Юлиан Семенов - Он убил меня под Луанг-Прабангом
- Сейчас я вам расскажу про мою подружку, - вдруг запел он хриплым голоском, - про девочку, у которой все как у мальчиков, только у нее нет пиписьки!
- Боже ты мой, - охнула Сара, - что поет этот карапуз?! Ужас какой!
- Это лилипут, - ответил Стюарт, - ему пятьдесят два года.
- Я посмотрела на него и ужаснулась за Уолта. - Она достала из кармана несколько фотографий и протянула их Эду. - Самые последние.
Он долго рассматривал фотографии сына, а потом сказал:
- Оставь их мне.
- Конечно, из-за него глупо жить вместе, - сказала Сара. - Вообще нельзя жить вместе из-за детей. А еще противней, когда говорят: "Это его жена и сын, но он не живет с ними". Через пять лет для меня все будет кончено, Эд. Через пять лет мне будет сорок.
- Как ты сюда приехала? - усмехнулся он. - Я даже забыл об этом спросить...
- Я нанялась к этим сумасшедшим старухам журналисткам.
- Зачем?
- Я приехала за тобой, Эд.. Ты прилетел сюда добровольно, ты имеешь право добровольно уехать - в любое время.
- А что дальше? То же, что было?
Он вспомнил, как на следующий день после этого глупого скандала, когда она приревновала к нему Бьюти, он разъярился и ушел с утра из дому, но не в редакцию, а к своим друзьям по колледжу.
- Хочется пить, - сказал он.
Глупая ревность рождает глупую измену. Он с содроганием вспоминал тощую рыжую бабу, с которой он тогда спал. Он вернулся домой под утро и долго мылся в ванной, а наутро сказал Саре:
- Я достал денег. Едем на форель, а? Поедем, малыш...
Они уехали на форель, но в машине поссорились - из-за пустяков, из-за сущей ерунды. Ему бы промолчать, а он боялся триппера или еще чего-то после той бабы и не знал, что ему делать, когда наступит ночь и надо будет влезать в маленькую палатку возле реки. Поэтому он раздраженно ответил ей. И она тогда сказала:
- Мы жили, и все было хорошо, пока у нас была постель! Да, да! А теперь этого нет, и все летит к черту! И нечего врать друг другу, люди без этого не могут! Нормальные люди, а не психи! Ты шатаешься целыми днями черт знает где, а я живу как соломенная вдова! Ты существуешь только самим собой и только для себя! А тот, кто живет для себя, всегда прикрывается высокими идеалами!
00.35
Монах Ка Кху привел Степанова на радио. Они спустились в глубокую пещеру. Здесь был "вестибюль" радиоаппаратной. На табуретке сидела шоколадная женщина - Кемлонг. Она поклонилась монаху, встав с табуретки, и подошла к Степанову. Их познакомил неделю тому назад редактор газеты Патет Лао. Кемлонг была красива - поразительной, странной красотой. А ее нежная застенчивость - и то, как она прикрывала лицо рукой, и то, как, смеясь, отворачивалась, и то, как она внезапно краснела, замечая на себе взгляд, все это делало ее баззащитной, а потому еще более прекрасной. Наверное, она и не знала, что только слабость делает женщину всесильной. Это, видимо, жило в ней само по себе. В каждой женщине есть свой дар. Это словно счастье: если есть - так есть, и уж нет - так нет...
- Здравствуйте, Кемлонг, - сказал Степанов, пожимая ее тонкую руку.
- Здравствуйте. Как вы поживаете?
- Спасибо. Хорошо.
- Как вы доехали? Не очень устали в дороге? - Она задавала ему обычные здесь вопросы: они входили в состав простого слова "здравствуй". Если не задать всех этих обязательных вопросов, можно подумать, что человек обижен на тебя или совсем не рад встрече.
- А вы еще больше похорошели, Кемлонг.
Улыбнувшись ослепительно и белозубо, она закрыла лицо рукой и тихонько засмеялась.
- Давно здесь?
- Нет. Я пришла сюда утром.
- Откуда?
- Из Самныа.
- Это же сто километров, - сказал Степанов. - Пешком?
- Пешком, - снова улыбнулась она. - Я люблю ходить по горам одна.
- А диверсанты?
- Так я ж маленькая, они меня не заметят. А потом, я бегаю быстро.
- Сегодня выступление?
- Да. Поем, - ответила она. - Хотите, посмотрим наше радио?
Степанов видел много радиостанций: холод плафонов дневного света, тяжесть звуконепроницаемых дверей, мощность хромированной аппаратуры, таинственное перемигиванье красных и синих ламп на пультах громкости... Эта радиостанция в пещере была иной - вместо дверей здесь висели тяжелые одеяла, видимо домотканые, аппаратура была старой и примитивной, а свет на нее падал от нескольких керосиновых ламп, поставленных под потолком в ряд на длинной полке.
- Тс-с, - шепнула Кемлонг, приложив палец к губам, - здесь диктор.
Степанов заглянул через ее плечо: возле маленького микрофона сидел босой человек в ватнике и читал военную сводку, помогая себе жестами левой руки. Когда он перечислял количество оружия, взятого как трофей, голос его ликующе поднимался. Закончив последние известия, он обернулся, выключил микрофон и спросил:
- Ты готова?
- Да, - ответила Кемлонг.
- Пригласи оркестр.
Кемлонг вернулась с оркестром, и диктор, включив микрофон, сказал веселым, несколько даже игривым голосом:
- А теперь слушайте новые песни в исполнении нашей Кемлонг!
Первым громко заиграл гитарист, его точный ритм подхватил аккордеон, а трубач отвернулся в сторону, чтобы не заглушать своих товарищей серебряной пронзительностью звуков, которые он извлекал из маленькой помятой трубы.
Пританцовывая, полузакрыв глаза, Кемлонг запела "Чампу".
"Джаз - музыка толстых? - подумал Степанов, слушая ее песню. Накладка с этим делом вышла, по-моему".
Музыкантом было холодно, потому что пещера была глубокой, чтобы сюда не доходили помехи во время бомбежек, а курточки на джазистах были хлопчатобумажные, легкие. Они поэтому особенно яростно притопывали ногами и быстро передвигались, сменяя друг друга у микрофона. Но, видимо, постепенно ритм песни захватил их, и они забыли про холод; только аккордеонист, вконец простуженный, то и дело шмыгал носом и покашливал, опустив голову к перламутровой деке.
- О чампа, мой цветок, - пела Кемлонг, закрыв глаза и откинув голову, - какое счастье близко видеть тебя и чувствовать твое цветенье и бояться, что скоро все это кончится...
- А теперь, - сказал диктор, озорно посмотрев на Степанова, - Кемлонг исполнит песню лам-вонг в честь нашего друга.
Кемлонг запела:
Вокруг тебя ночь, но жди!
Пусть грусть, пусть один, но жди!
Пусть ночью идут дожди,
Пусть утром туман, туман,
Ты - жди...
Она стала приплясывать, меняя ритм, приглашая и Степанова танцевать вместе с ней. Лицо ее было сейчас неулыбчивым, строгим, громадноглазым.
Пусть дожди, пусть туман,
Но ты...
жди...
Жди...
жди...
Потом к микрофону подошел монах Ка Кху. Степанов и Кемлонг вышли из пещеры. Млечный Путь запрокинул свои руки, словно в плаче по этой скорбной земле. Ночь была безмолвной и холодной. Черные скалы вокруг были особенно рельефны и близки из-за алюминиевого надменного света луны.
- Здесь есть такие пещеры, - сказала Кемлонг, - в которых песни звучат по-разному.
- Покажете?
- Пошли.
Она взяла его за руку и повела через лощину по едва заметной тропинке к тому месту, где шумел ручей. В густой темноте плавали зеленые точки светлячков. Вход в пещеру был низеньким - Степанов ударился лбом, и Кемлонг испуганно спросила его:
- Больно?
- Очень, - ответил он.
- До крови?
- Сейчас упаду, - сказал Степанов и застонал.
Кемлонг взяла его голову обеими руками, приблизила к себе и сказала:
- Ничего нет.
Степанов засмеялся:
- Я пошутил.
Кемлонг погладила пальцами то место, которым он ударился, и сказала:
- Сейчас все пройдет.
- Уже.
- Что? - не поняла она.
- Прошло.
- Ну, пошли.
И они шагнули в гулкую кромешную темноту.
- У вас нет фонарика? - спросила Кемлонг.
- Есть. Зачем?
- Просто так. Вы станьте здесь, а я отойду вот туда.
- Куда?
- Здесь есть уступ.
- Вы как кошка - видите в темноте?
- А разве кошки видят в темноте?
- Еще как.
Кемлонг усмехнулась:
- Не зря, значит, женщин считают кошками.
Она запела, и голос ее сейчас был совсем иным - низким и гулким.
- Теперь пойдем дальше, - сказала она, - в следующей пещере будет иначе.
- Я ничего не вижу, Кемлонг.
- Я тоже, - улыбнулась она.
Степанов слышал ее шаги, а потом почувствовал ее рядом с собой близко-близко.
- Когда война, - шепотом сказала она, - очень хочется любить кого-то, кто сильнее.
Степанов чувствовал, что она хочет, чтобы он обнял ее. Это всегда чувствуешь.
Она вздохнула и сказала:
- Пошли в следующую пещеру. Я ее зову веселой.
Кемлонг снова взяла его за руку и повела за собой.
- Здесь опустите голову. Сейчас повернем налево. Вот здесь. Стойте.
Она отошла от Степанова, и он услышал иной голос, повторявшийся разнозвучащим эхом:
Какая же она, любовь?
Огромная, как облако, или маленькая,
как опавший лист?
Кто видел ее - глаза в глаза?
Никто, никто, никто...
А счастье какое? Светлое, как утро,
или пронзительное,
