Николай Томан - Воскрешение из мертвых (сборник)
9
В тот день Настя так и не решилась показать профессору расчеты Куравлева. Она приходит с ними спустя неделю. На ее расспросы о здоровье Леонид Александрович лишь шутит, и вообще по всему чувствуется, что он в хорошем настроении. Да она и не помнит такого случая, чтобы он хоть когда-нибудь был не в духе. Зная, что профессор не молод и обременен множеством дел (хватает, наверное, и неприятностей), она всегда восхищается его оптимизмом.
— Что, холодновато? — спрашивает он Настю. — Ишь как раскраснелась с мороза! А я вас сейчас чайком погрею. Проходите, пожалуйста. Мы, холостяки, народ расторопный, мастера на все руки.
Он поспешно уходит на кухню. Вернувшись, устраивается в своем любимом кресле.
— Ну-с, а теперь к делу. Слушаю вас.
Настя торопливо расстегивает свой портфель, извлекает несколько страниц, исписанных Куравлевым, и протягивает их профессору.
— Вот, посмотрите эти формулы, пожалуйста.
Кречетов с интересом всматривается в неровные строки, написанные торопливой рукой, негромко приговаривая:
— Любопытно, любопытно… Да и почерк чем-то знаком…
«Неужели он узнает руку Куравлева?… — тревожится Настя. — Тогда придется все ему рассказать. А может быть, лучше и не таить ничего, не ждать, пока сам догадается, чьи это формулы?…»
— Черт побери! — прерывая мысли Насти, восклицает Кречетов. — Да ведь это же почерк Куравлева! И некоторые формулы мне уже знакомы… Откуда это у вас?
Настя молчит.
— Конечно, тут все очень сумбурно, но я помню, каким был математический аппарат предлагаемого им вторжения в «область Икс», в это «пристанище всевышнего». Выкладывайте-ка, откуда это у вас?
И Насте приходится рассказать все, что она знает о Куравлеве и богословах Десницыных.
— А теперь объясните мне, пожалуйста, — внимательно выслушав Настю, спрашивает Кречетов, — почему вы сами не решились мне все это рассказать?
Настя даже краснеет невольно.
— Видите ли… — запинаясь, начинает она. — У вас ведь с Куравлевым такие отношения…
— Боялись, что я буду необъективен в их оценке? — кивает профессор на листки с формулами.
— Как вы могли подумать такое, Леонид Александрович! Я бы тогда вообще не стала вам этого показывать. Отнесла бы кому-нибудь еще…
— Ну ладно, ладно! Будем считать, что я просто неудачно пошутил. Ну, а как к Куравлеву ваши богословы относятся?
— Настороженно. Опасаются шарлатанства с его стороны.
— Это они напрасно. Он человек, может быть, и свихнувшийся, но не шарлатан. К тому же талантлив как математик. Бредовость у него лишь в одном пункте — он убежден в возможности общения со всевышним. А под всевышним имеет он в виду вовсе не библейского боженьку, а высшую нематериальную силу, сотворившую мир, что, в общем-то, не противоречит гегелевской «абсолютной идее» и «мировому разуму». Вы, пожалуйста, объясните все это вашим батюшкам…
— А им этого не требуется. Батюшки, с которыми я имею дело, сами это знают не хуже нас с вами. Они грамотные. Дионисий Десницын вообще, по-моему, больше материалист, чем теолог. Вы бы только на них, на Десницыных этих, посмотрели. Внешне они настоящие русские богатыри. Что дед, что внук. А дед вообще колоритнейшая фигура! За свою долгую жизнь он, наверное, прочел не только всю богословскую литературу, но и многие марксистские труды.
— Да откуда вам все это известно? — удивляется Кречетов. — Что он сам, что ли, признался вам в этом?
— Зачем же признаваться? Об этом и самой нетрудно было догадаться. Послушали бы вы только с каким удовольствием говорит он на научные темы!
— Так посылал бы он тогда к черту духовную семинарию и последовал бы примеру профессора богословии Осипова! — невольно вырывается у Кречетова.
— Он, пожалуй, и сделал бы это, — задумчиво произносит Настя, — но у него ведь сын богослов и внук — кандидат богословия.
— Ну, а внук тверд ли в вере?
— Похоже, что на распутье. Он еще молод — мой ровесник. Вместе когда-то в школу бегали. У него такой же живой ум, как и у деда, и вообще многое от него. Но дед, кажется, не хочет разрушать его веру, дает возможность самому до всего дойти.
— Да и вы, наверное, поможете, — усмехается Кречетов.
— Честно вам признаться — очень хотела бы. Думается мне, что и эксперимент Куравлева сыграет в этом существенную роль. Похоже, что Десницын-младший возлагает какие-то надежды на этот эксперимент. Результат его разрешит, наверное, многие сомнения Андрея…
— Ну, а руководство духовной семинарии и ее ректор, они тоже возлагают какие-то надежды на эксперимент Куравлева? — любопытствует Кречетов.
— Конечно! Представляете себе, что бы это им дало в случае успеха?
— Но о каком же успехе может быть речь! Они же не фанатики?
— Нет, не фанатики, а довольно трезвые люди. Особенно ректор. И не случайно, по-моему, поручил он Дионисию Десницыну «курировать», так сказать, проведение этого эксперимента. На тот случай, наверное, если Куравлев начнет мудрить. Известно ему, пожалуй, и то, что Десницын со мной консультируется. Но есть среди богословов и фанатик — это магистр Травицкий. Судя по всему, именно он особенно рьяный поборник экспериментов Куравлева. И скорее всего, потому, что ему каким-то образом стало известно, будто подобный эксперимент хотели поставить еще какие-то физики. Вы ничего не знаете об этом?
— Впервые слышу, — удивленно пожимает плечами профессор Кречетов. — И откуда такое поветрие? За границей полно всяческих спиритов и мистиков, но у нас?… Ну, а чем же закончились эксперименты конкурентов Куравлева? Не завершились разве полным провалом?
— Дело гораздо хуже… Да, да, Леонид Александрович, я не шучу! Поставь они этот эксперимент, он бы с треском провалился и, уж во всяком случае, не дал бы никаких положительных результатов. Но, повторяю, дело обстоит гораздо хуже — им не дали осуществить этого эксперимента.
— То есть как это, не дали?
— Из-за отсутствия необходимых средств они вынуждены были передать все свои расчеты за границу. За что и были будто бы арестованы работниками госбезопасности. Обо всем этом разведал каким-то образом магистр Травицкий.
— А не выдумка это Травицкого?
— Дионисий Десницын уверяет, что не выдумка. Ими это как-то проверялось.
Профессор Кречетов молча ходит некоторое время по комнате, потом вдруг обрадованно восклицает:
— Знаете, я, кажется, смогу уточнить все это у более компетентного лица!
10
Настя хотя и сообщила своим родителям, когда приедет, но просила не встречать ее — от станции до дома ведь недалеко. А теперь, сидя в поезде, с тревогой думает, что прибудет в родной город поздно вечером. Раньше это ее никогда не пугало, но с тех пор как на нее напали пьяные хулиганы, она стала побаиваться ходить вечерами одна.
Настя гонит от себя эти тревожные мысли, стараясь думать о чем-нибудь ином. Ей вспоминается, что Дионисий Дисницын почему-то с беспокойством рассказывал о недовольстве Травицкого тем, что Куравлев намеревается «моделировать» идею всевышнего с помощью одних лишь математических формул. Как он собирается это сделать, очень непонятно, но еще менее понятна тревога Дионисия, а она, видимо, не беспричинна.
В принципе, конечно, такой подход Куравлева к решению проблемы вполне обоснован. Насте даже вспоминаются слова какого-то физика-теоретика, что поскольку речь идет о микромире, невоспринимаемом чувственно-наглядно, то необходимая для его понимания единая теория частиц и полей должна быть абстрактно-математической моделью. Видимо, такую математическую модель и собирается построить Куравлев, а это вряд ли может устроить богословов. Им нужны не формулы, доказывающие возможность общения с творцом, а сам факт такого общения.
Их устроило бы вообще любое физическое явление, не объяснимое ни одной из существующих научных теорий. Тогда это можно было бы преподнести как чудо. А о чуде церковь мечтала на протяжении всей своей истории.
Время летит незаметно. Вот и последняя остановка. За окнами вагона уже совсем темно. На сердце у Насти снова тревожно. Она спешит к выходу, стараясь идти вместе с остальными пассажирами. Но они постепенно разбредаются в разные стороны, а вечерняя тьма и поднявшаяся метель скрывают от Насти тех, кто идет в одном с нею направлении. Дрожь пробегает по ее телу, когда перед ней вырастает чья-то огромная фигура. Она даже шарахается в сторону, но слышит вдруг знакомый голос:
— Не пугайся, это я, Андрей Десницын.
Настя хочет спросить его, каким же образом он снова так чудесно оказался ее попутчиком, но Андрей опережает ее вопрос:
— Я заходил к твоему отцу и узнал, что ты должна сегодня приехать. Так как Иван Арсеньевич очень тревожился и хотел идти на станцию, я пообещал ему встретить тебя.
