Андрей Троицкий - Черные тузы

– Что ж, мне и сказать нечего.

Росляков откусил бутерброд с жесткой сильно перченой колбасой и стал сосредоточено жевать. Вдруг пришло в голову, что за все время, пока отец жил в Москве, они так ни разу и не поговорили по душам, просто по-человечески не поговорили. Росляков жевал бутерброд и сквозь мутное витринное стекло разглядывал забитую машинами автостоянку перед зданием аэропорта. Он стал смотреть на круглые настенные часы, под его взглядом секундная стрелка сделала полный круг, пошла на новый заход. Время пока есть, может, не поздно начать разговор с отцом прямо здесь, сейчас. Другого времени все равно не будет. Росляков запил бутерброд двумя глотками приторно сладкого кофе, кашлянул в кулак. Но отец опередил сына.

– Ты, Петя, чем собираешься заниматься в обозримом будущем?

– Завтра встречаю с гастролей мать. Ты в северные края улетаешь, а она обратно возвращается, – Росляков подумал секунду и соврал. – Мать хотела тебя увидеть. Пообщаться и вообще. Но вот не случилось.

– Еще увидимся, – сказал отец. – Так чем ты собираешься заниматься? – Пока не знаю, – говорить о работе Рослякову не хотелось. – Наверное, придется опять в газету наниматься.

– Если к лету никуда не устроишься, может, ко мне в гости придешь? Поживешь хоть пару недель, посмотришь, как я в Омске устроился.

– Я тебе несколько раз обещал приехать, но так и не собрался, – сказал Росляков. – На этот раз уж точно соберусь. Обещаю. Кстати, а как ты там устроился? У тебя комната или квартира?

– Вот приедешь ко мне через пару месяцев, и сам все увидишь, – ответил отец. – У меня квартира двухкомнатная почти в самом центре, недалеко от железнодорожного вокзала, рядом с Домом печати. И дача есть. Ну, не то чтобы настоящая дача. Небольшой летний домик, огород. Ну, огородом мне заниматься было некогда. Я ведь работал до самого последнего времени. Теперь выйду на пенсию и развернусь по-настоящему. Выровняю участок, устрою лужайку, английский газон. Можно даже сад камней сделать. Воображения хватит, и я тут в Москве пару книг по садоводству купил.

– А твоя супруга не будет возражать против моего приезда?

– Рада тебе будет. Она хорошая женщина, простая хорошая женщина. Кстати, мы с ней так и не расписались до сих пор. Но какие наши годы.

– Грустно это, – Росляков вслух ответил не на слова отца, а на собственные мысли.

– А ты представлял мой быт как-то иначе, более романтично? Без огорода и дачного домика?

– Да я не об этом, не о твоем быте, – покачал головой Росляков.

– Тогда о чем же?

– Между нами говоря, по секрету, ты ведь мне жизнь спас, – Росляков подмигнул отцу, – а я тебя даже не поблагодарил.

– Какие пустяки, можешь не благодарить, – отец улыбнулся. – Вспомни хорошенько, жизнь тебе спас не я, а простая случайность. Стечение обстоятельств. Твое увольнение из газеты организовали слишком поздно. А с журналистом расправиться не решились. А когда ты стал безработным, они были уже в цейтноте. На тебя не хватило времени. Так что, благодари случай.

– Ладно, – кивнул Росляков. – Но от тюрьмы ты меня точно спас.

– Ты бы и без меня как-нибудь выпутался из этой истории. Сам нашел выход. Что уж я спас, так это доброе имя одного члена правительства и двух банкиров. Вряд ли они заслужили этот подарок. Они даже не знают, что я для них сделал. А если и узнают, то «спасибо» от них я все равно не дождусь.

– О, у меня созрела идея, – Росляков развернулся, подошел к буфетной стойке и пальцем показал на ряд выставленных бутылок. – Какой коньяк у вас самый лучший, ну, самый дорогой?

Маленький буфетчик задумчиво почесал острый подбородок. – Самый дорогой коньяк вот этот, французский, – он показал на бутылку. – А самый хороший вот этот, дагестанский. Десятилетняя выдержка, очень мягкий.

– Давай дагестанского. Два по сто. Нет, два по сто пятьдесят.

Росляков вернулся к столику с двумя стаканами в руках.

– Давай хотя бы выпьем за спасенную честь, – он назвал фамилию члена правительства. – Правда, мне этот болтун и краснобай никогда не нравился. Но это приятное занятие, спасать чью-то честь. У него жена, ребенок. Не хочется рушить семью.

Он поднял стакан, чокнулся с отцом и выпил коньяк, смакуя его вкус, в несколько мелких глотков. Росляков отставил пустой стакан, вытер губы салфеткой и подумал, что буфетчик не обманул, дагестанское пойло – то, что надо, не хуже французского.

– Вчера по телевизору погоду передавали, – сказал Росляков. – У вас в Омске сейчас холодно. Весна что-то задерживается. – И в Москве не жарко, – щеки отца немного порозовели.

– Забыл совсем…

Росляков полез за пазуху, вытащил прозрачный пакетик, в котором лежал яркий шейный платок.

– Вот тебе маленький презент на память, – он протянул пакетик отцу. – Сейчас модно носить под рубашкой такие шелковые платки. Расцветочка подходящая, самый писк.

– Спасибо, – отец переложил пакетик из руки в руку, сложил его вдвое и сунул в карман плаща. – Весной обновлю. У меня тоже есть для тебя маленький презент.

Аверинцев протянул сыну пластиковую карточку с логотипом известного банка.

– Деньги со своего счета можешь снять хоть сегодня.

– Какие деньги? – Росляков недоверчиво разглядывал карточку.

– Хорошие, – отец улыбнулся. – Там, в банке, узнаешь, какие именно.

Росляков пожал плечами и опустил карточку в карман куртки.

– Может, ещё по сто грамм?

– Нет, пора идти, – отец бросил быстрый взгляд на наручные часы, нагнулся, вытащил из-под стола желтый чемодан. – Пора идти.

– Пора, – кивнул Росляков и тоже посмотрел на часы. – Теперь действительно пора идти.

Ну, вот и поговорили. Вслед за отцом Росляков вышел из буфета, спустился по широкой лестнице на первый этаж. Отец остановился рядом с газетным киоском, поставил чемодан.

– Ты меня дальше, до контроля, не провожай, – сказал он. – Давай прощаться здесь.

– Давай здесь, – повторил Росляков.

Аверинцев протянул сыну руку. Росляков с чувством тряхнул ладонь отца, выпустил её, шагнул вперед, обнял Аверинцева за плечи, прижался к его щеке и снова отступил.

– До свиданья, отец, – сказал Росляков. – Постараюсь приехать к тебе в гости.

– Я буду ждать, – сказал отец.

Росляков повернулся и быстро зашагал к выходу.