Джеймс Чейз - "Ты только отыщи его…"
Единственным моим желанием было незаметно убраться отсюда, и как можно скорее. Повернувшись, чтобы двинуться по тропке в обратный путь, я споткнулся о футляр камеры Хелен, который уронил, когда увидел ее.
Я поднял его, поколебался, потом размахнулся, чтобы бросить с утеса, но вовремя опомнился.
Сейчас я не мог позволить себе ни одной ошибки. На футляре оставались мои отпечатки пальцев.
Я вытащил носовой платок и старательно протер весь футляр. Пять или шесть раз, пока не убедился, что все отпечатки уничтожены. И уж только потом швырнул футляр с утеса.
Повернувшись, я быстро пошел по тропинке.
Уже смеркалось. Солнце, огромный огненный шар, пропитало море и небо красным сиянием.
На одинокую белую виллу я едва взглянул, но успел заметить, что в трех окнах загорелся свет.
Паника постепенно проходила, и я знай себе поспешал по тропинке. Меня мучила совесть, что я бросил Хелен, но я был уверен, что она мертва, и решил, что надо думать о себе.
К тому времени, как я добрался до садовой калитки, первое потрясение от ее смерти улеглось, и голова у меня снова заработала.
Самым верным решением было бы позвонить в полицию. Если я чистосердечно признаюсь, что собирался месяц жить с девушкой, объясню, как я нашел тело, у них не будет причин не верить мне. Во всяком случае, меня не могли бы уличить во лжи. Если же я стану молчать, а они случайно выйдут на меня, то вполне справедливо заподозрят во мне виновника ее смерти.
Я бы так и сделал, кабы не предстоящее новое назначение. Больше всего на свете мне хотелось заведовать иностранным отделом. Я понимал, что этой должности мне не видать, если Чалмерс узнает правду. Было бы сумасшествием с моей стороны отказаться от блестящего будущего, сообщив полиции правду. Если же я промолчу и мне немного повезет, есть неплохой шанс выйти сухим из воды.
Ведь между нами ничего не было, твердил я себе. Я ее даже не любил, эту девушку. Во мне просто пробудился глупый, безответственный инстинкт. Она сама во всем виновата. Это она соблазняла меня, она все и устроила. По словам Максуэлла, она сирена с большим опытом, ей не впервой втягивать мужчин в беду. Я буду распоследним дураком, если даже не попытаюсь спастись.
Сбросив груз с души, я успокоился.
Ну что ж, подумал я, надо удостовериться, что никто не узнает о моем визите сюда. Я должен обеспечить себе алиби.
Я уже добрался до калитки, откуда дорожка вела через сад к дому. Там я задержался и взглянул на часы. Было половина девятого. Максуэлл и Джина думают, что я уже в Венеции. Надежды добраться отсюда до Венеции сегодня вечером не было никакой. Единственная возможность обеспечить себе алиби — это вернуться в Рим. Рано утром я пошел бы на работу и дал им понять, что решил не ездить в Венецию, а остался в Риме, чтобы закончить главу романа, над которым работал.
Алиби было не ахти какое, но ничего лучшего я в тот момент придумать не мог. Полиция легко докажет, что я не был в Венеции, но как доказать, что я не провел весь день дома? В квартиру вела отдельная лестница, и никто никогда не видел, как я вхожу или выхожу.
Я очень жалел, что не взял машину. Добраться на ней до Рима было бы проще простого. А взять «линкольн», который я видел на площадке перед долгом, у меня не хватит духу.
Женщина из деревни, нанятая вести хозяйство на вилле, наверняка знала, что Хелен приехала на машине. Если машина исчезнет, полиция может прийти к заключению, что смерть Хелен не случайна.
Придется топать до Сорренто, а потом попытаться уехать на поезде в Неаполь. Я понятия не имел, когда отправляется последний поезд из Сорренто, но я считал вполне вероятным, что могу опоздать, — ведь мне предстояло пройти пять долгих миль. Я знал, что в 11.15 есть поезд из Неаполя в Рим, но ведь надо еще добраться до Неаполя. Я снова бросил взгляд на «линкольн», борясь с искушением взять его. Как бы там ни было, нельзя еще больше усложнять и без того сложное положение.
Огибая машину на пути к подъездной аллее, я оглянулся на тихую темную виллу, и меня чуть не хватил удар.
Неужели мне померещилась вспышка света в гостиной?
Я проворно и бесшумно шмыгнул за машину и присел на корточки. Сердце у меня колотилось. Я долго смотрел на окна гостиной и вдруг снова увидел отблеск белого света, который тут же погас.
Я подождал. Свет зажегся опять. На этот раз он горел дольше.
В гостиной был какой-то человек с фонариком. Кто он?
Не женщина из деревни. Она бы включила свет — с какой стати ей таиться?
Вот когда я по-настоящему испугался! Пригибаясь пониже, я отодвинулся от машины, пересек бетонированную площадку и отошел подальше от виллы, пока не оказался под прикрытием огромной гортензии. Я спрятался за нее и снова уставился на окна.
Луч света передвигался по гостиной, как будто незваный гость что-то искал.
Мне хотелось узнать, кто же это. Меня так и подмывало подкрасться и захватить врасплох этого человека, кто бы он ни был, скорей всего какой-нибудь воришка. Но я знал, что показываться нельзя: никто не должен знать, что я побывал на вилле. Смотреть, как свет передвигается по комнате, и быть обреченным на бездействие выводило меня из себя.
Минут через пять свет погас. Наступила долгая пауза, затем я различил высокую фигуру, возникшую в дверном проеме. Человек задержался на мгновение на верхней ступеньке. Было уже темно, и я смог разглядеть только его смутный контур.
Упругим шагом он спустился по ступенькам, подошел к машине и заглянул в нее, включив свой фонарик. Я был у него за спиной и разглядел, что на голове у него черная фетровая шляпа с широкими мягкими опущенными полями. Мощные плечи его выглядели внушительно. Теперь я уже радовался, что не вошел в дом и не застал его врасплох.
Такой здоровяк мог не просто постоять за себя, но еще и поколотить.
Свет погас, и он отошел от машины. Я припал к земле, ожидая, что он пойдет в моем направлении, к выходу в конце аллеи. Он, однако, быстро и тихо двинулся прямо через газон, и я, прежде чем его поглотила тьма, успел разглядеть, что он направляется к тропинке, ведущей к той, дальней садовой калитке.
Озадаченный и обеспокоенный, я во все глаза глядел ему вслед, затем, вспомнив, что время уходит и что мне еще надо вернуться в Рим, я вышел из своего укрытия и, торопливо пройдя по аллее, миновал ворота и оказался на дороге.
Я никак не мог успокоиться и все размышлял об этом незваном госте. Воришка он или каким-то образом связан с Хелен? Вопрос оставался без ответа. Единственным утешением в этой загадочной ситуации было то, что он меня не увидел.
До Сорренто я добрался в десять минут одиннадцатого. Я бежал, шел, снова пускался бегом и прибыл на вокзал вконец измотанный. Последний поезд на Неаполь ушел десятью минутами раньше.
В моем распоряжении оставалось час и пять минут, чтобы каким-то образом добраться до Неаполя. Я забрал чемодан из камеры хранения, стараясь не смотреть на служителя, чтобы не дать ему запомнить мое лицо, затем вышел на привокзальную площадь, где стояло одинокое такси. Водитель дремал и проснулся, когда я уже сел в машину.
— Я оплачу проезд в оба конца и дам вам пять тысяч лир чаевых, если вы доставите меня на неапольский вокзал к четверти двенадцатого, — сказал я ему.
На всем белом свете не найдется более безрассудного, сумасшедшего и лихого водителя, чем итальянец. Стоит раззадорить его, как это сделал я, и вам остается лишь сидеть, зажмурив глаза и молиться.
Шофер даже не повернулся, чтобы взглянуть на меня. Он выпрямился, большим пальцем нажал кнопку стартера, выжал сцепление и выскочил с привокзальной площади на двух колесах.
На протяжении двенадцати миль дорога из Сорренто похожа на извивающуюся змею. Тут есть крутые виражи, опасные участки и узкие места, где два автобуса могут разъехаться, только если один остановится и даст проехать другому. Водители высовываются из окон и едут страшно медленно.
Мой шофер гнал по этой дороге, как по линейке. Он держал руку на клаксоне, предупреждая о своем приближении миганием фар, и все же иногда я думал, что мой час настал. По счастливой случайности мы не повстречались с местным автобусом, который ходит каждый час, иначе не миновать бы нам аварии.
Когда же мы оказались на неапольской автостраде, стало легче, и я смог немного расслабиться. В это время движение было небольшое, и такси чуть больше получаса с ревом летело на скорости 85 миль в час.
На окраину Неаполя мы въехали без пяти одиннадцать. Наступил самый трудный миг, так как известно, что в Неаполе круглые сутки полно машин, и ездят они медленно. Тут-то мои водитель и доказал мне, что он не только безрассудный псих, но и жизнь человеческую ни в грош не ставит.
Мы врезались в поток машин, как горячий нож в масло. Ни один итальянский водитель никогда добровольно не уступит дорогу другому, но сейчас они, казалось, были рады поскорее шарахнуться в сторону. И весь наш путь до вокзала, как пунктиром, был пронизан скрипом шин резко тормозящих автомобилей, ревом гудков и злобными проклятиями.
