Сергей Высоцкий - Праздник перепутий
— Последние годы она уже не в себе была, — сказала Варвара. — Заговаривалась.
— Ты доживи до ее лет, — оборвал жену Ситников. — Двух слов не свяжешь...
— Ей восемьдесят четыре было, — напомнил Саша.
— Небось тоже немало... — Анна с сожалением покачала головой и упрямо бросила: — И все-таки...
Даже Дарья Филипповна сердито зыркнула на нее:
— Вот до чего упрямый человек! Так и будет зудить одно и то же... И вся ваша порода, семеновская, такая...
— Да что вы, тетя Дарья, сердитесь? И правда, ведь мы какие-то строгие к жизни выросли...
— Или жизнь к нам строгая, — засмеялся Борис.
Анна отмахнулась от него.
— Вот я о себе скажу... — она оглядела всех сидящих за столом, словно приглашая в свидетели. — Да вы и сами знаете. Какая уж любовь у нас с Николаем была! Красивая! Пять лет жили душа в душу. А как узнала, что он у Натки Гоноховой в городе переночевал — все из сердца вон.... Не смогла я его простить.
— А Ольга Ростиславна-то при чем? — спросил Антонов.
— А-а... При чем, при чем... — как-то неопределенно, многозначительно протянула Анна. — Будь та же Натка Гонохова на моем месте — она бы простила. Сколько таких семей... Или вот с работой. Тоже ведь... Сидела бы тихо, как другие. Так нет. Образование не позволяет. На дороге работала. Счетчиком. Самосвалы с песком да щебнем считала. Прораб в конце месяца говорит: «Ты, Анна, со своим счетом мужиков без заработка оставишь. А у них — семьи». Я смотрю на него как дурочка: «А что, Михаил Сидорович?» Он и объяснил мне, что к чему. «Нет, — говорю, — эта работа не для меня. Нас еще в первом классе научили, что дважды два четыре, а не восемь». Оборжал он меня в тот раз и отпустил с миром... И в магазин я не пошла. А как звали... Да ты, Варвара, знаешь, — обернулась Аня к Ситниковой. Та кивнула:
— Помню, как директор сельпо уговаривал...
— Вот-вот! А я не пошла. Там у них — и не хочешь, а к рукам прилипнет, — Анна строго поджала губы. — Из нашего класса одна Катька Соленова хорошо пристроилась. С молодости — в санатории сестрой-хозяйкой. А там и Зухера себе приглядела...
Павел Семенович Зухер когда-то работал мельником на маленькой мельнице, потом завхозом в санатории. Добродушный и веселый, он стал полулегендарной личностью из-за своего большого живота. «Пузо-то наел, — говорили в деревне, — как у Зухера».
— Три года получила твоя Катька за недостачу, — буркнул Саша.
— Подумаешь, три года, — криво усмехнулась Анна. Она, похоже, опьянела и спорила теперь из окаянства. — Отсидела-то год! За примерное поведение два года скостили. Да и то на фабрике работала. В тепле. Одета, обута. Еще и деньжат привезла.
— Соленова в нашем классе всего год проучилась, — сказал Борис. — Нашей ее и считать-то нельзя. — И все посмотрели на Антонова.
Алексей Николаевич улыбнулся:
— И меня за своего не считаете?
— Сиди уж! — обнял его за плечи Саша. — Ты у нас благополучный. До самой столицы добрался.
— В Москве тоже не сладко. От одной толчеи в глазах темно, — вздохнула Дарья Филипповна. Пять лет назад она наконец вняла настойчивым письмам Антонова и вместе с Сашей гостила у него две недели.
— А все равно тянутся туда люди, будто медом намазано, — сказал Борис.
— Борьке вот Ольга Ростиславна вскружила голову. Простите, Борису Ивановичу. — Анна дурашливо поклонилась в сторону Ситникова. — «У тебя талант! Будешь великим художником». Он и ушел из техникума. А мог бы стать хорошим ветеринаром. Вот Виктор Андреич, мой сосед, живет как барин, всего в избытке! Любо-дорого посмотреть. А Борис из техникума ушел, а пришел куда?
— У Бориса выставка была в Гатчине. Во Дворце культуры, — возразил Саша.
Анна покачала головой.
— На шестом-то десятке! Да и что здесь особенного? Красиво не скажу плохого. А сколько он в жизни помаялся? И лесником поработал, и на почте — по столбам лазал. И в пожарке...
— Что ты чужую жизнь-то считаешь! — раздраженно перебила Анну Варвара. — Живем не хуже других!
— Вот то-то, что не хуже! А где оно, счастье?
— И счастьем бог не обидел. Боря, скажи ты ей! — обернулась Варвара к мужу, но тот только подмигнул ей и улыбнулся.
— А Вася Богунков? — напомнил Саша, и все оживились.
— Ну, конечно. А Вася-то! Васю мы и забыли...
Вася, Василий Сергеевич Богунков, их соученик по начальной, а потом и по средней школе, стал человеком знаменитым, настоящим художником. И в Ленинграде, и даже в Москве устраивались его персональные выставки, о нем нет-нет да и писали газеты. И лучшие его картины, — так, во всяком случае, считали все его земляки, — были написаны в родной деревне, в окрестных борах, на высоких красных берегах Оредежа, в Батове. Раньше Василий каждое лето до глубокой осени проводил на родине, но три года назад умерла его мать, и он, заколотив дом, больше не появлялся. А на прощанье сказал друзьям: «Вот поезжу по свету — вернусь насовсем. Помирать дома буду...» Может, и для красного словца сказал, но в деревне эту фразу крепко запомнили и нет-нет да и приводили к слову.
— Жаль, что Вася не написал портрет Ольги Ростиславны, — сказал Антонов.
— И правда, — спохватилась Анна. — Вот ведь как здорово было бы! Висел бы портрет на выставках. Смотрели бы на него люди, читали подпись: «Учительница Ольга Ростиславна...»
— И мы не надоумили, — сказал Саша.
— Сам не маленький. Мог бы сообразить, — проворчал Борис.
— Давайте пошлем Васе ее фото, — Анна обвела всех взглядом, ища поддержки. — Ведь может же он и с карточки нарисовать? Правда? Найдем покрасивее, там, где Ольга Ростиславна молодая...
— Конечно, может с карточки, — поддержал Антонов. — И не надо искать красивую. Пошлем такую, какой она всегда была, — и подумал о том, что, сколько помнит Ольгу Ростиславну, она была всегда для него одинаковая. Даже тогда, когда он впервые увидел ее. Она всегда казалась ему старой в своей смешной шляпке-панамке и в золоченом пенсне. Сколько же лет ей было тогда, перед войной? Он прикинул: в восемьдесят четыре ее не стало. Значит, сорок пять. Да, немало... Немудрено, что она казалась ему старухой.
— А ты, Боря, тоже мог бы портрет сделать, — сказала Варвара мужу. — Маму нарисовал — уж так похоже.
— Попробую, — отозвался Борис.
— Нарисуй, Боренька, — попросила Анна. — Мы портрет в Рождественском музее повесим...
Сидели за чаем долго. Дарье Филипповне пришлось еще раз ставить самовар. Первой поднялась Варвара:
— Нам пора, — она поглядела на маленькие часики. — Хоть немного поспать. Давай, Боря, поднимайся.
Варвара работала дояркой, и вставать приходилось спозаранку. Вслед за Ситниковыми потянулись остальные.
— Я вам чего на прощанье-то посоветую, — сказала вдруг Дарья Филипповна. Она все еще сидела за столом, и в большой, расписанной яркими розами, чашке дымился крепкий чай. — Нечего вам казниться да сердце себе рвать. Жить она устала, Ростиславна. Вот чего. И только. Доживете до старости, сами поймете...
— Скажешь ты, мама! — недовольно буркнул Саша. — Жить еще никто не уставал.
— Доживешь — и про это узнаешь, — повторила Дарья Филипповна. — Я уж тоже переходила, живу по накату. Давно умирать пора, да остановиться некогда. А уж как устала, как устала... — она тяжело, как-то очень горько вздохнула и будто съежилась. И Антонов увидел, что она все-таки очень постарела за последние годы.
— Не было бы вас да внуков-оболтусов — легла бы да умерла, не сходя с места. — Дарья Филипповна осторожно налила себе чай в блюдце и задумчиво посмотрела в окно, в белые сумерки июльской ночи.
— А я читал, что древние греки в глубокой старости ложились, задерживали дыхание и умирали, — сказал Борис.
Дарья Филипповна обернулась от окна и посмотрела на него долгим грустным взглядом.
— Ладно, грек! — легонько толкнула Бориса жена. — Завтра опять не добудиться будет.
— Она всю жизнь одинокой была, — задумчиво сказал Саша, когда они вышли на улицу.
— Вот-вот. Одинокой! — подтвердила Анна. — А мы? Мы-то где были? Здрасте, Ольга Ростиславна. До свиданья, Ольга Ростиславна! Обросли детишками, мужьями да женами, огородами да мотоциклами.
— Но, но! — шутливо прикрикнул Саша. — Ты насчет мотоциклов-то полегче!
— Не в этом дело, — с горячностью сказал Алексей Николаевич. — Не в этом дело! Ты могла бы хоть об стенку разбиться, а семьи, своей семьи, Ольге Ростиславне не заменила. Даже если бы переселилась к ней жить! Не в этом дело! — снова повторил он, не зная, как бы лучше объяснить свою мысль.
— А в чем же? — спросила Анна с вызовом. Но Антонов промолчал. Он думал о том, что, наверное, Ольга Ростиславна была очень гордой и переживала за своих учеников. Переживала за то, что они не смогли добиться того, чего она им страстно желала и на что они — она-то знала об этом лучше других — были способны. А с жизнью не так-то легко справиться, думал Алексей Николаевич. И не все мы были к этому готовы, не все сумели следовать тому прекрасному, что она сумела приоткрыть нам. А еще вспомнились ему слова какого-то философа: «Я научил вас думать хорошо. Теперь попробуйте так же хорошо поступать...»
