Лилия Беляева - Убийца-юморист
Мне показалось, что лучше всего Владимиру Сергеевичу удавались комедии и детские стихи.
Литературоведы же дружно хвалили писателя «за актуальность тематики, близость к жизни, яркость характеров, любовь к родной природе…»
Однако какого-то особого, за душу хватающего откровения я для себя в его творениях не обнаружила. Мне было даже странновато, что толстые тома сочинений этого человека кем-то прочитываются от и до…
И тем не менее — лауреат всяческих премий, многолетний секретарь Союза писателей, председатель разных важных общественных организаций, чьи книги при советской власти издавались-переиздавались миллионными тиражами, о них писались не только статьи, но и диссертации, научные исследования…
Конечно, я порченая. Слишком рано мне на стол бросил Чехова, Льва Толстого, Ивана Бунина мой отец… Да ещё любила я Андрея Платонова. За то любила за что его особо ретивые литературоведы били и колошматили, уязвляя тем, что он будто бы не по праву, зря уделял в своих произведениях много места нищим, малым детям, обездоленным, скитальцам, которые не находят себе места в жизни. Что жалостливое отношение к этим персонажам придает многим его рассказам ущербный колорит. А у В. С. Михайлова все герои действуют бодро, лихачат, борются без больших потерь для тела и души, а в конце непременно побеждают. Потому что, мол, живут в общем нормально, в стране, где так или иначе царит справедливость и так или иначе находится большой начальник, который явится в срок и уладит все как надо.
Что мне действительно понравилось у В. С. Михайлова — это его первые военные рассказы о быте фронтовых газетчиков. Чувствовалось, товарищ описывал не чужую шкурку, повешенную на крючок где-то там, за чертой видимости, а свою собственную, живую, кровоточащую…
Ну в общем статью я написала. Разумеется, похвальную. И заголовок дала соответствующий: «Чуткое сердце художника».
Сложила листки в папочку с кнопочкой, отнесла в редакцию и сказала ответсекретарю, который немножко любил меня, а я немножко его, за то, что с одного курса и все такое:
— Если ты, Федюша, не поставишь это мое очередное гениальное творение сразу в номер…
— Татьяночка, солнышко мое, о чем речь? Бу сделано! Речь премьера уберу ради! Премьеров много, а ты у нас одна такая!
— И ещё заметулю принесу завтра, — пригрозила вдруг. — Тоже, Федюша, найди дырочку…
И принесла под названием: «Мы стали черствее?» О том, как тяжело нынче живется старым больным людям, в том числе и писателям, как часто они видят выход в выпивке. И как, увы, много нынче суррогатной водки. Вот и травятся, бедолаги… Вот так и случилось, что за неполные полгода в Союзе писателей умерли такие-то и такие-то… Впрочем, полностью давать инициалы не стала, а лишь начальные буквы: П., Ш…
То есть я, плавающая в тине догадок, домыслов, жестоких предположений, касающихся пяти трупов, как-то привязанных друг к другу, делаю вид, будто никаких для меня сомнений в обыденности произошедших криминальных событий нет. Я страхую себя этой статьей. Я увожу чье-то, несомненно, пристальное внимание за собой, вбок, в сторону. Я как бы говорю: «Видите, я написала статьи, как обещала… Насобирала материал и написала. А вы-то, было, решили, что у меня какая-то особая, хитренькая цель была, когда ходила, расспрашивала?»
Подстраховалась, так сказать, навела тень на плетень… Зато теперь я имела возможность, предлог ещё раз встретиться с теми, с кем хочу и надо. Например, с последней женой-вдовой В. С. Михайлова Ириной Аксельрод. И со второй, Клавдией Ивановной, зорко стоящей на страже чести и достоинства как беглого мужа, так и его потомков…
Федюня слово сдержал. Два моих материала дал подряд.
И вот я держу в руках стопку свежих, ещё даже как бы дымящихся газет…
Теперь мне надо позвонить Софье Марковне, как она там, успела уехать в Америку?
Звоню. Долго никто не подходит. Наконец женский голос сердито?:
— Какая Софья Марковна? Да их уже нету! Уехамши!
Начало неплохое. Теперь мне следует позвонить полубезумной Наталье Ильиничне.
Для того, что я, жестокосердечная, задумала, лучше, если бы она тоже уехала в Америку. Но она на месте и сама взяла трубку:
— Татьяна? Какая Татьяна? Статьи? Какие статьи? Об этом самом Михайлове, о том, какой он великий? Зачем это мне надо, вся эта херня? Я же сказала вам, что все расскажу журналисту, которого полюблю. Такое расскажу! А вам не хочу! Вы пришли ко мне в красном… Это были не вы? Но все равно. Я сегодня не хочу разговоров! Я жду счастья. Мне снилась белая лошадь, лев, слон и красивая белая свинья. Это к счастью. Да, я пьяна. Но я имею право на счастье, как вы думаете?
— Имеете, конечно.
— Я в Лондоне с Михайловым была! Я видела корриду в Мадриде! Я… я с ним, подлецом, купалась, плавала в Рио де Жанейро! Там такие большие соломенные шляпы… И красивые мулаты… И негры… Я спала с негром. Это удивительно… Спать с негром — фантастика! Черный негр на белой простыне! Вы не помните, это к добру или к?.. Я считаю — к добру! Михайлов утратил вид… Без костюма он уже не смотрелся… Между нами, между нами… Я и его видела во сне… Весь в бриллиантах, весь… Убегал от меня… Бриллианты падали, падали… Негодяй! Какой же ты, Володя, негодяй, что польстился на эту задастую Ирку…
Наверное, она ещё что-то говорила в этом роде. Но я уже повесила трубку.
Теперь я должна была, согласно своему плану, дозвониться до Ирины Георгиевны. И будет очень некстати, если её на месте нет, очень, очень нехорошо. Она вполне могла уехать куда-нибудь. И тогда придется отложить задуманное…
Однако, хоть и не сразу, но я, к своей радости, услыхала её живой, энергичный голос:
— Я слушаю вас!
— Ирина Георгиевна, это Татьяна Игнатьева говорит… Я написала статью о Владимире Сергеевиче. Она опубликована уже. Если вам интересно, что у меня получилось, — я готова приехать к вам.
— О! Как славно! Конечно, Танечка, мне это интересно. Разве может быть иначе? Жду вас завтра с утра. Это вас устроит? Может быть, за вами заехать?
— Нет, нет, я сама, спасибо.
— Ну как хотите… Но моя машина на ходу, и Павлик мог вас подвезти…
— Спасибо большое, спасибо, но меня подвезут… — солгала без запинки.
— Ах, так… Ну что ж, ну что ж, я вас жду. В десять. Подходит?
— Конечно.
— Ну и чудненько. И очень кстати. Завтра у меня как раз небольшое торжество. С вами и начнем праздновать. Жду.
Что же может быть лучше? Это уже настоящая везуха, или «пруха», как выражается ответсек Федюша.
Более того, когда я, в соответствии со своим злодейским планом, позвонила Клавдии Ивановне, — она тоже оказалась на месте и тоже назначила мне свидание не в каком-то отдаленном будущем, но в субботу, то есть через какие-то два дня.
А самое-то невероятное, пахнущее фантастикой, состояло в том, что мое бодрое вранье Ирине Георгиевне насчет того, что меня кто-то довезет до Перебелкина, внезапно превратилось в реальность — нашелся такой человек, да ещё не простой, а набитый информацией о теноре-игроке Анатолии Козыреве.
Однако все по порядку. Я сделала в это утро ещё один звонок, проверочный:
— Николай Федорович, вы никуда не денетесь до субботы?
— Нет, мой генерал…
— Мне нужно видеть вас в субботу во второй половине дня во что бы то ни стало.
— Без проблем, мой генерал…
Так вот я к чему: везение — штука непредсказуемая, капризная и если уж тебе начинает везти, то, как я заметила, — эта чудесная полоса тянется и тянется…
Впрочем, как известно, и несчастья тоже имеют обыкновение сыпаться градом…
С кем же я отправилась к последней жене-вдове известного писателя В. С. Михайлова? А с любовницей Анатолия Козырева.
Эту нечаянную любовницу мне подкинула Веруня. Она только что вернулась из Нью-Йорка, с какого-то там дефиле, и сразу же позвонила мне:
— Нью-Йорк? Походить можно, жить — не стоит. Народищу! Гибнешь как личность уже в такси. Абсолютное ощущение собственной ничтожности. Но я к тебе не с Нью-Йорком. Я к тебе с интересной неожиданностью. Знаешь, с кем летела рядом в Москву? С Викой Тарасовой, его последней любовницей. Она пробыла в Америке три месяца, делала бизнес. Она не верит, что Анатолий умер без… посредников. Она готова с тобой встретиться и рассказать… Она сейчас сама тебе позвонит.
— Давай! Спасибо! Целую!
Нельзя, никогда нельзя откладывать на потом, даже на несколько минут полезные встречи, потому что и минуты часто способны порушить намеченное навсегда. Особенно нельзя доверять им в большом суматошном городе…
Поэтому я, едва услыхала в трубке голос неведомой мне Вики, тотчас откликнулась:
— Где? Когда? Я уже выхожу.
— Отлично, — был ответ. — Подъеду на машине через пятнадцать минут. Мне до вас всего ничего…
Я вышла из подъезда, пощурилась на солнце, бившее прямиком в глаза, поглядела на строй раскидистых старых тополей и легко представила себе, что вон там, за ними, если пойти напрямик, заблещет морская зыбкая синева. Ах, как захотелось телу моря! Так захотелось, что хоть бросай все и пропади оно пропадом, лишь бы…
