Донна Леон - Гибель веры
Оба повернулись на звук открывающейся двери, но под родную кровлю явился Раффи, а не Кьяра.
– Чао, мам! – крикнул он, удаляясь в свою комнату положить книги. – Чао, пап!
И тут же выскочил в коридор и на кухню. Наклонился, чмокнул Паолу в щеку – да он выше, что ли, стал, подумал Брунетти, который сидел.
Раффи поднял крышку сковороды и, увидев, что там шипит, снова поцеловал мать.
– Умираю с голоду, мам! Когда есть будем?
– Как только твоя сестра материализуется. – И Паола повернулась прикрутить пламя под закипевшей водой.
Раффи отвернул рукав и взглянул на часы.
– Ты же знаешь – она всегда вовремя. Еще семь минут – и войдет в дверь. Так почему бы тебе не загрузить макароны?
Он потянулся через стол, вскрыл целлофановый пакет хлебных палочек и вытащил три тонких гриссини; захватил их кончики зубами и, как кролик, жующий три длинные травинки, зажевывал, пока они не исчезли. Извлек еще три и повторил процедуру.
– Ну, давай же, мам! Прямо как зверь голоден, а мне днем к Массимо надо, физику готовить.
Паола поставила на стол блюдо жареных баклажанов, кивнула, соглашаясь, и принялась кидать мягкие полоски пасты в кипяток. Брунетти вынул листок из конверта и вручил Раффи с вопросом:
– Ты что-нибудь об этом знаешь?
Только в последнее время, когда закончился его «марксистский», по определению родителей, период, табели Раффи стали образцово-показательными, какими были у Кьяры с первых школьных дней. Но даже в самые «пофигистские» моменты он чувствовал только гордость за успехи сестры.
Парень повертел листок так и сяк, посмотрел и отдал отцу без единого слова.
– Так как же? – настаивал Брунетти.
– Подрывное, значит? – только и ответил Раффи.
Паола, мешая пасту, несколько раз тяжело звякнула по стенкам кастрюльки.
– Знаешь или нет? – повторил ему отец.
– Вообще-то, нет, – буркнул Раффи, не желая ничего объяснять.
Родители хранили молчание, и Раффи опечалился, его выдал голос:
– Мама сейчас рассердится.
– На что? – с ненатуральной беззаботностью поинтересовалась Паола.
– На… – начал Раффи и смолк: в двери повернулся ключ – это Кьяра.
– А вот и виновная явилась! – провозгласил он и налил себе стакан минеральной воды.
Все трое смотрели, как Кьяра вешает куртку на крючок в коридоре, роняет книги, подбирает, кладет в кресло. Вот прошла по коридору к ним и встала в дверях.
– Кто-нибудь умер? – осведомилась она без тени иронии в голосе.
Паола взяла из шкафчика дуршлаг, поставила в раковину, слила в него пасту. Кьяра, все еще стоя в дверях, опять вопросила:
– Что случилось?
Паола была занята смешиванием пасты и соуса в большой миске; пришлось Брунетти объяснить:
– Получили твой табель.
У Кьяры вытянулось лицо.
– О! – И ничего больше не добавив, она просочилась за отцовской спиной к столу и села на свое место.
Паола положила, начиная с тарелки Раффи, четыре высоких горки пасты, подала тертый пармезан, щедро посыпала все порции и стала есть; остальные – за ней.
Кьяра первая опустошила свою тарелку и протянула ее матери за добавкой, проговорив:
– Религия, ага?
– Да, у тебя очень низкая оценка.
– Какая?
– Тройка.
Кьяра удержалась, чтобы не поморщиться, – с заметным усилием.
– Ты знаешь, почему такая плохая отметка? – Брунетти держал руки над пустой тарелкой – это для Паолы означает «больше не хочу».
Кьяра приступила ко второй порции, а тем временем Паола еще раз наполнила тарелку Раффи – как раз все, что осталось.
– Да нет, кажется, не знаю.
– Ты что, не учила? – решила уточнить Паола.
– Там нечего учить, – пробурчала Кьяра, – только этот тупой катехизис. Его можно запомнить за полдня.
– И что же? – подхватил Брунетти.
Раффи выбрал булочку из корзинки в центре стола, разломил пополам и принялся подчищать соус.
– Это падре Лючано? – пришел он на помощь сестре.
Кьяра кивнула, опустила вилку и кинула взор на плиту – что еще на обед?
– Ты знаешь этого падре Лючано? – спросил Брунетти у Раффи.
Мальчик выразительно округлил глаза:
– Господи, да кто ж его не знает? – И повернулся к сестре: – Ты когда-нибудь ходила к нему на исповедь, Кьяра?
Та повертела головой, но не проронила ни слова.
Паола встала из-за стола и собрала верхние тарелки, оставив большие, на которых они стояли. Прошла к плите, открыла ее и вынула блюдо с отбивными, разложила по краю блюда несколько лимонных долек и поставила его на стол. Брунетти взял две отбивные, Паола положила себе баклажанов, никто ничего не говорил.
Видя, что Паола старается не вмешиваться, Брунетти опять обратился к Раффи:
– И что же это такое – сходить к нему на исповедь?
– О, он известный спец по детишкам. – Раффи тоже взял две отбивные.
– Чем известный?
Вместо ответа Раффи метнул взгляд в сторону Кьяры. И отец и мать обратили внимание – девочка чуть заметно качает головой и старательно нагибается, – мол, занята едой и больше ничем.
Брунетти положил вилку. Кьяра не поднимала глаз, а Раффи глядел на Паолу – та по-прежнему молчала.
– Ну ладно, – произнес Брунетти не так спокойно и легко, как самому хотелось бы. – Что здесь происходит и не пора ли нам узнать об этом падре Лючано?
Перевел взгляд с Раффи, который упорно избегал встречаться с ним глазами, на Кьяру, и его поразило, что лицо ее заливает густая краска. Спросил мягко:
– Кьяра, можно Раффи расскажет нам что знает?
Она кивнула не поднимая глаз. Раффи тоже, как отец, с серьезным видом положил вилку, но потом улыбнулся:
– Да ничего там особо страшного, папа.
Брунетти промолчал, Паола с тем же успехом могла быть немой.
– Дело в том, как он реагирует, когда дети исповедуются в сексуальных грешках.
– Сексуальных грешках? – повторил Брунетти.
– Ну, понимаешь, папа… они всякое делают.
Брунетти понимал.
– И как же он реагирует, этот падре Лючано?
– Он их заставляет описывать это. Понимаешь, в подробностях. – Раффи издал звук, средний между усмешкой и стоном, и умолк.
Брунетти глянул на Кьяру: сидит вся красная.
– Ясно, – сказал он.
– На самом деле довольно грустно, – возразил Раффи.
– Он когда-нибудь проделывал то же самое с тобой?
– Да нет, я перестал ходить на исповедь давным-давно. Но с маленькими мальчиками он так и поступает.
– И с девочками, – очень тихо добавила Кьяра – так тихо, что Брунетти ничего у нее не стал спрашивать.
– Это все, Раффи?
– Это все, что я знаю, папа. Он у меня вел религиозное воспитание года четыре назад. Единственное, чего он от нас требовал, – это выучить книгу и рассказывать ему наизусть. Но девочкам обычно говорил гадости. – Он повернулся к сестре. – Продолжает?
Она кивнула.
– Кто-нибудь хочет еще отбивную? – прозвучал совершенно обыденно голос Паолы.
Ей ответили два мотания головами и одно бурчание – вполне достаточная реакция, чтобы убрать блюдо. В этот день салата не было, и она хотела подать на десерт только фрукты. Но передумала: открыла на разделочном столе бумажную упаковку и вынула здоровенный пирог с начинкой из взбитых сливок, украшенный свежими фруктами. Собиралась вечером взять с собой в университет – предложить коллегам после ежемесячной встречи факультета.
– Кьяра, дорогая, не поставишь ли тарелки? – И вынула из ящика широкий серебряный нож.
Огромные куски, которые она отрезала, по мнению Брунетти, способны были отправить их всех в инсулиновую кому. Зато сладость пирога, и кофе, и потом беседа о том, что первый весенний день не хуже этого пирога, восстановили в семье некоторое спокойствие. Паола собралась вымыть посуду, а Брунетти – почитать газету. Кьяра исчезла в свою комнату, а Раффи отправился к приятелю готовить физику. Ни Брунетти, ни Паола не развивали больше неприятную тему, но оба понимали, что не в последний раз слышат о падре Лючано.
Глава 3
После обеда Брунетти прихватил с собой пальто и направился обратно в квестуру, накинув его на плечи. Наслаждаясь ласковым днем, он заставил себя выкинуть из головы мысли о том, что костюм ему тесен. Провел сам с собой переговоры и настоял: просто из-за необычно теплого дня ему неуютно в толстой шерсти. И потом, за зиму все набирают килограмм-другой; возможно, это даже полезно: повышает сопротивляемость болезням и всякому такому.
Спускаясь с моста Риальто, Брунетти увидел номер 82, причаливающий к набережной справа, и не раздумывая побежал за ним. Вскочил на него, когда тот уже отходил от пристани, развернув нос к середине Большого канала. Перешел на правый борт, но остался на палубе, радуясь ветерку и свету, танцующему на воде. Вот приближается Калле-Тьеполо: он вгляделся в узкую улочку, надеясь увидеть решетку своего балкона. Ничего не увидел и вернулся к созерцанию канала.
