Фридрих Незнанский - Синдикат киллеров
— А я и не переживаю, за Россию обидно.
— Во-во, за державу... Ничего, а я все-таки хочу быть оптимистом, — усмехнулся Турецкий.
— Это ты уже завтра скажешь, — подмигнул ему Костя. — Ну что, друзья, время к полуночи. Гости, вам хозяева не надоели?
— А чай? — Из кухни появилась Ирина с подносом, на котором стояли чашки и большой заварной чайник.
Наконец и с чаем покончили, поднялись, задвигали стульями. В прихожей Турецкий подал Косте большую целлофановую сумку.
— Костя, тут, понимаешь, твоим женщинам кое-что. Я ж мужик, в их тонкостях не разбираюсь. Купил там всякие бабские тряпки. В общем, ты передай, а они сами разберутся. Тем более Лидка, сам знаешь, крестница моя. Она ж теперь совсем уже невеста!
На лице Меркулова появилась улыбка все понимающего счастливого отца семейства.
Ну все, все, — заторопила Шура, подхватывая Костю под руку. — Грязнов! За мной. Ты на свою Парковую еще на метро успеешь, а мне вот этого деятеля до самой хаты везти, аж на проспект Мира, чтоб его семья не волновалась. Пошли. Привет всем. Иришка, целую!
6
Стукнула дверь лифта, хлопнула входная дверь, и они остались вдвоем.
Ирина прижалась к Саше всем телом, подняла к нему лицо, обрамленное волнами пепельных волос, и сказала жалобно:
— Турецкий, ну пожалуйста, можно я всю эту чертову посуду помою и уберу завтра?
— Ах ты, моя любимая! — Саша с такой силой прижал к себе ее желанное тело, что она задохнулась от счастья.
— Тогда отпусти меня в ванную.
Турецкий отодвинул стулья, а стол с остатками еды и пустыми чашками и тарелками оттащил к окну. Потом разложил диван и достал из тумбочки простыни, подушки и одеяло. Услышал плеск водяных струй в ванной и только тут понял, что наконец-то дома.
Как хорошо бы жилось, если бы вот так всегда: струилась вода в ванной, стояла под душем любимая женщина, и неубранный стол возле окна, к которому в любую минуту можно подойти, выпить рюмочку и зажевать пластинкой соленой рыбки из ближайшего «Океана». И никаких тебе убийц, разъезжающих открыто в шикарных «мерседесах» и «БМВ», и завтра не надо мчаться на работу, вытаскивать из сейфа «Макарова», проверяя, все ли патроны в обойме, а после писать бесконечные объяснения по поводу каждого произведенного выстрела... Ничего не надо...
Вода продолжала литься. Турецкий разделся, небрежно бросив на спинку стула роскошные пиджак и брюки, французский галстук, который теперь, видать, не скоро приведется надеть.
И отправился в ванную.
— Ой! — Ирина от изумления подняла брови. — Ты чего, Турецкий? Я ж еще не... А-а, — поняла через минуту, увидев его решительный вид. — С вами все понятно. Нагляделись там всякой телевизионной порнушки и самого на клубничку потянуло?
Она направила ему в лицо водяную струю и засмеялась, довольная. Но он уже перешагнул бортик ванны, залез к ней под душ и задернул прозрачную занавеску. Так они и стояли, обнявшись, в потоке льющейся на их головы воды, и тела их изгибались, переплетались и принимали немыслимые позы. Наконец, совершенно одурев от наслаждения, они, задыхаясь, выбрались из ванной. Саша завернул Ирину в простыню и на руках перенес на диван.
В окне стало понемногу светлеть, когда Турецкий вспомнил, что уже скоро, и не завтра, а сегодня, надо идти на работу, впрягаться и снова волочить этот опостылевший воз чужих бед и страданий. Но — надо, и этим все сказано.
Голова Ирины покоилась на сгибе его локтя. И когда он попытался легонько, чтобы не разбудить ее, вынуть руку, она открыла глаза и прошептала ему в самое ухо:
— Сашка, если тебе когда-нибудь придет в голову идея сделать меня еще раз невероятно, безмерно счастливой... утащи меня под душ.
И медленно закрыла глаза.
Знать бы, подумал он, сколько раз в жизни дано нам пережить подобные минуты...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ СИЛЬНЫЕ МИРА СЕГО
Июль, 1991
1
Темно-синяя «Вольво-940», сопровождаемая «Волгой» тридцать первой модели с выключенной за ненадобностью мигалкой на крыше, без задержки проскочила Таганку, Рогожку, попетляла в кривых Вешняковских улицах и, нырнув под эстакаду кольцевой дороги, понеслась по старой Рязанке в сторону Люберец. Черт возьми, везде ремонт, дороги разрыты; где-то, видимо, прорвало коллектор, и вода, заливая проезжую часть и смешиваясь с желтой глиной, натасканной самосвалами со строительных площадок, покрывала асфальт грязной кашей. Везде перестройка, чтоб ее, а порядка как не было, так и нет. Наверное, лучше было бы ехать по новой Рязанке, правее, да и знаки гаишные указывали на то, что сквозной проезд через Люберцы закрыт. Ну мало ли что кому разрешено, а кому нет! Может быть, по привычке Сучков сделал знак рукой шоферу, и тот поспешил выполнить молчаливое указание хозяина. Да вот и гаишник выбрался из своей стеклянной будки, расположенной сразу за кольцевой дорогой, подошел к обочине, пригляделся к дорогой машине с затемненными стеклами, к ее эскорту и на всякий случай почтительно приложил кончики пальцев к козырьку фуражки. И ведь не знает, кого приветствует, а на всякий случай не мешает. Привычка. Вернее, выучка...
Да, разрослись Люберцы, разрослись, подумал Сучков рассеянно, поглядывая по сторонам. Всю округу уже в себя вобрали — и Косино, и Ухтомку, вплотную к Москве подобрались. Он помнил Люберцы давней еще памятью, когда отец его каждое лето снимал по Казанке дачу — то в Ильинской, то в Кратове. И Люберцы были в этом краю едва ли не центром вселенной...
«Вольво» проскочила железнодорожный переезд и, оставив справа томилинскую птицефабрику, свернула на Егорьевское шоссе. И снова усмехнулся своим мыслям Сучков: как близко нынче все стало в жизни. Раньше, бывало, медленно отсчитывала раменская электричка станцию за станцией, добираясь до Москвы, а теперь — оглянуться не успел — вот уже и Красково, и Малаховка, дачи пошли, старые сады, зеленые заборы...
Сидевший рядом с шофером Кузьмин, помощник Сучкова и его верный телохранитель, казался каменной глыбой. Он умен по-своему, предан, это хорошо. Стена. Интересно, какие мысли сейчас в его коротко стриженной голове?
— Василий, — негромко позвал Сучков, в машине было тихо, только едва слышно пел кондиционер, — там, за эстакадой...
Кузьмин, не оборачиваясь, кивнул, слегка склонив затылок, и Сучков не стал продолжать. За эстакадой, перекинувшейся через железнодорожные пути, их должна была ожидать машина Никольского, чтобы показать короткую дорогу к даче.
До встречи оставалось не более четверти часа. Сучков вторично уже сегодня ощутил какое-то неясное, скорее интуитивное беспокойство. А может быть, и не беспокойство даже, так, некоторое неудобство от неопределенности складывающейся ситуации. Вглядываясь в себя сейчас как бы со стороны, он вдруг подумал, что то, что он делает в настоящую минуту, почему-то не вызывает у него уверенности в своей правоте. Нет, конечно, суть его, так сказать, миссии не вызывает сомнений. Но следовало ли все-таки первому заму премьера вот так легко — а может, легкомысленно, хотя уж именно этого качества Сучков за собой никак не замечал, — принять приглашение этого более чем странного Никольского?.. Куда проще и естественнее было пригласить его в свой кабинет для беседы и... соответствующих выводов в дальнейшем. Однако же не сделал, как предполагал с самого начала, а совсем наоборот, едва ли не сам напросился в гости. Ну напросился — это слишком сильно сказано. Правильнее — согласился с вроде бы дружеским предложением.
Уж не комплексуешь ли ты, дружок? — подумал вдруг с усмешкой и, чтобы окончательно отделаться от неясного томления души, тронул указательным пальцем Василия за плечо:
— Папку...
Тот, не оборачиваясь и не отрывая взгляда от летящей навстречу асфальтовой ленты шоссе, достал из обширного бардачка небольшую кожаную черную папку на «молнии» и протянул ее через плечо.
Губы Сучкова невольно расползлись в улыбке: каменный Вася всегда верен себе, ничто не может отвлечь его от прямых обязанностей — безопасности хозяина.
С мягким треском разошлась «молния» на папке, в которой кроме небольшого пакета с фотографиями и именного блокнота лежал небольшой листок — «объективка» на Никольского Евгения Николаевича, сорока четырех лет от роду, русского, естественно члена КПСС, холостого. Так, доктор физико-математических наук, имеет труды. Место учебы — МВТУ имени Баумана, последнее и единственное место работы — ОКБ имени Туполева. Ведущий конструктор.
Перечитывая знакомый уже текст, почувствовал Сучков, как где-то внизу живота наливается не то что боль, а какая-то некомфортность — неясная, беспричинная и потому раздражающая.
Восемнадцать лет отдал человек авиации, достиг высот немалых, у старика особо не забалуешься, знаком был с Туполевым Сучков, тот умел подбирать и ценить умные головы. Но что же случилось? Вдруг, в одночасье, сделал этот Никольский кульбит: все бросил, уволился без видимых причин и занялся собственным бизнесом. Почему? Конечно, никакая «объективка», собранная даже весьма опытными людьми, это тоже понимал Сучков, не в силах передать сущность человеческой жизни, она лишь пунктирно обозначает внешнюю сторону бытия. И эта пунктиром отмеченная сторона жизни Никольского таила в себе множество загадок.
