Протест прокурора - Аркадий Иосифович Ваксберг
— Обвинитель Крыленко, начинайте допрос.
— Расскажите, Малиновский, как и когда вы стали полицейским агентом?
Казалось бы равнодушный ко всему, человек вдруг начал вывертываться и врать. Он стал говорить о глубоких переживаниях, о внутренней борьбе, о мерзостях охранки, которая опутывала ядовитыми щупальцами свои несчастные жертвы.
Крыленко прервал его:
— Гнусности охранки нам известны. Но ведь вы добровольно стали доносчиком, еще будучи солдатом Измайловского полка…
— Нет, неправда…
— …и получили тогда кличку Эрнест.
Малиновский хотел снова сказать «нет», но вовремя вспомнил, что следователь Виктор Кингисепп показывал ему архивные документы и протоколы показаний, которые дали еще комиссии Временного правительства его бывшие шефы.
Он промолчал.
— Чем же вас так опутала охранка, что вы не могли выбраться из ее сетей? Жизни ли вашей что-либо угрожало? Свободе? Благополучию?
— Я очень мучился. Ночами не мог заснуть. Не жил, а терзался…
— Вы уклонились от вопроса. Отчего вы запутались в полицейских сетях? Вот ведь другие не запутались…
Малиновский злорадно усмехнулся.
— Не запутались? Ошибаетесь, гражданин обвинитель. В полиции мне объяснили, что страна наводнена агентами. Что измена повсюду… Чуть ли не каждый второй — полицейский осведомитель. И представили доказательства…
Зал пришел в движение. Невозмутимый Карклинь поднял руку, призывая к тишине.
— Обвинитель Крыленко, продолжайте…
— И вы решили: не я, так другой. Лучше уж я… Верно, Малиновский? Сколько же платила вам полиция за ваши… душевные терзания?
Малиновский снова замолчал.
— Вам задан вопрос, — напомнил Карклинь.
Крыленко отыскал глазами Розмирович. Положив блокнот на колени, она что-то писала карандашом, не поднимая головы.
— Отвечайте, Малиновский.
— Пятьсот рублей… А потом, когда я стал членом Думы, семьсот…
И опять всколыхнулся весь зал, и опять Карклинь предостерегающе поднял руку:
— За нарушение порядка буду удалять. Сейчас допрашивается свидетель Виссарионов.
Под конвоем солдатским шагом вошел в зал человек богатырского телосложения, которому, казалось, тесен его потрепанный сюртук.
— Ваша фамилия, имя, отчество?
— Виссарионов, Сергей Евлампиевич.
— Чем вы занимались при царском режиме?
— Был чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, затем вице-директором департамента полиции.
О чем думал сейчас Малиновский, увидев перед собой живое напоминание о его прошлом? Не надеялся ли на то, что те, кому он доносил на своих товарищей и раскрывал партийные тайны, сумели удрать за границу, или погибли, или скрылись, или, на худой конец, будут держать язык за зубами, ограждая от заслуженной кары «агента номер один»?
Карклинь обратился к обвинителю:
— Прошу вас, товарищ Крыленко, задавать, вопросы.
— А, так это вы — «товарищ Абрам»?.. — опередил его Виссарионов. (Абрам — таким было до революции подпольное имя большевика Крыленко в честь его деда, крестьянина со Смоленщины.) — Очень рад познакомиться. Когда-то я читал о вас обстоятельный доклад. Мне думается, господин Крыленко, вам не следовало бы выступать на этом процессе.
— Почему же? — спросил Крыленко. Виссарионов усмехнулся.
— Информация о «товарище Абраме» поступила в полицию от сегодняшнего подсудимого.
— Свидетель Виссарионов, — громко, на весь зал, произнес Крыленко, — я здесь не Абрам и не Крыленко, а представитель обвинительной коллегии Центрального Исполнительного Комитета, действующего именем народа. Здесь не сводят ни с кем личные счеты. — Он сделал паузу, прислушиваясь к тому, как сильно колотится сердце. — Пожалуйста, свидетель, — стараясь сохранить спокойствие, сказал он, — расскажите трибуналу, что вам известно о подсудимом.
— У этого человека, — сказал Виссарионов, указывая на Малиновского, — было три клички: Эрнест, Икс и Портной, и он был гордостью нашего департамента.
— Платной гордостью, — уточнил Крыленко.
Виссарионов пожал плечами.
— Всякий труд вознаграждается, гражданин обвинитель.
— Донос на товарищей вы считаете трудом?
Раздались смешки и тут же смолкли: шутка была слишком горькой.
— Все зависит от термина, гражданин Крыленко. И от точки зрения. Вы называете это доносом, я — благородным исполнением патриотического долга.
— Да, свидетель, — сдерживая гнев, подтвердил Крыленко, — все зависит от точки зрения. Вы считаете благородным душить народ, а для нас благородно то, что служит борьбе с такими душителями, как вы. Для вас этот зал был благороден в ту пору, когда здесь судили революционеров. Для нас же — когда революция судит в нем своих врагов. Благородство, между прочим, не нуждается в подлогах, в обмане. Вы же действовали подкупом, провокацией, шантажом. И патриотические деяния провокаторов держали в строжайшей тайне, чтобы страна не узнала о них…
Возможно, Виссарионову показалось, что он участвует в мирном диспуте и что у него за спиной нет конвоира.
— А как иначе раскрыть преступную организацию, действующую нелегально? Или нелегальный образ мыслей? Существует определенный режим, он поддерживает определенное течение мыслей и борется с другим течением мыслей, охранять и бороться — дело полиции. Этот вопрос научно не разработан…
— Будьте добры отложить ваши теоретические изыскания до другого раза, — прервал его Карклинь. — Мы разбираем дело Малиновского.
Виссарионов повернулся к скамье подсудимых, долго всматривался в свою бывшую «гордость» — так, словно видел его впервые.
— Честный, порядочный человек, — выдал он наконец аттестацию. — Главное — честный. Это очень ценилось, потому что часто агенты сообщают не то, что есть на самом деле, а то, чего от них ждут.
Малиновский весь сжался от такой «похвалы». Этого ли он
