Ночь накануне - Уэнди Уокер
— Как я выгляжу, дочки?
— Нам по фигу. У нас домашние задания, контрольные работы, месячные, прыщи и прочие прелести переходного возраста, с которыми мы должны справляться сами, спасибо тебе за это большое, мамуля.
Я не хочу быть похожей на человека, которого ненавижу. Однако возможно, что это именно то, что нужно.
Во мне зарождается какое-то чувство. Это даже не волнение. Не нервозность. Особенное чувство, типичное в подобных обстоятельствах — для первого свидания после тяжелого разрыва. Это надежда, но настолько хрупкая. Надежда на смертном одре. Вокруг нее собрались люди, молятся. Священник, возвышаясь над ним, служит панихиду. Какая-то часть меня уже ее оплакала. Другая — не смирится, пока та не умрет окончательно, даже если будет покоиться в шести футах под землей.
Мне срочно нужно выпить.
Сжимаю ручку, открываю дверь. Хватаю сумочку, телефон, ключи. Закрываю машину, ставлю на сигнализацию. Семь часов тридцать восемь минут.
Шагаю так, словно мне плевать на все, перехожу улицу, иду к следующему кварталу. Сердцебиение участилось, меня это бесит. Замедляю дыхание, но это лишь усугубляет ситуацию. Щеки покраснели даже под слоем румян.
Перед пабом — небольшая компания людей, они курят, смеются. Они явно здесь не первый час и днем уже успели воспользоваться скидками на алкоголь. Обхожу их стороной, тяну за ручку двери. Захожу внутрь.
Бар мрачный. Еле освещен. Деревянные панели на стенах. Столики в глубине, на входе играет громкая музыка, у стойки люди всех возрастов, кроме среднего. Люди среднего возраста сидят дома с детьми. Сегодня четверг, в конце концов.
Внимательно рассматриваю толпу. Справа от меня — две гадкие девчонки, пьяные и распутные. Болтают с тремя молодыми руководителями. Придурок. Интересно, как они решат эту математическую задачку. Слева от меня — пятеро из медпункта. Они так и не переодели рубашки цвета сахарной ваты и не сняли бейджики. Мертвая зона — бар, вдоль которого расселись мужчины и женщины. И никто из них не скучает в одиночестве. Дерьмо. Он ушел? Он отшил меня? Нет, нет, только не это! Эта мысль пронзает меня насквозь, и я осознаю собственную уязвимость.
Быть уязвимой неуютно. Это заставляет меня чувствовать себя диким животным, пойманным в ловушку. Когда не остается ничего, кроме борьбы. Это возвращает меня к воспоминаниям, которые мне хотелось бы забыть. К ошибкам. К сожалениям. Они проносятся вспышками, сметающими все на своем пути, как зарин, разрушая каждый нерв моего тела. Парализуя меня ненавистью к самой себе.
Теперь понятно, что я поверила в существование Джонатана Филдза, который не что иное, а всего лишь имя, голос, история с сайта. Я позволила этому сложиться в моей голове в образ настоящего человека — так дети выдумывают себе воображаемых друзей. Безумие. Отчаяние. Я снова в это вляпалась. Я не следовала инструкциям. Это не предвещает ничего хорошего.
Рука ложится мне на плечо, я разворачиваюсь.
— Лора? — спрашивает он. Вот он… Джонатан Филдз, который пришел спасти меня от меня самой. Спасти себя от меня, хотя этого пока не знает.
Он прекрасен. У меня перехватывает дыхание от того, насколько он красив. И это я еще даже не выпила.
Голубые глаза. Темные волосы. Все как на фотографиях. Только камере не удалось передать деталей: скул, идеального носа. Слегка косую улыбку, скорее добрую, нежели самодовольную. Тело, стройное и мускулистое, полное мужской грации.
Увиденное сражает меня наповал.
— Да. Джонатан? — Я уже предельно собрана, хотя не понимаю, как мне это удалось. Взрыв эмоций чуть не убил меня на месте. Хочется заползти с головой под одеяло на чердаке у Роузи и на миг исчезнуть с лица земли.
Он изучает меня с головы до ног. Честно говоря, это немного странно, но если он хоть немного чувствует то же, что и я, то ничто не покажется странным. В глазах темнеет от прилива адреналина, и я уже не принадлежу себе.
Наконец он заговорил:
— Извини, просто… что же, ты правда очень красивая.
Его слова запускают скрытый у меня в голове процессор. Я беру себя в руки. Очищаю кровь от зарина. Адреналин уходит, и слова проникают внутрь. Он сказал это искренне. Щелк — проверено. Они объясняют его блуждающий взгляд. Щелк — проверено. Все нормально.
Улыбаюсь. Вынужденно. Издалека доносятся голоса. Сестры. Призраков прошлого. Они велят мне со всех ног бежать из бара.
Возвращайся домой. Забирайся под одеяло.
Он осматривается. Взгляд задерживается на дальнем зале, где есть столики. Его улыбка тает, но лишь на мгновение.
— Послушай, — предлагает он. — Сегодня здесь настоящее столпотворение. Честно говоря, хотелось бы перебраться в местечко потише, где можно побеседовать и лучше узнать друг друга.
Он прав. Здесь шумно и пахнет протухшим пивом. Посетители гогочут, потому что уже успели надраться к семи сорока пяти вечера в четверг. А ему хочется поговорить. Это хороший знак. Я возвращаюсь с обрыва эмоционального ада.
— Конечно, — соглашаюсь я. И снова улыбаюсь.
Он берет меня под руку и ведет перед собой к двери. Когда мы проходим мимо шлюх, мудаков и рубашек цвета сахарной ваты, мне кажется, что кто-то зовет его по имени. Пытаюсь оглянуться на столики, откуда слышался голос, но Джонатан шел сзади и жестом велел не останавливаться. Он открывает передо мной дверь и ведет на улицу. Оттуда — к пересечению Ричмонд-стрит и Мейпл-стрит. Он не останавливается, пока мы не доходим до аптечной парковки.
Я следую за ним, не спрашивая, куда мы идем.
Не знаю, почему.
Впрочем, это не совсем правда.
Джонатан поворачивается ко мне, немного взвинченный. Он смотрит мне за плечо, затем — на меня, улыбается:
— Прости меня. Там было нелегко собраться с мыслями. У меня выдался трудный день.
Я отвечаю как по писанному:
— Все хорошо. У меня тоже такое было. Что ты предлагаешь? — Я такая понимающая. Все для тебя, Джонатан Филдз.
Он указывает на здание ниже по улице:
— Я там живу. Машина в гараже. Давай возьмем ее и поедем к берегу? Там полно разных мест.
— Конечно! — восторженно соглашаюсь я. Все, что пожелаешь, Джонатан Филдз.
Мы пошли.
— Надеюсь, ты не поймешь меня превратно, но я почувствовал такое облегчение, когда тебя увидел.
Теперь понятно. Он прятался где-то в глубине бара, пока не разглядел меня до мельчайших подробностей.
— Ну и что бы ты делал, окажись я старой, жирной и страшной как смерть? — Мой тон становится
