Гнездо аиста - Юлия Александровна Лавряшина
– Вот хороший мальчик! Когда принесешь?
– Да хоть завтра… Дома всё… Бумаги…
– Завтра, – медленно повторил Иван и отвел взгляд. – Значит, завтра… Знаешь что… Встретимся во дворце. В полдень. В это время там никого не бывает.
– Ты с Зиной придешь?
– Конечно-конечно. Увидишь ее… Хотя… Хочешь узнать пределы моей благодарности?
Напряженно сморщив лицо, Клим смотрел на него, силясь понять, что тот хочет сказать. Беззвучно рассмеявшись, Иван приказал:
– Жди здесь. Сейчас она выйдет.
Он вернулся в спальню и обнаружил, что жена, словно в ожидании приговора, вытянувшись сидит на постели. Короткие волосы ее незнакомо и смешно топорщились в разные стороны. Замерев от внезапной и совершенно ненужной сейчас нежности, Иван некоторое время молча смотрел на нее, потом, едва ворочая языком, произнес:
– Иди… Выйди. Он в подъезде. Пьяный как последняя скотина. Он расскажет тебе кое-что…
– Что? – жадно спросила Зина.
– Я же сказал: он расскажет! Не зли меня, катись отсюда. Халат надень!
Он швырнул ей свой халат и лег, отвернувшись к стене. Зинины шаги торопливо заполнили тишину и стихли. Иван догадался, что она оделась уже на ходу, боясь потерять даже минуту. Он попытался вспомнить: бежала ли она так же хоть когда-нибудь навстречу ему самому, и не смог. В его памяти обнаруживалась одна лишь беспорядочная круговерть, ведь в жизни Ивана всегда было слишком много всего, чтобы Зина занимала какое-то особое место.
«Может быть, я и виноват, – подумал он, не желая с этим примириться. – Но расплачиваться я не собираюсь… Я не такой лох, как они оба».
Спать ему совершенно не хотелось, да и сердце мешало, оглушительно бухая где-то в подушке. Он пытался различить голоса в подъезде, но там было тихо. Иван вдруг понял, что если сейчас распахнет дверь, то увидит, как его жена всем телом прижимается к другому мужчине. А может быть, что-нибудь и похуже…
Не в силах дольше выдерживать ожидание, которое обладало способностью раскаляться с каждой секундой, Иван снова вскочил и подошел к входной двери. Чей-то шепот пробился сквозь тонкую щель, и он успокоенно перевел дыхание: «Разговаривают».
И тут же его так и скрючило от боли: «Чему я радуюсь, идиот?!» Ему так хотелось выскочить на площадку и избить обоих, что Иван бросился в ванную и плеснул в лицо обжигающе холодной воды. Он не мог позволить себе выкинуть такое в собственном доме, практически на глазах у детей и соседей. Ведь он сам столько раз учил всех «думать головой»…
Громко кашлянув в коридоре, Иван открыл дверь в подъезд и негромко сказал:
– Все, свидание окончено.
Зина посмотрела на него, как на чужого. Совсем без страха, только с досадой, будто Иван был докучливым поклонником, пытающимся пролезть в ее жизнь. Улыбнувшись, она разгладила на прощание тяжелые мешки, образовавшиеся под глазами Клима, и тихо проговорила:
– До завтра.
– Я люблю тебя, – не обращая внимания на Ивана, признался он.
– Я тоже. Очень. До завтра.
– Не доживете, если будете продолжать в том же духе, – мрачно пообещал Иван, пристально наблюдая за ними. – Не рано ли списали меня со счетов?
Продолжая смотреть на осунувшееся лицо Клима, она без раздражения отозвалась:
– Никто тебя и не списывал. Здесь ведь не поле боя, чтобы были победители и побежденные.
Дослушав, Иван холодно сказал:
– Когда защищаешь свой дом, приходится устраивать поле боя прямо в нем…
Глава 20
Проснувшись, он не обнаружил никаких признаков похмелья и подумал, что его организм вырабатывает сейчас слишком много положительной энергии, чтобы поддаться какой бы то ни было болезни. Бесшумно повернув голову, Клим посмотрел на спавшую рядом жену, и в груди у него тревожно защемило. Как бы ни доказывал он себе: они с Зиной не виноваты в том, что здоровы, и он все устроил лучшим образом, ничто не могло убедить его, будто это не называется предательством. Его не утешало и то, что другой на его месте ушел бы давным-давно, а он отдал этой женщине половину жизни. Другие и были другими, и Зина их не любила…
Чтобы не разочаровать ее, Клим даже не упомянул о ночном сговоре с Иваном и был уверен, что и тот не проболтается, если действительно хочет выглядеть победителем, который только и может позволить себе великодушие.
Клим смотрел на обвисшее на щеках, дряблое лицо своей жены, которая (с этим не поспоришь!) вдохновила его на первую и пока единственную в жизни пьесу. Каким бы горьким ни было это вдохновение… Раньше Клим и не подозревал, что творчество может нести художнику что-нибудь, кроме радости. Он рассуждал, как обыватель, не желающий признавать за писателями других прав, кроме права работать для него. Подразумевая – сам он получает от этой работы столько счастья, что больше ему ничего и не требуется.
Собственные слова приходилось вырывать с кровью из самого сердца, а вовсе не из головы, как Клим всегда полагал. Он даже растерялся, обнаружив, что писательство вовсе не интеллектуальный труд, а какая-то чудовищная форма садомазохизма, когда самого себя хлещешь плетьми, и чем глубже остаются рубцы, тем невозможнее становится прекратить эту пытку. Он даже похудел на три килограмма, пока писал «Лягушку», а закончив, был счастлив не больше недели. Потом желание боли стало подтачивать его изнутри, и если бы Зина ненадолго не оттеснила его, то Клим уже изнемог бы от безделья.
Но теперь он чувствовал, что счастлив до того непростительно, что желание писать опять пробивалось наружу.
«Я продолжу свою пьесу, как только все решится, – улыбнувшись потолку, пообещал Клим. – Сегодня решится. Обязательно. Он же бизнесмен, должен держать слово. У них это ценится…»
В последнем он был не особенно уверен, потому что никогда не имел личных дел с людьми из этого мира. Если б Иван не руководил театром, они вообще никогда не встретились бы.
«Спасибо тебе, – мысленно сказал он Ивану, переполняемый желанием всех прощать и благодарить. – Ты сам пришел ко мне… Без тебя я не встретил бы Зину. Спасибо тебе, „Шутиха“, что перестала значить для нее так много, как раньше. Может быть, только потому, что это его театр… Неважно почему! Перестала, и все… Но Зина не останется без сцены. Я что-нибудь придумаю… Я закончу пьесу, найду другой театр… Не век же мы будем отсиживаться в деревне. Только бы мне написать эту сказку про аиста! Или не сказку?»
Клим вспомнил, что вот-вот должна зайти
