Щипач (СИ) - Старобинец Анна Альфредовна
— А это кто тебе сказал?!
— В любой точке Дальнего Леса у меня есть разветвлённая сеть информаторов, — важно сообщил Барсукот. — Так что я знаю, что ты был у Птицееда. И я знаю, что он подтвердил тебе, что молоко — птичье. Абсолютно уникальное. Очень ценное.
— Хорошо, кот, признаю: я действительно был у Птицееда, и он действительно произвёл экспертизу и подтвердил, что молоко — птичье. И что оно стоит целое состояние. По закону я, наверное, должен был вернуть молоко в Полицию Дальнего Леса …
— Наверное?!
— Даже точно. Но … тебе ли не знать, что все мы звери, и у нас у всех свои слабости. Иногда мы преступаем закон. Ты ведь тоже его преступил, когда украл это молоко из хранилища в полицейском участке …
— Я сделал это ради любви!
— Я тоже. Ради любви к искусству. Я подумал, что смогу выгодно продать молоко и купить на вырученные шиши целую коллекцию живописи дубистов.
— Но ты не продал птичье молоко.
— Не продал …
— Потому что ты его выпил!
— Я? Выпил? Что за зверская чушь! Зачем мне пить птичье молоко, которое стоит как целая коллекция живописи дубистов?!
— Затем, что себя ты любишь ещё больше, чем дубистов. Ты хотел омолодиться. Сияющую без всяких стрижей-парикмахеров шерсть, острое зрение, гибкость и прыткость, как в ранней юности, летящую походку — вот чего ты хотел.
— А при чём тут птичье молоко?
— А при том, что, по легенде, оно обладает омолаживающим эффектом. Вот смотри, у меня тут все свойства молока перечислены. — Барсукот возбуждённо махнул лапой в сторону Когтеточки.
— Послушай, кот, — Песец неприязненно покосился на исцарапанную схемами стену и хрустнул суставами связанных лап, — я не знаю никаких легенд про птичье молоко. Я ничего не понимаю в этих твоих царапушках — и не хочу понимать. И я терпеть не могу молоко, у меня на него …
— Не ври! — перебил Барсукот. — У меня всё сходится! Ты удостоверился, что молоко действительно птичье. Ты захотел омолодиться. И дальше ты действовал, как хомяк …
— Какой хомяк?!
— Как хомяк из «Баллады о бешеном хомяке».
— Какая баллада?
— «Баллада о бешеном хомяке» Лисандра Опушкина. По мотивам устных зверских сказаний.
— Не люблю Опушкина, — поморщился Песец. — Он пошлый и устаревший.
— Опушкин пошлый? Да что ты такое говоришь? Как можно не любить Опушкина? Это же наш дичайший лесной поэт! Это же наше всё! Вот, послушай про хомяка. — Барсукот выхватил из груды углей полуобгоревший томик Опушкина с закладками из дубовых листков и открыл на нужной странице. — Это как раз твой случай:
…Молвит самка хомяку: «Ты, хомяк, совсем ку-ку! У тебя обвисли щёки, Ты горбатый, кособокий, Я ж прекрасна и легка. Не пойду за старика!» «Хоть я стар для хомяка, Знай, любовь моя крепка! Будь моей, краса-хомячка, В горе, в радости и в спячке, Не гони меня взашей, У меня полно шишей». «Что ж, богатенький хомяк, Мы с тобой поступим так: Коль решил на мне жениться, Молоко чудесной птицы Ты обязан отыскать, Чтобы снова юным стать» …— Это не мой случай, — оскорбился Песец. — Я не горбатый, не кособокий и не люблю самку хомяка.
— Это детали, — пробормотал Барсукот. — Так … Дальше тут страницы сгорели … Но это не очень важно … Самое главное уцелело. Вот. То, чего не учёл хомяк. И ты тоже не учёл. Побочный эффект птичьего молока:
…Выпив птичье молоко, Хом подпрыгнул высоко, Трижды перекувырнулся, Страшным монстром обернулся: Морда — бешеный оскал. Зарычал и поскакал. Он когтями потрясал, Он стволы дубов кусал! Сильным стал и распушился, Но рассудка он лишился. И кукушку, и сыча Изодрал он, хохоча ……Понял, да? — Барсукот захлопнул книгу. — От этого молока сходят с ума. И становятся маньяками. Щипачами! Хомяк стал Щипачом. И ты стал Щипачом. В моём расследовании всё сходится! Ты даже ощипал ровно тех же птиц — сыча и кукушку! А дальше тут страницы сгорели, но в самом финале ты собираешься …
— Я правильно понимаю, — перебил Песец, — что ты построил своё независимое расследование на зверушкиных сказках в изложении Лисандра Опушкина?
— Это не зверушкины сказки, а зверская мудрость веков, — нахмурился Барсукот.
— Ну что ж, при всём уважении к вековому хомяку и его зверскому оскалу, вынужден признаться, что я его подвиг не повторил. И птичье молоко не выпил.
— Куда же оно, по-твоему, делось? — с иронией спросил Барсукот. — Мне даже интересно, как ты будешь сейчас изворачиваться.
— Меня ограбили, — ответил Песец. — Отобрали молоко и чуть не убили.
— Наглая ложь, — сказал Барсукот.
— Чистая правда.
— Кто же тебя ограбил?
— Не знаю. Какой-то зверь. Было темно. На морде у него была маска. Действовал быстро и ловко. Говорил шёпотом.
— Запах? — быстро спросил Барсукот.
— Запах противный. — Песец задумчиво потянул носом воздух. — Такой же, как от тебя.
— Что он тебе сказал?
— Он сказал, чтобы я не вздумал кричать. И что он хозяин ситуации. Ну, то есть примерно то же самое, что сказал мне ты, когда разрезал этот мешок. Потом он потребовал молча отдать ему молоко. Я отдал. Всё-таки жизнь дороже, чем коллекция живописи дубистов. Потом он связал меня и засунул в мешок. Такой же, как этот.
— На что ты намекаешь, Песец? — прошипел Барсукот. — Что тебя ограбил я?!
— Я ни на что не намекаю, — кротко отозвался Песец. — Просто отвечаю на твои же вопросы. Но, если тебе интересно моё мнение, чисто теоретически можно предположить, что в припадке безумия маньяк совершает действия, о которых потом не помнит, не так ли? Например, начитавшись баллад Опушкина, идёт отнимать у мирного зверя птичье молоко, а потом выпивает его и начинает воспроизводить сюжет баллады, ощипывать названных в ней птиц … То есть, грубо говоря, все эти действия совершает его тёмная половина. А светлая половина ничего при этом не подозревает …
— У меня нет никакой тёмной половины. — Барсукоту стало не по себе.
Из подвала послышался едва уловимый шорох. Вот, значит, где притаился Крысун. Барсукот дёрнул ухом и покосился на Песца. Тот ничего не заметил. Мудрый Крысун знал, что у Барсукота исключительно тонкий слух, и посылал этот сигнал, этот лучик добра и поддержки только ему.
— И я помню все свои действия, — уверенно добавил Барсукот.
— Что ж, замечательно. Я за тебя рад. Может быть, раз у тебя нет тёмной половины и ты всё помнишь, ты меня развяжешь? У меня ужасно затекли лапы. Тот зверь, что забрал у меня молоко, оставил меня лежать связанным, но ты ведь не такой, правда?
— А если ты всё-таки врёшь? — Барсукот не знал, как правильно поступить. С одной стороны, ему не хотелось быть своей тёмной половиной и держать связанным невиновного зверя. С другой стороны, не хотелось дать себя обмануть.
— Я говорю правду, — устало сказал Песец. — И я могу пройти проверку на лжееже. Да, я готов сесть на ежа и повторить свою историю слово в слово. И ещё. У меня жуткая аллергия на молоко. Это может легко подтвердить Грач Врач. Я бы никогда не стал пить молоко — ни коровье, ни птичье. Я от этого распухаю и весь чешусь.
