Остров душ - Пьерджорджо Пуликси
Мара перевела взгляд на коллегу. После многих лет службы в отделе убийств ее глаза привыкли к жестокости и ужасу, но снимки этих девушек – возможно, из-за звериного ритуала, с помощью которого они были убиты, – потрясли ее до глубины души.
– Самая большая загадка на самом деле не в этом, – продолжил Баррали. – В любом случае опознание не проводилось. Ни имени, ни фамилии. Сообщений о пропаже нет. Никто не искал их. Ни отцы, ни матери, ни родственники. Как будто они появились из ниоткуда. Pantumas[26].
Мара, услышав это слово, вспомнила, что Баррали был родом из Барбаджи, но не могла вспомнить, из какой деревни.
– Слушай, Баррали…
– На протяжении многих лет все говорили мне, что я сумасшедший – это если мягко выразиться. Что я исказил факты, чтобы они соответствовали моим теориям, потому что у меня к этому эзотерический интерес, и еще тысячу других глупостей. Они, – он указал на фотографии, – определенно мешали мне в профессиональном плане. Они навредили моей карьере. Не то чтобы я когда-либо был мазохистом, но чувствую себя в ответе за них, не могу об этом не вспоминать.
– И я это понимаю и уважаю… – опять попыталась вставить Мара, но он снова ее перебил:
– А теперь я умираю, Раис. Буквально. Несколько месяцев, а потом до свидания. А это, – сказал Баррали, постукивая себя по виску, – продержится еще меньше. Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать, но хотел бы, чтобы то, над чем я работал все эти годы, не пропало зря. Хотел бы, чтобы дело оставалось открытым.
– За это можешь не переживать. Фарчи заверил меня, что над этим будут работать и что дело в приоритете у отдела нераскрытых, так что…
– Нет, Раис. Может быть, я плохо объяснил… – сказал Баррали. Его глаза вдруг затуманились. – Речь не только о старых нераскрытых делах или бог знает каких тайных ритуалах.
Он показал ей другую фотографию, гораздо более свежую.
– Ее зовут Долорес Мурджа, ей двадцать два года, и она пропала несколько дней назад. Я думаю, что за все эти годы было совершено еще много убийств и что они никогда не прекращались. И боюсь, что Долорес станет следующей жертвой.
Глава 8
Корсо Индипенденца, Милан
Смотреть в зеркало было все равно что рассматривать ее. Сходство было изумительным, но и душераздирающим. Она больше не могла терпеть боль. Ей нужно было нейтрализовать свою память, которая пронзала ее тупыми лезвиями.
Ева вернулась в ванную, оставив красящую смесь действовать на полчаса. На ней были только черный бюстгальтер и джинсы. Она сполоснула волосы в раковине, наблюдая, как темная краска кружится в сливе, пока вода снова не стала прозрачной. Промокнула волосы полотенцем и посмотрелась в зеркало. От прежнего тицианового[27] цвета больше не осталось и следа. Иссиня-черный заглушил все рыжие оттенки ее натурального цвета.
Она с трудом узнавала себя, но это было хорошо. Черные волосы еще больше оттеняли голубые глаза, прозрачный цвет лица с россыпью веснушек и тонкую синеватую жилку под правым веком. Ева испытала приятное чувство недоумения, как будто разглядывала незнакомку.
«Это должно убедить тебя, – подумала она, – что ты другой человек».
Инспектор намотала на голову махровое полотенце и вернулась в спальню, чтобы разложить вещи в чемоданах.
Пришло время покинуть этот дом, полный страданий, и начать жизнь сначала.
Или хотя бы попытаться.
Глава 9
Сельская местность Верхней Барбаджи, внутренние районы Сардинии
Земля предает меньше, чем люди. Этот урок сардские сыны прогресса давно забыли. Они попали в ловушку велеречивого промышленного бога, перед которым с энтузиазмом простирались ниц, отрекаясь от природы, веками принимавшей и кормившей их предков. Но после радужных обещаний лучшей и богатой жизни это сварливое и непостоянное божество бросило их, оставив после себя только ржавые руины, безработицу, вырубленные леса, массовую эмиграцию, души, мечущиеся в угаре горящих земель и отравленных животных. Долгие годы молодое поколение вспоминало мир своих предков только на Рождество и Пасху, когда им были нужны «деревенские» ягнята и поросята. Они хотели хорошо выглядеть перед городскими дружками, придать себе деревенский вид, хотя в действительности никогда не брали в руки ни мотыгу, ни лопату и с большим трудом отличили бы быка от коровы. Стремление к благополучию коснулось прежде всего старых ремесел, и они канули в небытие; все реже можно было встретить укротителей лошадей и быков, пастухов, земледельцев, угольщиков, мастеров по дереву, достойных этого имени. Поколения сыновей покидали дома своих отцов, предпочитая города или светские соборы, которые они называли фабриками, теряя память о земле. Мириады деревень обезлюдели, особенно в глубине острова. Деревни-призраки уподобились чистилищу. В них остались только старики, ждущие, когда придет великая тьма и заберет их, освободив от того позора, с которым они не смогли справиться. Однако немногие дети, не покинувшие остров, парадоксальным образом продали себя маврам[28] и sos continentales, жителям континента, которые веками подчиняли себе этот регион. Молодые исполняли их прихоти, унижая себя тем, что рыдали, склонив головы, за две монеты и просили подаяния у государства. И это те, в чьих жилах текла кровь трудолюбивых предков, те, кто унаследовал неукротимый дух, подобный тем суровым горам, с которых они пришли. Когда государство «закрыло кассу», блудные сыновья в отчаянии вернулись, чтобы безжалостно, как пиявки, впиться в соски матери-земли, надеясь вытянуть из нее хотя бы несколько капель молока.
Братья Чириаку рабски последовали по этой дороге: когда их отец умер, оставив им лишь горстку наделов и несколько сотен овец, они верили, что смогут вернуться в деревню и разбогатеть, возделывая землю. А ведь они всегда насмехались над крестьянской жизнью.
На протяжении тысячелетий ритмы жизни человека подчинялись временам года. Чириаку же, как и большинство внезапных крестьян, пытались навязать земле свое время: поздно вставали, сеяли без малейшей строгости, небрежно относились к стадам, насиловали сады и виноградники химикатами, меняли засевы в одночасье, и через несколько лет те плодородные поля, которые они унаследовали, стали такими же бесплодными и сухими, как и их сердца, а скот вскоре умер от болезней и пренебрежения. Глупые и жадные, они разыграли свою единственную оставшуюся карту: на последние деньги, заработанные от продажи части своих tancas[29], устроили сложную оросительную систему на основе артезианской скважины, закупили генераторы, электронасосы, цистерны и сотни метров
