Василий Казаринов - Тень жары
Мое внимание привлекла женщина средних лет, в длинном кремовом кожаном плаще — упругая, энергичная походка, осанка, выражение лица говорили о что она из разряда тех, кто "владеет". Ни с того ни с сего она вскрикнула, взметнула руки — точно хотела вспорхнуть с тротуара — и медленно, закручиваясь винтом, стала оседать на асфальт.
Было впечатление — из нее что-то выпало.
Это был камень. Это был булыжник размером с кулак, гладкий и серый. Со всех сторон закричали. Я подтолкнула взгляд вбок через улицу — он едва не угодил под проносящуюся мимо красивую серую машину, напоминавшую в своем стремительном движении какую-то хищную рыбу. На спине у серой рыбины вздулось некое подобие нарыва. Автомобиль резко вильнул и правым бортом протаранил обрубок мощного тополя. На крыше его виднелась внушительная вмятина.
Кто-то прицельно метал камни — в людей и машины. Я подняла глаза и встретилась взглядом со снайпером. Он сидел на крыше четырехэтажного дома, уютно оседлав крохотную избушку чердачного выхода; у него было характерное заскорузлое лицо человека "без определенного места жительства". Да и одежда — засаленная солдатская шинель — выдавала в нем городского странника. Впрочем, от братьев по крови и образу жизни он разительно отличался — ясным, осмысленным, прохладным — с примесью надменности — взглядом. Прищурившись, он смотрел на меня; рука его опускалась в серый холщовый мешок, висевший на лямке через плечо.
Какой-то древний, первобытный дремучий инстинкт скомандовал мне:
– В пещеру! В ущелья гор!
Я кинулась в подъезд; в тот момент, когда дверь с грохотом встала на место (у нас в парадном очень тугая и звонкая пружина) мое пристанище сотряс жуткий удар.
Боевые действия на улице, похоже, разворачивались; слышался грохот обвалившегося стекла, чьи-то истошные вопли, визги тормозов, завывание сирен: то ли милицейских, то ли пожарных… Когда уличная какофония пошла на убыль, я рискнула приоткрыть дверь. Карета "скорой помощи"; милицейские машины — две легковые и "воронок", куда уже заталкивали камнеметателя. Собралась приличная толпа.
– Псих! — уверенно прокомментировал кто-то за моей спиной.
Голос принадлежал полнолицей женщине, явно относящейся к торговому сословию.
– Сомневаюсь! — возразила я, — во-первых, человек бродит по Агапову тупику и собирает в холщовую сумку камни, причем не все подряд, а только те, которые увесисты и хорошо ложатся в руку, во-вторых, он находит способ пробраться на чердак, выбирает оптимальную боевую позицию; в-третьих, я прекрасно помню его глаза. Сомневаюсь.
У нее были чудовищно вульгарные руки, украшенные двумя невероятных размеров кольцами, на изготовление которых ушло не меньше трети национальных запасов серебра Огненной Земли; серебро оплетало грязно-палевые, в мелкой коричневой искре, камни; наверное, она кормит с руки перепелок, и те вьют у нее на пальцах гнезда — именно два "перепелиных яичка" лежали на ладони в серебряном густом мху; я слишком была шокирована, чтобы сопротивляться очередному рвотному позыву:
ВЫ ЗАНИМАЕТЕСЬ ОРГТЕХНИКОЙ,
АППАРАТУРОЙ, КУПЛЕЙ-ПРОДАЖЕЙ?..
БРОСЬТЕ! ПОСТУПАЙТЕ ПРОЩЕ!
ВАМ ХВАТИТ ПОЛТОРА МИЛЛИАРДА В ГОД?
…работница прилавка медленно отступала, инстинктивно загораживая лицо руками, пятилась, а потом побежала.
Я подобрала камень, который предназначался мне:
КОНЕЧНО! КИРПИЧНЫЕ ЗАВОДЫ "УНИТРОН"!
3
Кирпич — это был в самом деле обломок кирпича — я завернула в носовой платок и положила в сумку.
Зина спокойно наблюдал за мной.
– Это, милый мой, пуля, — объяснила я. — Моя. Кровная. Каждому из нас положена своя отдельная пуля. Это у русских людей на роду написано, — я почувствовала, как он напрягся, тем не менее продолжала. — Поскольку на каждого из нас положен свой отдельный рабочий. Знаешь, такой невысокий, старый, веки у него красноватые и взгляд покорный… Стоит перед горном раскаленным и пули льет… А куда мы направляемся?
Кажется, я застала его врасплох. Он притормозил у продовольственного магазина — извини, нужно сделать звонок! — прошел в будку; разговор длился не более минуты. Он почти ничего не произносил в трубку, а только кивал — утвердительно или отрицательно.
– Ты любишь пиво? — спросил он, трогая.
– Это немилосердно! — грустно ответила я.
Ничего… Я живо представила себе, как мы будем лежать в постели и в самый интересный момент извиняться: прости, но мне нужно выйти сделать пи-пи.
– Очаровательно! — крикнула я, когда мы припарковались у центрального входа ВДНХ. — А в какой мы пойдем павильон? "Коневодство" или "Культура"?
Кстати, разница между ними у нас тут, на Огненной Земле, несущественна, и даже в "Коневодстве" человек чувствует себя комфортней: не так воняет, и никто не закатывает у тебя над ухом оглушительных истерик — кони существа смирные и душевные, в отличие от деятелей культуры.
Сто лет не была в этих помпезных интерьерах… Когда-то под нашим старым добрым небом дети частенько приезжали сюда: бродить по аллеям, каменеть перед торжественными зданиями, обмирать от восторга у фонтана; здесь можно было провести весь день и не заметить, как на купола здешних дворцов и храмов медленно опускается бордовый отблеск закатного солнца…
Сбоку от касс стоял нищий с безумным и дремучим лицом, плечо и рукав его пиджака были чем-то перепачканы; приглядевшись, я определила, что это сырое яйцо; наверное, какой-нибудь молодой веселый туземец подошел да и кинул яйцо в этот впалый, предсмертно потный висок старика — что ж, такие милые невинные забавы вполне в духе наших литературных текстов… Меня чуть не стошнило: аппетитное зрелище в качестве аперитива перед заходом в пивную.
– Как это мило с твоей стороны, — сказала я, когда мы остановились перед павильоном с вывеской "Бавария", — пригласить меня на выставку достижений народного германского хозяйства!
Зина пожал плечами и смутился; в моменты смущения в лице его особенно отчетливо проступает детское начало, и он в самом деле походит на маленького Оливера Твиста из мюзикла; его хочется по-матерински прижать к груди, гладить по голове и целовать в макушку.
Мы оказались в чистеньком (немцы же!) просторном зальчике, уставленном деревянными столами. Народу хватало. Мы составили компанию угрюмому человеку с огромной головой и неземным лицом — возможно такие лица встречаются в иных цивилизациях, но у нас я такое вижу впервые. Оно было грубо — тяп-ляп ~ слеплено скверным ремесленником, наметившим, набросавшим все присущие человеческому лицу черты, однако совершенно не утрудившимся их обработать, сгладить линию и подточить углы. Кроме того, этот ремесленник имел весьма отдаленное представление о таком понятии, как масштаб. Все было огромно, все вне масштаба: выдающийся вперед гранитный уступ лба, марианские какие-то глазные впадины, нос, широко раскинувший крылья, квадратный подбородок, в котором костного и мышечного материала было столько, что классическими геройскими подбородками можно было оснастить, как минимум, трех голливудских актеров.
Он сосредоточенно жевал и обильно заливал пищу черным пивом.
Я осторожно, точно ребенок, собирающийся нашкодить, бросила взгляд на Зину; он был отвлечен наблюдением за кем-то, закусывающим в другом конце зала, — я уже привыкла, что в общественных местах он впадает в какую-то прострацию, природа которой мне совершенно неясна; возможно, на него плохо действует толпа; сейчас он опять забыл о моем существовании, и я решила рискнуть.
– Послушайте, — шепнула я, перегнувшись через стол. — Вы давно не видели Виктора?
Сосед по столику сказал, что не видел Виктора — голос у него густой и гулкий; наверное, в грудной клетке этот человек носит, на всякий случай, китайский гонг, — какого Виктора?
– Какого, какого… Гюго.
Зина сдавленно застонал, но было уже поздно.
– Витек такой… — продолжала я наступать- — Он еще романы пишет; в одном романе у него есть парень — просто ужасно на вас похожий, я подумала, это вы автору позировали.
Сосед поднял глаза в потолок, сортируя свою умственную картотеку и, наверное, перебирая в памяти всех, кто в разное время лежал с ним на нарах, и, наконец, отрицательно покачал головой: нет, с таким Витьком он на карах не лежал.
Я осмотрелась. Чисто, опрятно, какая-то пивная геральдика на стенах.
Я не очень люблю пивные заведения, хотя с одним из них у меня связаны приятные воспоминания. Было это давно; кажется, я училась тогда на первом курсе, Панин, как старший товарищ и наставник (он учился на четвертом), потащил меня как-то в "Яму" — была такая пивнуха в подвале на Пушкинской. По дороге мы зашли в магазин "Дружба"; мне нужно было для домашнего чтения найти какой-то роман Карпентьера — однако кубинский отдел разнообразием не отличался. Панина я обнаружила в монгольском отделе: он уже пробивал в кассе три рубля.
