Джон Гришэм - Невиновный
В течение нескольких месяцев Рон был совершенно счастлив: чист, трезв и полон решимости с Божьей помощью покончить с дурными пристрастиями. Он стал посещать Общество анонимных алкоголиков, стараясь не пропускать ни одного собрания. Его медикаментозное лечение было сбалансировано, а родственники и друзья охотно общались с ним. Рон был весел, шумен и всегда имел наготове остроумный ответ или смешную историю. К испугу незнакомцев, он с хитрым видом начинал каждую свою историю словами: «Когда я сидел в камере смертника…» Родные не оставляли его своими заботами и часто удивлялись способности Рона помнить мельчайшие подробности событий, случавшихся с ним в тот период, когда он в буквальном смысле слова был не в своем уме.
Транзитный дом находился неподалеку от центра Нормана, до конторы Марка Барретта оттуда было рукой подать, и Рон нередко заходил к нему. Адвокат и клиент пили кофе, говорили о музыке, обсуждали иск. Рона, что неудивительно, прежде всего интересовало, когда дело может быть завершено и сколько денег он сможет получить. Марк пригласил Рона посетить вместе с ним его церковь – приход Учеников Христа в Нормане. Несколько раз Рон ходил с женой Марка на занятия воскресной школы и был очарован открытостью и свободой дискуссий о Библии и христианстве. Спрашивать можно было о чем угодно – не то что у пятидесятников, для которых Слово было непогрешимым и непререкаемым, а иные взгляды осуждались априори.
Большую часть времени Рон посвящал музыке, практикуясь в исполнении какой-нибудь песни Боба Дилана или Эрика Клэптона до тех пор, пока не добивался максимального сходства исполнения. И он нашел себе занятие: выступал в некоторых кофейнях в Нормане и Оклахома-Сити, исполнял песни по заказу и собирал кое-какую мелочь со своей немногочисленной аудитории. Страх сцены был ему неведом. Его вокальные данные были весьма ограниченными, но он не придавал этому значения, он просто пел.
Оклахомская ассоциация противников смертной казни пригласила его спеть и сказать несколько слов на собрании, организованном для сбора средств в пожарной части – популярном месте гуляний, расположенном неподалеку от Оклахомского университета. Присутствие двух сотен людей, что являлось гораздо более обширной аудиторией, чем те, к коим он привык, смутило Рона, и он встал слишком далеко от микрофона. Его было еле слышно, но встречали его все равно восторженно. В тот вечер он познакомился с доктором Сьюзан Шарп, профессором криминологии Оклахомского университета и активисткой движения против смертной казни. Она пригласила его к себе на занятия, и он с радостью согласился.
Они подружились, хотя Рон вскоре стал воспринимать эту дружбу как роман. Сьюзан же старалась держаться в рамках дружеских отношений и испытывала к нему профессиональный интерес. Перед ней был глубоко травмированный, несчастный человек, и она очень хотела ему помочь. О романе с ее стороны не было и речи, и Рон не был агрессивен.
Успешно пройдя первую стадию программы Транзитного дома, Рон благополучно перешел ко второй. Теперь он жил в отдельной квартире. Аннет и Рини истово молились о том, чтобы он оказался способен жить самостоятельно. Они старались даже в мыслях не связывать его будущее с санаториями, психиатрическими больницами и частными клиниками. Если он сумеет пройти через вторую стадию программы, то следующим шагом мог бы стать поиск работы.
Рон продержался около месяца, а потом потихоньку пошел вразнос. Без дисциплины и надзора он начал пропускать прием лекарств и не мог устоять против острого желания выпить холодного пива. Любимым местом времяпрепровождения стал для него бар «Дели» в кампусе – место, привлекавшее забулдыг и «детей контркультуры».
Рон стал там завсегдатаем и, по обыкновению, напиваясь, делался нехорош.
29 октября 2001 года Рон давал показания под присягой в качестве истца. Комната стенографистов была забита адвокатами, жаждущими порасспросить человека, ставшего местной знаменитостью.
После нескольких предварительных вопросов главный адвокат защиты спросил Рона:
– Вы принимаете какие-нибудь лекарства?
– Да, принимаю.
– Это препараты, прописанные вам врачом?
– Да, психиатром.
– У вас есть список этих лекарств, знаете ли вы, что сейчас принимаете?
– Да, знаю.
– И что это за лекарства?
– Я принимаю депакот, по 250 миллиграммов четыре раза в день; зипрексу – один раз, вечером, и веллбутрин – один раз, днем.
– Вы знаете, для чего предназначены эти препараты?
– Ну, депакот – против резких смен настроения, веллбутрин – от депрессии, а зипрекса – от зрительных и слуховых галлюцинаций.
– Хорошо. Нас, разумеется, интересует, оказывают ли принимаемые вами лекарства воздействие на вашу память.
– Не знаю. Вы ведь еще не просили меня ничего вспомнить.
Опрос продолжался несколько часов и сильно вымотал Рона.
Билл Питерсон как ответчик подал ходатайство об упрощенном производстве – это обычный маневр, предназначенный для того, чтобы вывести себя из-под иска.
Истцы утверждали, что иммунитет Питерсона утратил силу в тот момент, когда он вышел за рамки обязанностей прокурора и стал руководить расследованием убийства Дебби Картер. Они приводили два явных примера фабрикации улик Питерсоном.
Первый следовал из письменных показаний Глена Гора, имеющихся в деле, в которых Гор утверждал, что Билл Питерсон явился к нему в камеру в понтотокской тюрьме и угрозами заставил дать показания против Рона Уильямсона. По его словам, Питерсон сказал: пусть, мол, Гор молит Бога, чтобы его отпечатки пальцев «не обнаружились в квартире Дебби Картер», а то «он может легко загреметь вслед за Уильямсоном».
Другой пример фабрикации улики, тоже имевшийся в деле, был связан с повторным снятием отпечатка ладони Дебби Картер. Питерсон признал, что в январе 1987 года встречался с Джерри Питерсом, Лари Маллинзом и следователями из Ады и обсуждал с ними вопрос об этом отпечатке. По его утверждению выходило, будто можно получить более четкий отпечаток через четыре с половиной года после погребения, поэтому он попросил Маллинза и Питерса исследовать его еще раз. Тело было эксгумировано, отпечаток снят заново, и эксперты внезапно изменили свое мнение.
(Адвокаты Рона и Денниса наняли своего эксперта по отпечаткам, мистера Билла Бейли, который определил, что Маллинз и Питерс пришли к своему новому заключению, сопоставляя разные участки сравниваемых отпечатков ладоней. Проведя собственное исследование, Бейли пришел к выводу, что отпечаток ладони на стене не принадлежит Дебби Картер.)
Федеральный судья отклонил ходатайство Питерсона об упрощенном производстве, сказав:
– Законный вопрос состоит в том, замешаны ли Питерсон, Питерс и Маллинз наряду с остальными в систематической фабрикации улик с целью добиться обвинительного приговора для Уильямсона и Фрица. – И добавил: – В этом деле косвенные улики указывают на согласованные действия нескольких дознавателей и Питерсона, направленные на то, чтобы лишить истцов одного или нескольких из их конституционных прав. Неоднократное сокрытие следователями оправдательных доказательств при представлении обвинительных, представление спорных сфабрикованных улик, нежелание видеть очевидные и явно указывающие на других лиц улики, а также использование сомнительных криминологических заключений позволяют предположить, что ответчики действовали намеренно, добиваясь определенного исхода судебных процессов над Уильямсоном и Фрицем и не принимая во внимание знаков, предупреждавших, что результат, к которому они стремятся, несправедлив и противоречит фактам, добытым в ходе следствия.
Постановление, вынесенное судом 7 февраля 2002 года, стало взрывом бомбы для ответчиков и изменило инерцию процесса.
Рини в течение многих лет пыталась убедить Аннет уехать из Ады. Здесь люди всегда будут коситься на нее из-за Рона и шептаться у нее за спиной. Церковь их отвергла. А иск, выдвинутый ими против Ады и штата, породит еще большую неприязнь.
Аннет противилась, потому что Ада была ее родным домом. Ее брат невиновен. Взгляды и перешептывания она научилась игнорировать и могла продолжать жить как прежде.
Но предстоящий процесс тревожил ее. После почти двух лет напряженной предсудебной работы Марк Барретт и Барри Скек почувствовали, что ветер подул в их сторону. Переговоры о соглашении шли с переменным успехом, но у адвокатов обеих сторон складывалось ощущение, что до суда дело не дойдет.
Вероятно, наступило время перемен. В апреле 2002 года, прожив в городе шестьдесят лет, Аннет покинула Аду и переехала в Талсу, где у нее были родственники, а вскоре после этого и брат поселился у нее.
Она давно мечтала вырвать его из Нормана. Там Рон снова начал пить, а напившись, не мог удержать язык за зубами. Он хвастался насчет перспектив будущего процесса, своих многочисленных адвокатов, миллионов, которые он сдерет с тех, кто обманом упек его в камеру смертника, и так далее. Околачиваясь в «Дели» и других барах, он привлекал к себе внимание разного сброда, липнувшего к нему, когда у него бывали деньги.
