Елена Басманова - Автомобиль Ионна Крестителя
Мура огляделась. Пока они беседовали, гости заполнили зал, расселись по местам.
– Бог послал нам свою благую весть в лице Дарьи Матвеевны Осиповой, – продолжила госпожа Малаховская, – эта богомольная женщина прожила непростую жизнь, но Господь всемилостивейший наградил ее даром необыкновенным, ибо безгрешна душа ее. И дар пророчества поселился в ней. Кто слышит весть, которая с мукой мученической пробивается сквозь косноязычие несчастной нашей чудотворицы, тот понимает, о чем я говорю. Бог сам знает, когда являться к нам из уст своего орудия. Ибо в послании святого апостола Павла коринфянам сказано, «кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом. А кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение». Мы должны приложить все усилия для того, чтобы сберечь Дарью Матвеевну, посему призываю вас быть великодушными и милосердными. В буфетной зале стоит ваза для пожертвований… Это необходимое краткое предисловие перед тем, как начать. Благословляете ли, матушка? – Елена Константиновна полуобернулась к неподвижной, понурой Дарье. Та, подобно брошенному мешку, по-прежнему покоилась в кресле – ответа не последовало. Впрочем, хозяйка и так была довольна, немногим удавалось залучить в дом блаженную, оберегаемую императорской семьей. – Прошу тишины, сейчас вы услышите романсы Шуберта в исполнении княжны Сумбатовой. За роялем князь Сумбатов.
Под одобрительный гул и аплодисменты на сцену вышла молодая некрасивая девушка в розовом. Она встала у рояля и взглянула на отца-аккомпаниатора .
Пела княжна ужасно – Мура поняла это сразу, дрожащий подбородок сестры подтвердил ее мнение. Брунгильде было обидно слышать столь непрофессиональное пение и весьма посредственную игру на рояле. Но сама Мура радовалась – на таком фоне Брунгильда затмит всех.
Перетерпев Шуберта, Мура вежливо похлопала и улыбнулась, увидев, что на сцену взбежал, прихрамывая, невзрачный человечек с худым бледно-серым лицом и рыжевато-красными кудрями торчком – он вручил певице роскошные азалии, поцеловал ей руку и встал в сторонку, аплодируя и ожидая, когда та закончит раскланиваться.
Затем, шагнув на середину сцены, без всякого объявления, вытянув шею и энергично мотая красной бородкой, закричал высоким голоском:
Будем как солнце! Забудем о том,
Кто нас ведет по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному —
К новому, к сильному, к доброму, к злому, —
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному
В нашем хотенье земном!
Пораженные барышни Муромцевы переглянулись… Смешной человечек продолжал читать стихи без остановки, нараспев. В разных концах зала послышались восторженные всхлипывания, изредка сдержанные смешки. Наконец госпожа Малаховская уловила краткую паузу и, сложив ладони для аплодисментов, неожиданно громко возвестила:
– Константин Бальмонт! Солнце нашей поэзии!
Поэт смутился, вмиг как-то жалко съежился, дернулся щуплым тельцем несколько раз – надо полагать, кланялся, и под аплодисменты исчез.
– А теперь я прошу на сцену нашу талантливую пианистку Брунгильду Муромцеву!
Встреченная рукоплесканиями, Брунгильда взошла на сцену. Она, подобно царице, стояла на авансцене, пережидая гром аплодисментов… Будто заскучав от изъявления восторгов, подошла к инструменту и присела на табурет. Опустив руки на клавиши, дождалась абсолютной тишины – и только тогда раздались первые аккорды фортепьянной сонаты fis-moll, порывистые и драматичные.
Мура выпрямила спину и украдкой взглянула на Клима Кирилловича – в его взоре читалось восхищение. Она на минуту прикрыла глаза, чтобы полнее прочувствовать всю красоту и гибкость звука, лирическую утонченность и изысканность скрябинской музыки. Но только на минуту – предаться наслаждению ей помешало ощущение, что на нее кто-то смотрит. Мура поежилась, открыла глаза и осторожно повернула голову налево. Да! Возле тяжелой оконной портьеры стоял, скрестив на груди руки, мужчина и смотрел на нее тяжелым взглядом! Мура тут же отвернулась, но успела зафиксировать облик незнакомца – длинное худое лицо без бороды, тонкий нос, высокий лоб, русые кудри до плеч. Какой-то необыкновенно высокий белый воротник, перехваченный бантом.
Мура с трудом удерживалась, чтобы больше не оборачиваться, – этот мрачный взгляд не мог принадлежать Александру Ивановичу Скрябину! И потом, незнакомец слишком молод. Двадцать с небольшим.
– Не вертитесь, – шепнул ей сквозь зубы доктор Коровкин, – Брунгильда сегодня превзошла самое себя!
Отзвучал пламенный натиск финала, восхищенная публика замерла, переживая последние моменты экстаза. Наступила полная тишина, которая через мгновение обещала взорваться овацией. Но вместо оваций тишину разорвал дикий вопль:
– А-а-а! Гниды подфилые, выжмудки перемузданные! Пережущерились? Шалыги вам в тетебенники! Да щoб переблюзднули! Паскуды перебенденные! Помойных засучеков подсуеживать хизнули? А-а-а! Жупянищи! Оглуздки бухвостые! Подсымокить отродье подрочное! Поямки! Пинюгать вшилястым подлязникам! Пинюгать захлючкам! Перечертыжничать на Страшном суде да подъерзныкивать!
Позабытая всеми юродивая внезапно сорвалась с кресла и бросилась к вазону с цветами. В мгновение ока она шваркнула неподъемную тяжесть в своих охранниц, но промахнулась – дамы спрятались за спинкой кресла.
Мура видела, как резво вскочила с табурета Брунгильда и, обойдя рояль, пыталась скрыться за сценой. Есть все-таки у ее старшей сестры интуиция – ибо безумная Дарья Осипова метнулась именно к табурету, схватила его и начала мозжить им ни в чем не повинный инструмент. При этом уста ее, открывая поредевшие зубы, продолжали изрыгать невиданный поток ругательств.
Началась паника. Дамы, роняя стулья, бросились к дверям. Доктор Коровкин схватил Муру за руку и бесцеремонно повлек в боковую дверь, в стороне мелькнул растерянный Холомков. Дальнейшего Мура не видела, ибо усмирение пророчицы проходило уже без нее. Потрясение было настолько чудовищным, что девушка без сил опустилась в кресло.
– Боже! – пытаясь справиться с дрожью, Мура выдохнула. – Какие ужасные слова! За что она так нас ругает? Что такое «пинюгать»?
– Узнаем на суде, – озабоченно ответил доктор, – на Страшном. Сидите здесь, никуда не двигайтесь, я схожу за Брунгильдой. Надеюсь, она не лежит в обмороке за кулисами.
Однако Брунгильда явилась перед бледной, все еще сидящей в кресле Мурой сама, и не одна, а в сопровождении изящного, тонкого господина с задорной бородкой и пышными гусарскими усами. Глаза его, устремленные на невозмутимую Брунгильду, светились нежным лукавством. Спасаясь от пророческого припадка Дарьи Осиповой, Брунгильда скользнула за кулисы, где едва не столкнулась с господином Скрябиным. Тот отступил на шаг – и бесшумно зааплодировал пианистке. Необходимость успокоить сестру и сопровождавшего их друга семьи заставила Брунгильду прервать сыпавшиеся на нее комплименты и отправиться на поиски.
– Моя сестра, Мария Николаевна.
– Александр Николаевич, – хрупкий, как эльф, композитор поклонился и поцеловал ручку Муре.
– Машенька будущий историк, – пояснила Брунгильда, – ни стихов не читает, ни музыкой не увлекается.
– А я, знаете, очень люблю и ценю господина Бальмонта! У него острый, тонкий и гибкий стих! – Скрябин застенчиво-нежно улыбнулся. – Но и к истории я неравнодушен, особенно к средневековой. Сейчас штудирую Данте. А вы?
– Я… я… я… мы сейчас тоже средневековье проходим, монашеские ордена… бенедиктинцев…
Мура никак не могла прийти в себя от столь быстрой смены событий.
– Чувствую, что мне сегодня сыграть не удастся, – сказал Скрябин, – гости в ужасе разбежались. И правильно сделали. Погибнуть от рук безумной бабы – недостойный финал для человека искусства и для всякого порядочного человека. Но я поражен вашей игрой, мадемуазель Муромцева, редко кто понимает мою музыку, еще реже, кто умеет ее исполнять. Вам удается достичь подлинной экстатичности звука.
Голос Скрябина обволакивал сознание, и Мура почувствовала, что он – родная душа.
– Признаюсь вам, что приехал к госпоже Малаховской специально для знакомства с вами…
– О! – воскликнула Мура. – Это правда?
– Я видел вас, мадемуазель, в Европе. – Светящиеся глаза неотрывно смотрели на розовую от волнения Брунгильду.
Он чуть отступил, гибко откинулся и с пленяющим жестом произнес:
– Был ранний час, и солнце в тверди ясной
Сопровождали те же звезды вновь,
Что в первый раз, когда их сном прекрасным
Божественная двинула Любовь!..
– Вы вдохновили меня на сочинение «Божественной поэмы». Но вы не просто прекрасны, вы талантливы.
Подошедший доктор Коровкин с изумлением поймал себя на том, что не испытывает никакого желания пресекать неумеренные комплименты московской знаменитости – и на него композитор произвел самое благоприятное впечатление. Умеют же москвичи с первой минуты казаться родными! Тонкое, умное, чуть расширяющееся к скулам лицо, высокий лоб, несколько запавшие глазницы.
