Реджи Нейделсон - Красная петля
Он перехватил пристальный взгляд Максин, устремленный на его ботинки, и улыбка расплылась по его физиономии, рябой и квадратной, как у истуканов острова Пасхи. Он отбросил со лба черную прядь. Извлек из кармана золотой портсигар с выгравированной на крышке сигарой, чей пламенеющий кончик был обозначен крупным рубином. Распахнул, взял сигару, вложил в рот, прикурил от массивной золотой зажигалки в четверть фунта. Аромат был восхитительный.
Толя был в своей стихии: болтал с нами, приглядывая за обслугой, махал гостям – конферансье, импресарио, крестный отец. Отчасти я даже допускал, что с него станется делать одолжения своим друзьям по случаю моей свадьбы – но, видать, я пересмотрел «Крестного отца» (обычно вместе с Толей, изрядно выпив).
– Толь…
– Да, Артем? – Толя единственный из знакомых, кто до сих пор помнил мое русское имя. Я столько прожил в Нью-Йорке, что не был уверен, кто из моих друзей и коллег вообще знает, что я родился в России. Та жизнь осталась в прошлом. Поблекла. Я был ньюйоркцем, американцем.
– Кто все эти люди? – спросил я. – В смысле, те, кого я не знаю?
– Твои друзья, мои друзья, друзья тех, с кем неплохо бы подружиться. Я собираюсь стать Королем Нью-Йорка, – заявил он и расхохотался. – Максин, лапочка, ты-то как? Не угодно ли чего? Только попроси, дай лишь знать, – внезапно он переключился на чистейший английский.
В Москве Толя Свердлов учился в языковом вузе и говорил на пяти – или шести, если считать украинский, – языках. В разговоре со мной он переключался с русского на английский, не задумываясь. Порой, когда он напивался или зверел, изъяснялся на «брайтонском» английском, глотая артикли, путая их самым безграмотным образом, будто подчеркивая, что он – простой бандит. Делал он это и чтобы поддразнить меня. Как-то он упрекнул: «Ты такой весь из себя америкос, Артем, ничего русского в тебе не осталось, ни капли».
Он расцеловал меня в обе щеки. Он был пьян. Я – догонял.
– А где твоя подружка? – спросил я у Толи.
Он пожал плечами.
– Думаешь, не знаю, зачем ты купил этот дом? – Я проследил за его взглядом, обращенным на миниатюрную женщину с черной челкой, алым ртом и хмурым лицом. На ней было темное японское платье, с виду помятое, и туфли на плоской подошве, словно резиновые. Я не мог припомнить ее имени.
Он обругал меня по-русски, неотрывно следя, как она бродит в толпе, пробегая пальцами по стенам, словно оценивает их качество. Она была архитектором. Толя влюбился в нее года два назад, и я никак не мог этого понять. Обычно ему нравились модели, стриптизерши, юные и яркие красотки.
– Она добавляет мне ума, – объяснил он и еще сказал, что пока он добивается ее, этот дом замечательно сгодится для вечеринок, и рукой подать до его любимой реки, где ближе к Финансовому центру стоит большая яхта.
– Пойдем-ка поглядим. И ты тоже. – Он протянул руку Максин.
У окна Толя простер обе руки над городом.
Отсюда, сверху, сказал он, очень удобно следить за растущими зданиями, стеклянными башнями в Вест-Виллидж – знаменитыми новыми творениями легендарных старых зодчих, что изменят облик города. Он указал на постройки, которые, по его словам, уже принадлежали ему. Среди них – приземистый склад на другой стороне улицы, вывеска провозглашала его «поставщиком лучших мясных деликатесов в Америке».
– Старые дома – моя страсть, – пояснил Толя. – Обожаю скупать все, что не движется. Да и вам бы не помешало, – обратился он ко мне.
– На какие шиши?
– Я помогу, – заверил он.
Я попросил его завещать мне капиталы. Он рассмеялся.
– Да ты же старше меня, мерзавец. И помрешь раньше. И полтинник тебе раньше стукнет.
– Ну да, на каких-то три года.
– Четыре, – поправил он. – И уже не за горами.
Максин присматривалась к Толе. Порывисто поцеловав его, когда он подарил ей цветы, она притихла и занервничала; не слишком ли импульсивно повела себя? Застеснялась, как маленькая девочка Странно, взрослости в ней хватало на нас двоих. Она выглядела моложе своих лет, но ей было тридцать восемь, мать-одиночка с двумя дочерьми-подростками, профессионал в своем деле.
Она работала в судебно-медицинской лаборатории и насмотрелась там и до, и после одиннадцатого сентября такого, что не дай бог никому. И тела, и части тел. И все время ожидала увидеть останки собственного мужа. Теперь же смутилась перед Толей. Она волновалась, не разыгрывают ли ее, совсем по-детски стушевалась.
Максин всегда робела перед Толей, поскольку думала, что в его глазах она уступает Лили Хейнс. Чувствовала, что Толя предпочел бы видеть Лили моей женой.
Но с Лили все кончено. Она ушла из моей жизни. Толя наклонился, снова поцеловал Максин, улыбнулся и двинулся обратно в толпу.
– Что тебе дал Толя? – спросила она.
Я взглянул на конверт, который по-прежнему сжимал в руке.
– Бог знает.
– Открой.
– Здесь?
– Конечно, – кивнула Максин. – Разве не любопытно взглянуть?
Я вздохнул:
– Боюсь, он дал нам денег. Знаешь, как на мафиозных свадьбах, девушке на новую замшевую сумочку. И тогда я не знаю, что делать: оставить, вернуть?
– Ты просто шампанского перебрал, родной. Когда девочке дают деньги на сумочку – она обзаводится сумочкой. И фильмов ты пересмотрел. Открой.
Я открыл. Там были два билета до Парижа, первый класс, записка от Толи, ключи к его коттеджу и снимок оного. Я посмотрел на дату билетов, но она оказалась открытой, в любое время. Максин отобрала у меня билеты и уставилась на них.
– Господи боже, – сказала она. – Удобно ли такое принимать?
– А ты бы хотела?
– Разумеется, да. – В ее голосе послышалось сомнение.
– В чем дело? Давай, колись.
– Я ни разу не бывала за границей.
– В каком смысле?
– Я тебе не рассказывала, потому что речи не заходило, да и не хотела, чтобы ты считал меня недоразвитой. Мы с Марком подумывали съездить в Канаду или в Ирландию, но не вышло. – И смущенно добавила: – Но прошлой весной я наконец получила паспорт.
– Да? И с чего бы?
– Я подумала, может, мы с тобой куда-нибудь отправимся вместе.
– И куда же? – спросил я. – Куда бы ты хотела?
– Не знаю. В Россию. В Израиль. В страну, с которой ты как-то связан: жил там или еще что. Черт. Не обращай внимания. – Она покраснела.
– Но Париж сойдет для начала?
– Да иди ты. – Она поцеловала меня. – Можем съездить, конечно, если выкроишь время. Почему бы нет? Можем ведь, Арти? В ближайший отпуск. А девочек пристроим к моей маме или еще куда.
– Конечно, съездим, – ответил я и добавил: – Кстати, о твоей маме: она машет тебе с таким остервенением, будто на автобус опоздала. Она в том конце зала, у бара.
– Как я выгляжу? – поинтересовалась Макс. – Ничего не помялось?
– На мой вкус, ты выглядишь великолепно. Даже не представляю, за каким лешим ты вышла за меня, но и не спрашиваю. А выглядишь на самом деле прекрасно.
– Но ничего не помялось?
– Ничего. Обожаю это платье. Орхидея не завяла, прическа идеальна, тушь не потекла, хоть ты и разревелась перед судьей, и я люблю тебя.
– Я не разревелась, – сказала она.
– Ладно, спишем на аллергию.
– В общем, пойду пообщаюсь с мамой и бабушкой, которая еле стоит. Ей восемьдесят пять, и она еще вполне ничего, но не прочь пропустить стопку-другую. Знаешь, солнышко…
– Что?
– Мама совсем не против, чтобы мы погостили у нее на берегу, там места всем хватит. Я заберу детей завтра или послезавтра, а потом и ты с нами встретишься, в четверг, ладно? Приедешь в Джерси? Девчонки так ждут этого. Хорошо, Арти?
Она продолжала строить планы, обдумывать бытовые подробности – а я поймал себя на том, что уже не слушаю.
– Ладно, пойду-ка я к своим, пока мама с бабушкой и бывшей свекровью не утопили друг друга в любезностях, как говорится. – Она посмотрела в окно. – Знаешь, мой дед торговал яйцами. Был простым уличным торговцем. Я почти не помню его, помню только яйца: их было так много.
Я посмотрел ей вслед и поймал себя на том, что по-прежнему сжимаю Толин конверт. Там лежала еше коробочка с часами, гонкими, как десятицентовая монета, на черном ремешке, точь-в-точь такие, как те, что носил сам Толя, вожделенные и недоступные для меня. Я надел часы.
Я думал, как мне повезло – повезло выбраться в Нью-Йорк, повезло встретить Максин, повезло обзавестись друзьями – будто в лотерею выиграл. Я мог быть обычным ментом в Москве, перебиваться мизерными взятками, но я здесь, в Нью-Йорке. Я подошел к Толе, чтобы поблагодарить за часы.
– За тебя. Артем, – сказал он и отпил шампанского.
– Отличные часы. Спасибо. Никогда не видел ничего элегантнее.
– Даже элегантнее меня?
– Да.
Он вытянул руку:
– Такие же, как мои. Вроде как побратались.
– Давно уже, – сказал я и подумал, что если ты прожил достаточно долго и своих детей у тебя нет, а родители умерли или умирают, как моя мама, больная Альцгеймером, друзья – это все, что осталось.
