Фридрих Незнанский - Синдикат киллеров
Меркулов молча смотрел на него, и в глазах его читалась какая-то новая, еще непонятная Саше тоска. И усталость — наверное, от всего: от лишнего шума, от людей и бумаг, и от нездоровья — тоже. Сейчас, когда убрали яркий свет, при обычном освещении стали заметны землистая одутловатость на щеках, серебристая седина, плотно сжатые губы. Сдал Костя за последнее время. Посмурнел. Надо его расшевелить, встряхнуть, а то загнется еще от жалости к самому себе. Хотя последнее уж никак на него не похоже.
Все, побег я, привет! — Турецкий обнял Костю за плечи, махнул рукою, словно улетающий генсек, и покинул кабинет.
3
Вечерок, кажется, удался. Так говаривали еще во студенчестве. Но тогда было проще: миска винегрета, килограмм кильки пряного посола и по стакану водяры на нос. По углам — скромные объятия, в середине — нескромные танцы. Ах ты, молодость...
Старики — Меркулов и Романова, — с удовольствием откушав не какой-то там общепитовской, а настоящей долларовой закуски и грустно поглядывая друг на друга, наблюдали за дурачествами молодежи. Слегка захмелевшие Саша, Слава Грязнов и Ирка, вечная невеста Турецкого, горячо обсуждали животрепещущий вопрос о влиянии моды на рост преступности.
— Хлопцы, — не выдержала наконец Александра Ивановна, — ну шо вы хреновиной занимаетесь? Тут, понимаешь, виски, век бы не пила— не знала, а вы — мини, макси... А я вам по-простому скажу: есть у вашей бабы ляжки — о це дило. А коли нема, никакая ее «миня» не спасет. Потому что тогда это сплошной уголовный кодекс у трех вокзалов. И кончай спор. Все. А то мы с Костей заснем. Меркулов, ты, надеюсь, еще не ввел путешественника в курс дел?
Костя очнулся от созерцаний, достал из кармана излюбленный свой «Дымок», с которым отчего-то стало в последнее время в продаже совсем туго, прикурил и произнес назидательно:
— Насчет курса ничего определенного сказать не могу. С некоторых пор я и сам утерял этот курс. А вот касаемо дела, — он блаженно улыбнулся, — не возражаю, наливай...
Александра Ивановна захохотала густым басом, подняла за стеклянную ручку бутыль «Уайт хоре», то бишь «Белой лошади», и налила Косте полрюмки.
— Давай, алкаш. Видать, сегодня мне самой тебя доставлять. Тебя ж такого ни одно такси не погрузит. Ладно, пей уж, пользуйся моими связями. Сашка, кончайте вы свою матату. Расскажи лучше, как там у них сидят, а то ты начал, да закуски прервали.
Турецкий, пребывавший сегодня, по собственному мнению, в ударе и вспомнивший, может некстати, о своих хлопочениях в снятой с обслуживания камере Бутырской тюрьмы, начал было сравнивать условия содержания подследственных в американских тюрьмах, где ему удалось побывать, но прервался и забыл. А теперь, вспомнив, снова завелся.
4
Это было в Калифорнии, в городе Сакраменто. Три года назад там построили тюрьму, точнее следственный изолятор. И содержались в нем находящиеся в данный момент под следствием или те, у кого срок до года. Конечно, нашему советскому человеку это представить трудно. Обычный девятиэтажный дом, похожий на отель. Никакой охраны, собак, заборов, прожекторов по углам. Внутри эскалаторы, кондиционеры. Есть своя прачечная, клиника, даже зимний сад. У контролеров нет никаких ключей, все делают компьютеры, за которыми следят дежурные.
Тебя постоянно видят, ты никуда не убежишь, и, кстати, захват заложников, что происходит в наших тюрьмах постоянно, здесь, в Америке, становится бессмысленным.
Тут же, в изоляторе, находятся залы судебного заседания, поэтому подследственных нет нужды никуда возить, все рядом, под боком. И никаких безобразий в нашем, российском, понимании здесь тоже быть не может, поскольку это СИЗО находится в ведении окружного прокурора, а он является лицом выборным в своем штате и не отчитывается ни перед кем, кроме собственных избирателей. И бюджет у него подходящий — около ста тридцати миллионов долларов в год, — за исполнением которого строго следят сами избиратели, журналисты и адвокаты.
Ну о степени свободы находящихся в СИЗО и говорить не приходится. Примерно на тысячу шестьсот заключенных положено до пятисот посещений в неделю. Кроме того, есть телефоны-автоматы с надписями: «Внимание! Телефоны могут прослушиваться!» Это чтоб зеки постоянно помнили о своих гражданских правах.
На крыше огромные прогулочные площадки, имеются специальные помещения для занятий спортом, для настольных игр, цветные телевизоры и все такое прочее. Поразило и обилие персонала: повара, библиотекари, медсестры, зубной врач, который обслуживает бесплатно. Пища, братцы, готовится в одноразовых перчатках!
Каждая камера — пять квадратных метров и шесть по высоте. Сортир и умывальник из нержавейки. Зеркало из полированной стали вделано в стену наглухо — не разобьешь и не порежешься. И повсюду, буквально на каждом шагу, — правила распорядка. Это помимо тех, что вручаются каждому индивидуально.
Покидая сей «гостеприимный дом», Турецкий задал вопрос сопровождающему: «Почему заключенным дана столь высокая степень свободы?» — и услышал ответ, который позже повторялся в разных вариациях, но смысл был один. «Потому что вина этих людей судом еще не доказана и они являются при всех ограничениях полноправными гражданами, чьи права защищаются государством».
Конечно, кто этого не видел, привычно скажет: пропаганда. Ведь для нас это на сегодня самое привычное и расхожее понятие. А если всерьез, то, конечно, пропаганда — и образа жизни каждого, и отношения к нему со стороны государства. Но сами мы до такой пропаганды еще не дошли. И неизвестно, когда дойдем, если пределом возможного у нас считается Лефортово...
Вот так закончил свой рассказ Турецкий и оглядел присутствующих. Да все они прекрасно знали условия, в которых содержатся наши, отечественные подследственные. Ну Лефортово еще куда ни шло, а Бутырка? А сотни других тюрем по России - матушке?
И потому рассказ Саши вызвал у них двойственные чувства. С одной стороны, это наше вечное, привычное, кондовое: ну что ж, за морем житье действительно не худо. А с другой — как острая сердечная боль: ну когда же и мы, наконец, станем жить по-человечески? Неужели и правда не дождемся? За что нам такая подлая доля выпала? Почему мы только все болтаем, обещаем, врем, знаем, что врем, но даем руку или даже голову на отсечение, понимая, что все равно никому ничего у себя отсечь не позволим, и снова отчаянно обещаем?.. Где же конец- то лжи?..
Меркулов ничего не хотел говорить Турецкому о том, что ожидает того уже завтра с утра. Он хотел хоть на один вечер оставить человека в покое, дать ему возможность насладиться сполна радостью возвращения домой и общения с близкими друзьями.
Вот и Шура, и Слава Грязнов его правильно поняли. Тоже стараются не вспоминать о делах насущных.
— Ну все, хлопцы, давай по домам! — махнула рукой Шура. — Вы ж гляньте на Ирину, у нее на физиономии написано, как осточертели ей гости...
— Что вы, Александра Ивановна, как вам не стыдно! Меня-то за что? Разве я вас плохо угощаю? — Ирина состроила обиженную мину.
— Успокойся, девочка, — прогудела Шура. — Ты у нас на сегодня главный молодец. Но все должно когда-нибудь кончаться.
— Нет, погодите! Что-то здесь не так. — Саша развернулся к Грязнову, развалившемуся на диване. — Ты бы хоть поведал, что у вас тут стряслось без меня, друг называется. От нашего начальства фиг дождешься информации.
— Ну уж об этом ты можешь не беспокоиться, дружок! — захохотала Романова. — Мы с Костей нарочно решили тебя сегодня не травмировать. Отдыхай в последний раз. Ваше дело нынче молодое.
— Да успеем мы... — Саша выразительно подмигнул Ирине, и та, зардевшись, выскочила на кухню. — Чай поставь, подруга! — крикнул он ей вдогонку. — Ну давайте же, не томите. Я ведь все равно не отстану.
— Ой, да скажи ему, Костя, — как от надоедливой мухи отмахнулась Александра Ивановна. — Сам себе, дурак, не хочет покоя...
5
— За один день, можешь себе представить, — сказал Грязнов, — два заказных убийства. Такие пока соображения. — Он поглядел на Меркулова и Романову. — А нашу раскрываемость сам знаешь...
Пятнадцать из сотни, — морща нос, констатировал Меркулов, играя крышкой зажигалки. — Это по обычным, бытовым. По заказным — ноль.
Все сразу зашумели, возник спор. Турецкий, ссылаясь на свои американские встречи и курс лекций в полицейской академии в Виргинии, а также их статистику, стал доказывать, что это в корне неверно, ибо мировая практика подтверждает... Грязнов же, исходя именно из практики, только своей, отечественной, возражал, солидаризируясь в этом вопросе с Меркуловым: при тарифе от двух тысяч долларов до ста заказное убийство, выполненное профессионалами, на сегодня остается нераскрытым. А если учесть всяческие новые границы и даже чисто криминальные гособразования, вроде той же Чечни, Карабаха или Приднестровья, о Прибалтике уже как-то и говорить неудобно, то практически все убийства совершаются не любителями, а профессионалами. Которые потом спокойненько себе уходят и остаются безнаказанными.
