Лилия Беляева - Убийца-юморист
Теперь ей кажется, что рухнуло все в одночасье. Все накопления съела «гайдаровская» реформа. Его старики, как потом выяснилось, не посоветовавшись, вложили свои деньги в одну из «пирамид». Его отец, кадровый военный, упал замертво, когда выяснилось, что все пропало, в том числе и надежда на обеспеченную более или менее старость. Дальше начинался, как говорится, полный отпад. Ее сокращают одной из первых, потому что предприятие становится акционерным обществом, а директору ближе и роднее оказались другие, чем она.
— Помню, стою во дворе, возле своего старого «москвича» и плачу так, что слезы капают прямо на капот машины. Реву ревмя… Но домой в этом виде идти не хочу. А потом происходит чудо.
Чудо состояло в том что её подруга предложила создать свое АО, какую-то финансово-экономическую консультацию. Приютилась эта их «конторка» в пристройке к жэку.
— Смехом-смехом — мы начали раскручиваться. Появились клиенты, первые денежки… Казалось бы, все к лучшему. Но тут моего Вячеслава превращают в никому не нужную мелкую монетку… Их «оборонку» приватизирует кучка ловкачей, как потом оказалось. Толковые и честные им не по карману. Я впервые в жизни видела, какое у него может быть мертвое лицо и эти стеклянные глаза… Как сел в кухне, свесив руки, так и сидел. Очки с него слетели, на пол упали — не шелохнулся. Каюсь, я первая предложила ему выпить… Выпили «за удачу и чтобы ни при каких обстоятельствах не сдаваться». В конце концов он приткнулся в НИИ, где зарплатишка — одни слезы, но ведь все-таки — при деле… А я? Расту! Меня сманила французская фирма, предложила сумасшедшие деньги, как я тогда считала. Через год покупаю новый «жигуль», ремонтирую квартиру. Дальше — больше: покупаю пусть и не ахти какую шикарную, но дачу. Дети, конечно, одеты-обуты и не знают, что такое сидеть «на одном хлебе и молоке», как иные из дворовых ребят. Собираюсь их везти в Анталию. Предлагаю Славе взять отпуск и вместе туда, всем семейством… И только тут соображаю — нет его со мной. Далеко. Развернулся и ушел. Молча. А я… вот дура-то…
Она не поняла до конца, что все это значит: её сверхуспехи и его прозябание где-то на задворках жизни… Ей казалось, что никаких проблем, в сущности, нет: когда-то он получал больше, чем она, теперь обстоятельства изменились. Ну и что особенного?!
Теперь он приходил поздно и не то чтобы пьяный, но навеселе. Однако весельем от него не пахло. Принимал душ и ложился спать. Но не бездельничал, нет, предпринимал попытки что-то изменить, как-то переломит обстоятельства. Принялся консультировать аспирантов, готовил в вузы старшеклассников… Но в один прекрасный момент произошло вовсе не мыслимое:
— Я из самых лучших побуждений… ведь одна семья… приношу ему в подарок на день рождения отличное кожаное пальто и ботинки. Прошу: «Примерь, пожалуйста, вроде, выбрала точно по фигуре, но мало ли…» Он ни с места. Как стоял посреди комнаты, так и стоит. Я повторяю: «Славик, ну что же ты… Я жду». Он там же, у двери, ни взад, ни вперед. Я ему: «Слава, жду». И вдруг он как рассмеется, даже голову закинул, ну просто заливается. Отсмеялся и говорит: «Были времена, чудо ты мое, когда моя мама попку мне вытирала, ибо я ещё не умел, сандалики мне покупала… Верь мне, чудо мое, были такие славные времена. И вот вернулись. Не ожидал». Я свое: «Не накручивай. Будь проще». Он в ответ: «Что ты, радость моя, разве не заметила, я с некоторых пор прост и прям как линейка, дальше уж некуда. Мне дали понять, что мои мозги чересчур ясные, а таким нынче как бы не есть высокая мода — я и с этим согласился. Не надо так не надо. Но, заметь, вчера я купил две пары носков и рубашку на свои кровные, лично заработанные. Одолел, осилил! Взял заоблачную высоту! И если бы ты по достоинству оценила этот мой поступок — я бы не стал вспоминать свое раннее детство и не впал бы в сентиментальность. А так… впал. И вместо того, чтобы быть не знаю каким признательным тебе за суперпальто и суперботинки, благодарить, благодарить, благодарить, — исчезаю…»
И исчез. Ушел из дому в темный уже осенний час. Она же осталась с открытым ртом, с треклятым кожаным пальто, брошенным на кресло, и коробкой с ботинками.
— О, конечно же, догадалась, отчего и почему весь этот спектакль. В самом деле — каково здоровому, толковому сорокачетырехлетнему мужику чувствовать, что его опекает женщина, несет ему в клюве даже одежонку… С другой стороны, — мы же — одна семья! Ну не в обносках же мужу ходить при богатенькой жене!
В ту ночь, хоть и поздно, но он вернулся… Пьяненький, завалился отдельно, на диване, и уснул. Она же не стала раздувать кадило — ни полслова насчет того, как нехорошо-то как несолидно-то, как глупо вести себя подобным образом… Хотя в горле бились все эти разумные слова. И даже когда он отказался вместе со всей семьей ехать в Анталию, она не перечила. Но и не знала, как его уговорить пользоваться благами, добытыми её трудом. Может быть, и не стоило мчаться в эту дурацкую Анталию, но дети так просили… И уж так боялась, так боялась оставлять его одного… Что закиснет он в тоске и одиночестве. Но встретил — веселый. Она даже восхитилась: «Какой же ты у меня молодой!» Не согласился: «Разве? Преувеличиваешь! В бюро по трудоустройству мне заявили — беспробудно стар! На денежные местечки требуются парни от двадцати трех до тридцати пяти. Остальные — хлам». Пьяненький он был, оттого и веселенький. В шкафу под мойкой она обнаружила бутылки из-под дрянной водки. И уж тут дала себе волю, разоралась, как, положим, капитан корабля, который вот-вот пойдет ко дну, если не заставить каждого матроса скалывать лед со снастей, с палубы, как в том кино.
— Что орала? Ну то самое, что бы и любая женщина на моем месте. «Как тебе не стыдно! Откуда такое слабоволие! И столько больного самолюбия! Ну такие пришли времена, когда мне повезло, а тебе нет. Но семья-то у нас одна! И нечего дурить! Нечего нянчиться со своим раздутым самолюбием!»
Он слушал хорошо, прилежно. Она же слов и жара не жалела. Призывала его проще смотреть на вещи. Не раздувать из мухи слона! И перестать, наконец, прикладываться к бутылке. Он слушал, слушал, потом говорит:
— Как тебе идет этот дурацкий загар! И голубой купальник! Век бы смотрел… Но я тут подрядился склад сторожить… Вообрази — не пренебрегли, взяли и ещё дали ружжо. Помнишь, я метко в тире стрелял… А в институте даже призы брал по стрельбе… Пригодилось. Ну пошел… Не смотри на меня так. Верхи обещают, что лет эдак через пятнадцать все устаканится и физики опять будут ух как нужны! А пока…
Она попросила меня:
— Пейте, пейте кофе… Я не обеднею, если выпьете даже кастрюлю. Только ничего у меня не получится, если попрошу Бога вернуть мне Вячеслава. В ту ночь он ушел насовсем.
— Как это?
— А так, — женщина сжала кулаки, стукнула ими друг о дружку. — А так больше я его не видела… подала в розыск… Ходила по моргам… Искала, искала… И ищу, ищу… Ну куда, куда мог пропасть здоровый мужчина? Хотя и в очках… Ищу, ищу… Выезжаю по вечерам на машине, ищу, ищу…
— И давно… так?
— Целый год и два месяца. Днем работаю, а потом езжу по Москве и вглядываюсь в прохожих: а вдруг? Если вижу, что какой-то мужчина, что стоит у обочины, ловит машину… хоть чем-то, хоть чуть похож на Вячеслава сажаю, везу куда просит. Изображаю ночное такси.
— Но ведь опасно… страшно… ночь… вы одна… женщина улыбнулась мне снисходительно:
— Разве? — щелкнула зажигалкой в форме пистолета, прикурила сигарету. — Разве? Спасибо вам, что выслушали.
— Я думаю, — осторожно отозвалась я, — все равно следует как-то оберегать себя от… Вы же ещё весьма и весьма привлекательная женщина… Ваши волосы красивы, эффектны необыкновенно… Все может как-то… еще…
Она не дала мне договорить, принялась на моих глазах сдергивать с головы золотистые пряди одну за другой… И осталась почти лысенькой… Произнесла торжественно:
— Поняли… как далеко шагнул прогресс? И если имеешь возможность… После моргов я прямо пуками снимала с головы свои волосы. Я думаю, если бы Слава мог представить все это, он бы никогда, никогда… Как вам кажется? в пронзительном взгляде её карих глаз жила такая надежда…
— Убеждена! — отозвалась я.
— Я и сама… сама не представляла, как любила его… как люблю… Ну, пожалуйста, пейте кофе… Я, если захочу, могу этого кофе купить хоть мешок. Если захочу — повешу себе на шею такую толстую золотую цепь, ну как у собаки Баскервилей… Что еще? Почему вы не спросите, где мои дети?
— Где же?
— Сын женился, дочь замужем… Далеко-далеко… он — в Кунцево, она в Свиблово… Ну и что?
Я промолчала. Я и вправду не знала, что ответить на этот с виду такой никакой вопрос. Но и смолчать — как? И я нашлась, я же тоже женщина и знаю, как подчас нам мало надо… Но надо! Не медля ни секунды…
— И все-таки… все-таки вас любили… вы любили… любите… Это же такая редкость! Такое счастье, несмотря ни на что! — проговорила я, словно бы завидуя и смущаясь.
