Марина Серова - Между нами, девочками
— Поцапались с подружкой из-за паренька, — ответила я, стараясь казаться как можно более легкомысленной. — Она говорит, что он похож на Бельмондо, а я этого француза терпеть не могу.
— А-а… — протянул лейтенант. — Тогда, конечно…
Встреча с милицией побудила меня совершить звонок давнему приятелю из органов внутренних дел.
Миша Кленов в свое время был обычным карманником, но воровская романтика сильно проигрывала романтике милицейской, и Миша переметнулся на другую сторону баррикад.
Его, разумеется, приняли с распростертыми объятиями.
Человек он был неплохой, хотя и без четких нравственных устоев.
Но мне в данном случае нужна была информация, а не проповедь.
— Здравствуй, Миша, — проворковала я в трубку. — Сколько лет, сколько зим.
— Две зимы и три лета, если быть точным, — весело ответил мне Кленов. — И поскольку я знаю, что просто так ты бы не позвонила, то давай выкладывай, что там у тебя стряслось.
— Меня побили, — честно призналась я. — Второй раз за эти два дня. И причем — те же самые люди.
— Ну ты даешь! Наверняка ты кому-то перебежала дорожку, и тебя приняли за черную кошку. А как выглядели эти парни? Ты сможешь дать их описание?
— Это были не парни, Миша, — грустно сказала я.
Не успела я продиктовать приметы обоих существ женского пола — назвать их женщинами у меня просто не поворачивался язык, — как Мишка Кленов радостно воскликнул:
— Да это наши старые знакомые! Одну зовут Маша, другую Катя…
— При мне они называли друг дружку более неприятными именами.
— Ну да, точно. Прорва и Дракула. Могу сообщить тебе, что дамочки эти — очень крутые, с богатым прошлым, кровавым настоящим и, боюсь, очень печальным будущим.
— А ты не бойся. Судьба их накажет, это несомненно. Но мне хотелось бы знать, насколько самостоятельны эти… существа?
— Ты смотришь в корень, Танечка. Время вольных стрелков давным-давно прошло. Сейчас никто не работает в одиночку, кроме тебя. Кстати, не хочешь ли к нам в следственный отдел? Зарплату, правда, задерживают, но всегда есть возможность…
— Не хочу, — твердо сказала я. — Так на кого работают Маша и Катя, то бишь Прорва с Дракулой?
— Про Еву Браун слышала?
Меня передернула нервная дрожь.
Разумеется, я не предполагала, что мои обидчицы состоят в астральном контакте с покойной любовницей, а впоследствии и супругой Адольфа Гитлера.
Все было гораздо прозаичнее.
Ева Браун была довольно авторитетным деятелем областного уголовного мира.
В ее подчинении имелась маленькая, но вполне боеспособная армия, состоявшая преимущественно из женщин.
Тщательная законспирированность, рискованные авантюры, смелые финансовые аферы — таков был стиль работы Евы Браун.
Итак, я оказалась в сфере внимания этой особы.
И это, вне всяких сомнений, связано с исчезновением и убийством Льва Ильина.
Что ж, по крайней мере, что-то начинает проясняться.
— А чем ты успела насолить этой крестной маме? — поинтересовался Мишка.
— Не буду скрывать, что наши с вами интересы пересекаются. Я работаю над расследованием убийства.
— И кто же труп?
Я назвала фамилию Ильина.
После непродолжительного молчания Мишка предложил встретиться в городском парке, чтобы обсудить эту тему с глазу на глаз.
Через четверть часа он уже ждал меня возле изрядно проржавевшего за зиму колеса обозрения.
…Мы медленно прогуливались по пыльным аллеям.
Мишка прихлебывал из жестяной банки гадкое китайское пиво и словно бы оправдывался передо мной:
— Сама видишь, в каком мы положении. Руки связаны.
— Да кем же связаны, Миша?
— Кем-кем… Мы же не сами по себе существуем.
— Это, в общем-то, неплохо. Хотя, по-моему, вы и так почти перешли на самофинансирование.
— Не будем об этом.
— Раз не будем об этом, то расскажи мне, как продвигается ваше расследование по делу Ильина.
— Как, как… Вяло, вот как. Хотя кое-что интересное вырисовывается.
— Например?
— Оказывается, супруга покойного жутко ревновала его к каждой встречной юбке и изводила постоянной слежкой. Самое любопытное, что она выследила его до гостиницы в тот самый день.
Похоже, мои самые нехорошие предчувствия начинали сбываться.
— Ей уже предъявлено обвинение?
— Пока нет, — вздохнул Кленов. — Но, как ты сама понимаешь, это не исключено. Пока что мы ограничились подпиской о невыезде.
— Она вам рассказала о Томашевской?
— Конечно. Впрочем, начальство сомневается в ее искренности.
— То есть?
— Сама Томашевская утверждает, что была в это время с одним молодым человеком.
— Вы уже виделись с ним?
— Еще нет, только говорили по телефону. Он все подтвердил.
— И как же зовут этого дамского любимца?
— Николай Расплетов. А тебе это зачем? Копать будешь?
— Буду. И все-таки, Миша, не кажется ли тебе, что все складывается для вас слишком уж гладко? Голубева вот-вот признается, если на нее хорошенько надавить, и дело можно закрывать. А как же быть с Буряковой и Томашевской — ведь они тоже находились на месте преступления!
— У Томашевской алиби. А Роза Бурякова ездила в гостиницу, чтобы заказать номера для важной иностранной делегации.
— Сама? — удивилась я. — Ни за что не поверю. И что же, заказала?
— Нет, — осторожно ответил Миша. — Было решено поселить гостей в обкомовской… то есть в правительственной гостинице.
— Слишком много совпадений. А как ты объяснишь охоту за мной девочек Евы Браун и вечерние визиты Заварыкиной В. Б. и Буряковой Р. З.?
— Никак, — хмуро ответил Миша и со всей силы швырнул пивную банку в мусорный ящик.
Жестянка с грохотом врезалась в стенку бака, сплющилась от удара и покатилась по дорожке.
— Не хулиганьте, гражданин, — сделал ему замечание проходящий мимо старичок.
Расставшись с чувствительным, но беспомощным милиционером, я поспешила домой.
На лавочке возле моего подъезда скучал незнакомый молодой человек.
Завидев меня, он тут же оживился и стал шарить по карманам.
— У вас не найдется огонька? — обратился он ко мне, разминая в руках сигарету.
Я решила, что бомба дважды в одну и ту же воронку не падает.
Но рисковать все же не стала и протянула ему свою зажигалку, стараясь держаться на безопасном расстоянии.
— Вы, часом, не Татьяна Иванова? — осведомился парень, с удовольствием затягиваясь дымом.
— Да, а что? С кем, так сказать, имею честь?
— Моя фамилия — Расплетов, если вам это что-нибудь говорит.
— А если не говорит, то другая, что ли?
Николай Расплетов, он же Колян — я не сомневалась, что передо мной тот самый человек, которого назвал мне бармен Шурик, — производил впечатление весьма легкомысленного и опасного юноши.
Его вздернутый кверху носик свидетельствовал о неуверенности в себе и, вместе с тем, о слишком высоком мнении о своей особе.
Тонкие губы выдавали человека, привыкшего лицемерить, а оттопыренные уши говорили мне о том, что этот человек способен на любую подлость.
Впрочем, я не очень-то доверяла физиогномике с тех пор, как вычитала в Талмуде легенду о портрете Моисея.
Как всем давным-давно известно, вождь израильского народа был человеком крайне богобоязненным и положительным во всех отношениях.
Некий восточный правитель захотел познакомиться с Моисеем и послал к нему своих министров.
По возвращении один из министров преподнес своему владыке живописное изображение человека, который вел свой народ в Землю обетованную.
Правитель призвал советника и приказал ему изучить портрет.
Он хотел побольше узнать о личных качествах Моисея перед тем, как познакомиться с ним лично.
Советники правителей, как это раньше водилось, были людьми духовно образованными, чего, увы, нельзя сказать об окружении нашего сегодняшнего руководства.
— Мой султан, — сказал ему советник, — тебе не следует встречаться с этим человеком.
Правитель очень удивился и попросил визиря объяснить, что он имеет в виду.
— Изображенный здесь человек отличается дурным нравом, злобен, вспыльчив, лжив и коварен. Он не знает меры в творимом им зле и вполне может убить и предать.
— Ты не ошибаешься?
— Ничуть, — ответил советник. — Я только толкую характер, запечатленный на его лице.
Султан пребывал в недоумении.
Либо ошибается его визирь, а это невозможно, так как он был одним из самых почитаемых мудрецов Востока, либо народная молва приписывает Моисею незаслуженную славу, что тоже абсолютно исключено, потому что Моисей есть Моисей.
Султан немного разбирался в логике и после долгих ночей, проведенных в бессонных размышлениях, пришел к выводу о том, что не могут существовать два взаимоисключающих утверждения.
