Марина Серова - Дороже денег, сильнее любви
Но в данном случае я вспомнила про Вас иль Васильевича не в связи с этими услугами, а в связи с тем, что у него была сестра.
Варвара Васильевна Пехота была немного младше своего брата, но, в отличие от него, всю свою сознательную жизнь посвятила не поиску справедливости и работе в МВД, а куда более прозаичной задаче: во что бы то ни стало выйти замуж. Хотя… это тоже можно назвать геномом наследственности. В конце концов, оба они все время за кем-то гонялись: Василь Василич ловил преступников, Варвара – женихов.
Беда была в том, что Варварины сети, закинутые ею в бурное холостяцкое море, почти всегда приходили пустыми. Нет, пару раз даме случалось притиснуть мощной грудью к стене не успевших вовремя «сделать ноги» мужчинок. Варваре даже удавалось довести дрожащих от страха кавалеров до двери загса, но стоило ей на минуту отвлечься, чтобы поставить свою подпись под заявлением о регистрации брака, как незадачливый обожатель срывался с места и бесследно исчезал в гулких коридорах казенного учреждения.
– Это все из-за моего имени! Из-за имени и фамилии! – топала ногами Варвара, и ее густо намазанный морковной помадой рот кривился на сторону. Слезы лились из Варвары фонтаном, и на месте фиолетовых век и кирпичного румянца очень скоро оставались только грязные дорожки. – Все из-за имени! Варвара Васильевна Пехота – это же ужас что такое! Варвара Васильевна Пехота! Папочка с мамочкой – вот кто виноват во всем! Это они придумали – Варвара Васильевна Пехота!
– Как же ты хотела бы называться? – невозмутимо спрашивал Варвару полковник, единственный мужчина, на которого не действовали истеричные вопли сестрицы.
– Как угодно! Стелла! Или Жанна! Изабелла! Снежана или Джеральдина! Виолетта! Все, что угодно, – но только не Варвара!
Варя падала ничком на кровать, и ее крупное тело сотрясалось в рыданиях от клокотавшего внутри Варвары осознания роковой родительской непредусмотрительности.
На мой взгляд, имена Виолетта, Жанна или Снежана в сочетании с фамилией Пехота смотрелись бы ничуть не менее анекдотично, но я всегда остерегалась произносить это вслух. Варвара же продолжала неистовствовать, размахивая руками, и кидалась в присутствующих малыми и большими предметами. А поостыв, она снова принималась строить матримониальные планы.
– Ну, братец, на тебя последнего вся моя надежда, – говорила она гнусавым от слез голосом, утираясь концом подушки. И со скрипом разворачивалась на кровати в сторону Василь Василича, который спокойно раскладывал на столе карточный пасьянс.
– Чем же я могу помочь? – спрашивал он бесстрастно.
– Познакомь меня.
– С кем?
– Откуда я знаю? Со своим сослуживцем. У тебя на работе есть неженатые сослуживцы?
– И что же с того?
– Познакомь меня. Или я повешусь!
Полковник скептически оглядывал тучную сестренку, затем переводил взгляд на люстру, которая раскачивалась на очень неубедительном крюке, и неопределенно поднимал брови.
– Я повешусь!
Василь Василичу приходилось идти на уступки, но результатом этого компромисса было только то, что при появлении у брата на работе напудренной, завитой и размалеванной, как карнавальная маска, Варвары коридоры отделения милиции быстро-быстро пустели. Оперативники, в иное время бесстрашно идущие на схватку с вооруженными до зубов бандитами, заслышав тяжелую Варварину поступь, затихали в своих кабинетах, загородившись от старой девы задвижками и даже баррикадируя двери ножками служебных стульев.
Безрезультатно побродив по коридорной кишке, Варвара возвращалась домой и снова валилась на кровать, в очередной раз захлебываясь слезами.
К чести ближайшей родственницы Василь Василича надо сказать, что, несмотря на свою экзальтированную натуру и частые позывы к истерикам, она была довольно-таки отходчива, беззлобна и совершенно безобидна. Кусок торта со взбитыми сливками и тарелка с эклерами быстро возвращали ей равновесие духа.
– Если бы они только могли себе представить, сколько нерастраченной любви пропадает во мне! – всхлипывала Варвара, принимая из сочувствующих рук пирожки и пирожные и по одному засовывая их в рот целиком. Лакомство подталкивалось пухленьким пальцем. Влага с лица сметалась этой же рукой, в результате чего к раскисшей на щеках краске прибавлялись также белые полосы сливочного крема.
В такие минуты я ее очень любила. И очень жалела – чисто по-женски. Мне казалось, что причина затянувшегося девичества Варвары Васильевны заключалась вовсе не в том, что «на десять девчонок по статистике девять ребят». Тут было другое. Шансы Варвары заполучить себе мужа были бы гораздо выше, кабы не приходила ей в голову блажь из раза в раз разыгрывать перед объектом своей страсти комедию пылкой влюбленности.
Перешагнув через пятый десяток лет (причем широко перешагнув), Варвара не рассталась с образом и манерами девушки на выданье. Своего очередного избранника сестра Василь Василича пыталась пленить нежностями шестнадцатилетней девочки и любовными ребячествами, которые в исполнении стареющей девы весом в добрых девяносто два кило были просто нелепы!
Побитые жизнью холостяки и разведенные жуиры до жути пугались ее внезапных порывов страсти, утомительных публичных ласк, вскрикиваний, гримасок, закатанных глазок, сложенных бантиком губ. Пытаясь соответствовать образу Джульетты, она то и дело набрасывалась на кавалера, тяжело, как слониха, прыгая на него. От этих упражнений тряслась ее слишком полная грудь, Варя начинала целовать мужика с ужимками неуклюжего подростка, вызывающими у объекта страсти сильный испуг и заикание.
– Пусик! – (Всех своих кавалеров она звала этим дурацким полуименем-полукличкой). – Пусик! Ты меня лю?
– Лю, лю, – бормотал незадачливый объект.
– А как ты меня лю? Пусик! Как ты меня лю?!
– Сильно…
– Сильно! Пусик меня сильно лю! А его девочка обожает своего Пусика! Пусик! Ты обожаешь свою ласковую хорошенькую кошечку?
– Пусик обожает, – скрипя зубами, отвечал кандидат в женихи.
– А чья эта ручка? – спрашивала она через минуту.
– Это моя рука, – отвечал жених, не придумавши ничего поостроумнее.
– Ах! – всплескивала руками Варвара. – Это ручка моего Пусика! А чей это носик? Это носик моего миленького маленького мальчика! А губочки? Чьи это у нас такие губочки?!
«Пусик» бледнел от раздражения и, чтобы успокоиться, сразу хлопал стаканчик-другой. Через очень короткое время он уже не мог слышать всех этих «лапочка», «душечка», «цыпочка», «сладенький», «котенька»… И сбегал, оставляя после себя в осиротевшей квартире Варвары терпкий запах давно не стиранных носков.
Варя сызнова падала на кровать, а мы с бабкой покупали ей в утешение очередную коробку торта с кремовыми башнями.
* * *Вот к этой Варваре, добродушной толстушке, за неимением собственных детей страстно обожавшей чужих, я и решила отвести Аню. В том, что девочка окажется как у царя за пазухой, я не сомневалась.
Ребенка она накормит, напоит, обласкает и вообще создаст Ане все условия. И тем самым развяжет мне руки.
– Девочки, дорогие! Наконец-то! – счастливо пролопотала Варвара Васильевна, прямо с порога увлажняя нас с Аней частыми поцелуями. Обнимать и зацеловывать всех без разбора знакомых при каждой встрече, пусть вы даже расстались с нею всего лишь несколько часов назад, – это была еще одна фирменная Варварина привычка.
Хотя сейчас столь пылкая радость с ее стороны была очень даже оправданна, все-таки мы не виделись почти месяц. И за это время Варвара Васильевна изменилась так, что, встреть я ее на улице, узнала бы с трудом!
Нет, она не сменила ни прически – пышный капроновый бант все так же раскачивался на тщательно взбитых, желтых от пергидроля волосах, ни одежды – роскошные Варварины формы по-прежнему утопали в многочисленных рюшах и оборочках, которыми она украшала буквально все свои одеяния, вплоть до бюстгальтера и панталон; но свет! На меня струился такой чистый и яркий свет, что я даже сперва оглянулась в недоумении и лишь потом поняла, что счастливые лучи льются из Вариных глаз – тех самых глаз со щедро наложенными тенями на веках, которые я привыкла видеть чаще всего заплаканными или заведенными к потолку и выражающими невыносимые страдания.
– Вот, Варвара, пришла тебя навестить, – сказала я, протягивая ей большую коробку с купленными по дороге эклерами.
Но вместо того, чтобы, как это бывало раньше, схватить подношение и сразу же зашуршать промасленными бумажками, Варвара, в ужасе приложив ко рту кулак, отшатнулась.
– Ах! Женечка, что ты! Что ты, моя дорогая! Я же худею! – промычала она.
– Да? – несказанно удивилась я.
– Да! Пусенька… – Варя оглянулась на соседнюю комнату, где, как мы видели, возлежал на диване какой-то мужик, даже не удосужившийся вынести свое тело в прихожую, чтобы встретить гостей. – Пусенька сказал, что его жена должна быть худенькая и длинноволосая, как девушка! Я и косу отращиваю, – добавила она, поворачивая голову и демонстрируя жидкую косицу, спускавшуюся на ее дебелую шею.
