Поль Хайм - Повесть о Гернике

Эти воспоминания, как и все, что связано в моей жизни с отцом, омрачают радость (а точнее сказать, счастье, так как я теперь это понимаю) моего вполне беззаботного детства. Да, да, это было счастье, именно счастье, которое дали мне мать и сестра Кармела, окружившие меня такой заботой, любовью и нежностью.

Никогда не забуду того воскресенья. Часто в своей одинокой келье, перед тем как заснуть, я пытаюсь восстановить в памяти все до самых мельчайших подробностей. Было около двух часов дня. Прежде чем сесть самим обедать, мы с Кармелой, как всегда приподнимали маму, усаживали её на кровати. Она жаловалась на тяжесть в ногах, стонала. Последние недели я наблюдала, как силы окончательно её оставляют. Было ясно, что теперь уже она больше не встанет с постели. Тело её костенело, теряло гибкость. Мама вдруг стала меня расспрашивать: ей хотелось знать, что говорил в своей проповеди отец Эусебио... Я не могла ей сказать про его призывы прихожанам покинуть город. За столом я как обычно сидела рядом с Орчи, напротив Кармелы и Айнары. Но как начать разговор с сестрой о нависшей над всеми нами смертельной опасности, зная, что уехать у нас нет абсолютно никакой возможности? Но вот на столе появилась дымящаяся сковородка, и это невольно отвлекло меня от мрачных мыслей. Орчи обожал треску по-бискайски. Надо сказать, у нас с Айнарой он никогда не был привередлив в еде, да мы его особенно и не баловали.

Видя, как Орчи уминает за обе щеки, я испытала такой прилив нежности к моему сыну, какой испытывала лишь в его младенчестве. Иногда он казался мне немного грустным. Но гораздо чаще мой мальчик смеялся. Его сходство с Тксомином всегда волновало меня. Осанка, прямая посадка головы, такие же черные, зачесанные назад волосы, высокий выпуклый лоб. А вот светлые зеленоватые глаза у Орчи - от Кармелы. То есть от моего отца, его деда. Всякий раз, когда я это отмечала, мне становилось не по себе. Орчи страшно увлекся пелотой1, гонял мяч по площадке на калье Индустрия. Он очень окреп, хорошо развивался. Часто его разговоры начинались со слов: "Когда я стану взрослым..." Затем следовали торжественные клятвы: он никогда не оставит меня, будет работать, и мы ни в чем не будем нуждаться... Наверное, он уже почувствовал себя единственным мужчиной в нашем доме. Какое я испытывала огромное счастье - счастье быть матерью этого замечательного мальчика.

Было ли у меня тогда право отказаться от предложения доктора Арростеги? Если не поддаваться эмоциям, думаю, я приняла все-таки верное решение. Но Орчи?! Своим отказом уехать я ставила его под угрозу если не смерти, то в лучшем случае таких ужасных переживаний, бремя воспоминаний о которых ляжет на всю его оставшуюся жизнь... Если мы, взрослые, погибнем, он останется совершенно один. Что с ним будет, с моим мальчиком?.. Я все отчетливее и отчетливее представляла приближающее чудовище - врага, готового всех нас раздавить своей огромной массой... Уже не было больше иллюзий. Разве этот пресловутый кордон Бильбао сможет защитить Гернику?

Я чувствовала, что мне предстоит очень тяжелый разговор со своими. Они, казалось, ждали этого, смотрели на меня. Дверь в комнату матери была приоткрыта. (Не дай Бог, мама услышит.) Нельзя было, чтобы она это услышала. Я зашла к ней в комнату, подошла к кровати. Поднос был отодвинут в сторону; если бы не прерывистое тяжелое дыхание, хрипы, пальцы, судорожно сжимавшие край простыни, могло показаться, что она мирно спит... Я перешла на шепот:

- Кармела, ты должна знать: мы, как и все жители нашего города, в смертельной опасности.

Я рассказала и про призывы отца Эусебио, и про все, что говорил отец Итурран в церкви Санта-Мария, и о предложении доктора Арростеги взять нас с собой в Биарриц.

- И я взяла на себя смелость отказаться, ни с кем из вас не посоветовавшись. Я сойду с ума. Мы не можем больше друг другу врать. И священник, и доктор, и офицер слишком хорошо знают ситуацию. И все они единодушны в своем мнении. А я, глупая дура, обрубила концы, отказавшись от предложения доктора Арростеги. Ты знаешь, Кармела, что от Арбасеги ничего, буквально ничего не осталось? Половина населения уничтожена. Айнара слышала от отца Итуррана про ужасающие зверства марокканцев... Я не решаюсь даже... Но что же нам делать? Мама совершенно не транспортабельна... Я боюсь... Мне так страшно!

Я разрыдалась. Орчи взял мою руку, прижал её к своей щеке. У меня возникло ощущение незащищенности, желание найти опору. Нечто подобное я почувствовала тогда рядом с лейтенантом Гандария. Боюсь, что я уже просто перестаю владеть собой... Орчи нежно дотрагивается до моего подбородка, решительно смотрит мне в глаза:

- Мама, не плачь, мы останемся здесь, будем все вместе.

- Орчи прав, - сказала Кармела. - Вот уже неделя, как я тоже все знаю. С каждым днем опасность приближается, становится все очевидней и очевидней... Думаешь, я глухая, не слышу пушечных выстрелов, когда дежурю в больнице?!

- Но они говорят, что уже завтра... - торопливо перебиваю я её.

- Завтра, послезавтра, какая, собственно говоря, разница? - отвечает Кармела. - Мы все равно никуда не тронемся, будем жить дальше как прежде; по крайней мере будем стараться, будем делать вид... Нам ничего другого не остается. Завтра будет базарный день. Мне мама заказала купить голову ягненка. В обед мы сядем, отметим день рождения Орчи. Я готовлю для вас сюрприз.

Я стараюсь вспомнить каждую сказанную тогда фразу, каждую подробность, родные лица, маму, лежащую в соседней комнате. Они постоянно возвращаются ко мне в моих снах... Решительный взгляд моего мальчика, готового умереть рядом со мной. Где ты сейчас, Тксомин, жив ли ты еще? Ты пропустил детство твоего замечательного сына, тебе не дано было пережить тот незабываемый момент, когда Орчи стал мужчиной, когда он взял на себя роль, до сих пор предназначавшуюся только тебе.

Жить по-прежнему, как ни в чем не бывало... Легко сказать! Эта своего рода игра, которую предложила Кармела, - могла ли она помочь нам уйти от отчаяния? Мы должны были это принять за главное правило, по которому нам следовало и физически, и духовно жить те недолгие оставшиеся нам часы. Я вспомнила, как, выходя из церкви, я узнала из разговора, что, несмотря на распоряжения мэра, отменявшие все представления во избежание излишнего скопления людей, кинотеатр "Эль Лисео" будет работать и сегодня, и завтра.

Пока все чистили апельсины на десерт, я предложила:

- Давайте пойдем сегодня в кино на четырехчасовой сеанс, а Айнара посидит с мамой.

Последний раз мы были в кино два года назад. Тогда нас с Кармелой пригласил патрон. Смотрели "Веселую вдову" с Морисом Шевалье.

Воскресенье. Полчетвертого дня. Мы втроем, Кармела, Орчи и я, выходим из дома. Кинотеатр "Эль Лисео" находится на калье Очо де Энеро между Сан-Роке и Адолфо Уриосте. Идем полем, до начала улицы Санта-Мария. Стоит теплый ясный день, несмотря на ливень, прошедший с утра. Сквозь высокие облака пробиваются нежные лучики весеннего солнца, серебря листву посаженных вдоль дороги платанов. Магазины закрыты, но некоторые из владельцев выставили на улицу стулья, прямо тут, напротив неплотно закрытых железных ставен, и мирно беседуют друг с другом. Очень многие здесь же и живут. Из окон своих галерей нас окликают друзья, знакомые. Здороваясь, не могу отделаться от ощущения, что, быть может, вижу их уже в последний раз; быть может, мы все скоро умрем. Чувствуют ли они то же, что и я?

Яркие витрины были плодом фантазии своих владельцев, очень часто владелиц; отражали их вкус и характер. Хорошо помню лавочку модистки Селестины, магазинчик тканей Хуаниты Рекальде. Последняя все время цеплялась к своей конкурентке Флорентине Мадинабейтия, считала, что та пытается охмурить её муженька. Мужчины у Таверны де Эррера, слегка навеселе, провожают оценивающими взглядами Кармелу, пытаются заигрывать с ней, да с таким напором и азартом, словно обсуждают между собой страстно всеми ими любимую пелоту. Пройдя полквартала, вижу нашего мясника Паткси Селайа, он помогает жене распутывать клубки лиловой шерсти.

- Ну теперь-то она свяжет тебе носки, - говорю я ему.

- Да нет, ночной колпак, - отвечает он со свойственным ему чувством юмора. - Ну и куда же это вы все трое направляетесь?

- В кино.

- Разве оно открыто?

- Да, вроде бы...

- Правильно делаете. Мы с Германой, пожалуй, тоже сегодня вечером сходим. Хоть часа на два отвлечемся от всех этих черных мыслей. Вы ведь знаете, что очень скоро...

Похоже, он чувствует ту же страшную неотвратимость событий. В памяти моей всплывают все эти громкие республиканские "Но пасаран!", транслируемые ночью по радиоприемнику. Теперь это все кажется мне уже таким далеким...

Будь, что будет, сегодня у нас праздник.

Зал полон. Поразительно. Вероятно, за этим скрывается тревога, горестное чувство неотвратимости беды. Помню, давали "Героическую Кермессу" с Франсуазой Розе. Как бы мне хотелось тогда быть на неё похожей! Семнадцатый век, маленький фламандский городок захвачен испанцами. Все мужчины сбежали, остались только женщины, и они не сдаются. Но это так не похоже на Гернику, нет ощущения предрешенного, неизбежного конца фатума... Сможет ли женская половина нашего города противостоять солдатам генерала Мола, в состоянии ли мы защитить себя от франкистов?