Нора Робертс - Небо Монтаны
Он не сразу с ней смирился. Но теперь окончательно пришел к убеждению: она, и только она должна управлять ранчо. Обидно слышать, когда Маккиннон и Торренс суют свой нос в ее дела, но осталось недолго, можно потерпеть. К тому же Уилла распускаться им не дает.
К Лили и Тэсс он тоже привязался — как-никак родная кровь. Вот было бы здорово, если бы они тоже поселились на «Мэрси». Семья жила бы вместе.
Мама с детства учила, что свои должны держаться своих. А если он причинил им боль, так это от горя и обиды. Ему самому было больно. Но ничего, он придумал, как окончательно рассчитаться со стариком. Ведь это старик во всем виноват.
Оставил он ему на память хороший подарок. Смех и слезы.
Но теперь настало время для настоящей дичи, потому он и подцепил рыжую шлюху.
Он снял ее в Боузмене. Обычная двадцатидолларовая проститутка, которой никто не хватится. Тощая, безмозглая, но минет сделала просто классно. Он вел машину, а она, согнувшись, отрабатывала первую двадцатку. Приятнее всего было щупать ее длинные рыжие волосы.
Скорее всего, крашеные, но это неважно. Главное — цвет хороший, яркий, и не грязные. Он представлял себе, как все пойдет дальше, и ему было хорошо. Остановил машину, запрокинул голову, закрыл глаза.
— У тебя, ковбой, штуковина прямо как у жеребца, — сказала она, закончив дело. — Надо бы брать с тебя плату не по времени, а по дюймам.
Она всегда говорила это, закончив работу. Знала, что получит надбавку или хотя бы порадует человека. Клиент ее не разочаровал — просиял улыбкой, полез за бумажником.
— Если хочешь заработать еще полсотни, поехали покатаемся.
Профессия научила ее осторожности, но бумажка с изображением давно умершего президента смотрелась слишком уж аппетитно.
— Куда поедем?
— Я парень деревенский, в городе мне душно. Поедем куда-нибудь, где тихо и спокойно, и тогда позабавимся всласть. — Она колебалась. Протянув руку и намотав ее волосы на палец, он сказал: — Красивые у тебя волосы. Как, говоришь, тебя зовут?
Обычно клиенты об имени не спрашивали, и она почувствовала себя польщенной.
— Сюзи.
— Ну так что, Сюзи Квадро, поедем кататься?
Вид у клиента был безобидный, а у нее в сумочке на всякий пожарный имелся пистолет двадцать пятого калибра. Она улыбнулась, глаза ее лукаво блеснули.
— Только смотри, ковбой, без резинки ни-ни.
— Само собой.
Не хватало еще, чтобы он без кондома трахался с подзаборной шлюхой.
— Сейчас такие времена, без осторожности никуда.
Подмигнув, она спрятала пятьдесят долларов в дешевую пластиковую сумочку. Тогда он включил мотор, и они помчались из Боузмена прочь.
Ночь была — загляденье. На дороге никого, так и подмывало вжать педаль газа в пол, но он сдерживался, ехал небыстро, мурлыкало радио, и он подпевал. Темное безлюдное шоссе, и по нему едет счастливый человек.
— Больно далеко везешь. За полсотни-то, — нервничая, сказала рыжая. Ей не хватало городских огней и людских толп.
Слишком близко, подумал он, и с улыбкой сказал:
— Есть тут одно славное местечко. Всего пара миль осталась.
Оставив на руле одну руку, второй он потянулся к бардачку.
Девчонка перепугалась, полезла за чем-то в сумочку. Смехота, да и только. Тут он и предложил ей выпить винца.
— Глотнешь, Сюзи?
— Ладно, давай.
Клиенты обычно вина ей не предлагали, комплиментов не говорили, по имени не называли.
— Но учти — пара миль, не больше, — предупредила она и запрокинула голову. — Там и позабавимся.
— Я и мой дружок наготове. — Он похлопал себя по ширинке, сделал радио громче. — Знаешь эту песню?
Она отпила еще, захихикала, и они хором запели про черного жеребца.
Девчонка была совсем щуплая, снотворное подействовало на нее уже через десять минут. Он аккуратненько вынул бутылку из ее безвольных пальцев. Насвистывая, свернул на проселок.
Чтобы удостовериться, приподнял ей веко, остался доволен. Вылез из машины, вылил вино, а бутылку запулил подальше. Она с грохотом разбилась, а он открыл багажник и достал оттуда веревку.
— Это совсем не обязательно, Уилл, — сказал Адам. Они вдвоем ехали шагом вдоль узкого ручья.
— А я хочу. Для тебя. — Она остановилась, подождала, пока лошадь напьется. — И для нее. Знаешь, я не часто бывала на ее могиле. Все как-то времени не хватало.
— Для того, чтобы помнить мать, необязательно приходить к ее могиле.
— В том-то и штука. Я ведь маму совсем не помню. Только по твоим рассказам.
Она закинула голову, посмотрела в небо. День был ясный, радостный. От усталости приятно ныли плечи. Уилла с утра только и делала, что разматывала проволоку и чинила изгороди.
— Понимаешь, я потому и не хожу к ней на могилу, что чувствую себя там полной идиоткой. Смотрю на кусок земли, на камень, а воспоминаний никаких нет. — Над головой пронеслась птица, обдав ей лицо волной свежего воздуха. — Но в последнее время я стала думать иначе. Посмотрела на мать Лили, на мать Тэсс. У Лили вот и ребенок скоро будет. Задумалась обо всех нас, о связи поколений, о преемственности.
Она обернулась к нему, выражение ее лица было непривычно мягким.
— Для меня всегда преемственность ассоциировалась с землей, со сменой времен года, с сезонными работами. Когда я думала о вчерашнем дне или о завтрашнем, это всегда было связано с ранчо.
— Что ж, здесь твой дом, здесь обитает твоя душа.
— Все это так. Но в последнее время я стала думать о людях. Раньше у меня был только один близкий человек — ты. — Она крепко сжала ему руку. — Ты всегда был рядом. Я помнила тебя с раннего детства. Ты помогал мне подняться на ноги, я сидела у тебя на коленях, ты рассказывал мне сказки.
— Ты всегда была и будешь для меня источником радости.
— Представляю, какой замечательный из тебя получится отец. — Она еще раз сжала ему руку и пустила лошадь шагом. — А теперь я вот что думаю. Дело не только в земле, и в долгу мы не только перед землей. Я обязана матери своей жизнью. Благодаря ей у меня есть ты. Благодаря ей у меня скоро появится племянник или племянница.
Он помолчал и сказал:
— Ты в долгу не только перед ней.
— Да, я знаю, — кивнула она, ибо с самого начала не сомневалась, что Адам ее поймет. Он всегда ее понимал. — Перед Джеком Мэрси я тоже в долгу. У меня прошла обида, прошло и горе. Он дал жизнь мне и моим сестрам. Твоему будущему ребенку — тоже. За это я ему благодарна. И, может быть, это он сделал меня такой, какая я есть. Если бы Джек был другим человеком, то и мой характер сложился бы иначе.
— Что с тобой будет, Уилл? Ты задумываешься о будущем?
Впереди она видела только смену времен года и много-много работы. Земля ждала от нее отдачи и всегда будет ждать.
— Не знаю.
— Почему бы тебе не сказать Бену, как ты к нему относишься?
Она вздохнула и пожалела, что у нее нет от Адама никаких тайн.
— Я и сама еще не решила.
— Решение тут ни при чем. — Он улыбнулся и пришпорил коня. — Мозги в этом деле не помогают.
Что он хочет этим сказать? Уилла нахмурилась, заставила лошадь перейти на галоп.
— Ты мне тут туману не напускай. Я ведь тоже наполовину индианка. Если хочешь что-то сказать, говори прямо.
И тут он вскинул руку, приказывая ей остановиться. Она беспрекословно подчинилась, а в следующую секунду тоже учуяла знакомый запах. Запах смерти. Но ведь здесь кладбище — казалось бы, чему удивляться? Она не любила этот запах, поэтому и бывала здесь редко.
Но то был другой запах. Смерть старая пахнет покоем и прахом. Здесь же воздух был пропитан смертью недавней, а она кричит и щекочет ноздри.
Они спешились, повели лошадей в поводу. Было тихо, лишь щебетали птицы да шумела высокая трава.
Уилла увидела, что могила ее отца осквернена. Ее охватило гадливое, суеверное чувство. Оскорблять мертвых — дело скверное и опасное. Уилла передернулась, прошептала молитву на языке своей матери, чтобы успокоить разгневанных духов.
Ей и самой нужно было успокоиться, и она отвернулась от могилы, посмотрела на бескрайний простор, тянувшийся до самого горизонта.
«Грубо и подло», — подумала Уилла, чувствуя, как в ней закипает целебная ярость. На могиле Джека Мэрси валялся обезглавленный скунс. Надгробный камень был перепачкан кровью, а сверху красовалась отсеченная голова зловонного зверька.
Засохшей кровью сверху было написано:
«Мертв, но не забыт».
Уилла содрогнулась, а Адам положил ей руку на плечо:
— Иди к ручью. Я тут приберу.
У нее подкашивались ноги, и очень хотелось послушаться Адама. А еще лучше — сесть в седло и ускакать прочь. Но ярость была сильнее, а кроме ярости, проснулось и чувство долга.
— Нет, он был моим отцом. Я сама это сделаю. — Она вернулась к лошади, расстегнула седельную сумку. — Не беспокойся, Адам. Я справлюсь.
