Юлиан Семенов - Он убил меня под Луанг-Прабангом
За поездку в Европу Эд был должен редакции полторы тысячи долларов. Он вернулся домой злым и растерянным. Сара сидела в ванной комнате возле большого зеркала и причесывалась. Он поцеловал ее в затылок и посмотрел в зеркало, устремив взгляд в свой взгляд. Сара сказала:
- Знаешь, Уолт сегодня сам ходил, без помочей.
Эд посмотрел в приотворенную дверь: малыш спал в кровати, раскрывшись. Его рыжие кудряшки прилипли к вискам - лето было очень знойным.
- Эд, - сказала Сара, кончив причесываться, - надо нам уехать в пригород, здесь жить невозможно: я очень боюсь за мальчика, такая жара... И тебе там будет спокойнее работать. Сейчас можно купить недорогой дом возле Шерфелда. Мари написала мне, что там продается дом.
Он рассказал ей о том, как с ним говорил редактор.
- Не обращай внимания, - сказала Сара, - пиши то, что тебе хочется писать.
- То, что мне хотелось написать, я написал, но это не печатают.
- Сядь за повесть.
- Я могу сесть за повесть, если я знаю, какой она будет. Я сейчас не могу сесть за повесть, потому что ее нет у меня в голове. Я сейчас хочу опубликовать то, что я написал, это мой долг.
- Ну так опубликуй.
- Не публикуют, - усмехнулся он.
- Ну и не надо, - сказала Сара, обняв его. - Ну и пусть не печатают.
- А что мы будем есть? И как быть с недорогим коттеджем в пригороде?
- Ну, придумай что-нибудь...
- Что я могу придумать? Я ничего не могу придумать.
Ом пошел к себе в кабинет, снял пиджак, бросил его на спинку кресла, развязал галстук. Рубашка прилипла к спине. "Надо надевать майку, подумал он, - а то кажется, будто оплевали все лопатки". На столе, аккуратно скрепленные зажимом, лежали счета - за свет и от портного. Эд почесал затылок, бухнулся на тахту и стащил с себя мокрую рубашку. Вошла Сара. Она присела рядом с ним. На ней была коротенькая серая туника.
"Завтра поеду к Тому Маффи, - думал Эд, - он любит резкий и категоричный стиль. Его газета это может взять. Тогда я хотя бы расплачусь с долгом, тогда еще можно будет выкрутиться..."
Сара прилегла рядом с ним и стала целовать его плечи и грудь. Глаза ее были полузакрыты, а красивые пальцы сжимали шею Эда. Она знала, что он очень любил по ночам, когда она гладила его шею - сильно гладила своими длинными нежными пальцами.
- Подожди, Сара, - сказал он, отодвигаясь. - Откуда там счет на девяносто долларов?
Она открыла глаза и сразу же отодвинулась от него. А потом резко поднялась и, выходя из кабинета, сказала:
- Там же написано, милый. Прочти внимательно;
- Сара, - позвал он ее. - Сара!
Она не ответила. Он вздохнул и пошел в спальню. Она сидела возле спящего Уолта, накинув на себя длинный халат.
- Что ты? - спросил он.
- Ничего, - ответила она, - говори, пожалуйста, тише, мальчик еще должен спать полтора часа...
23.59
Машина теперь спускалась вниз - по узкому ущелью. Ветви огромных деревьев срослись над дорогой, и поэтому казалось, что путь шел через тоннель.
- Можешь включить фары, - сказал Ситонг, - все равно сверху не увидят.
Шофер врубил фары. Свет метался по громадным стволам диковинных деревьев. Несколько раз Степанов заметил вырезанные на коре большие сердца, пронзенные стрелами. Когда фары осветили еще одно сердце, Степанов попросил шофера остановиться. Он вылез из машины и подошел к дереву. Под сердцем были написаны инициалы и вырезана дата: "17 августа 1967 года".
- Ситонг! - крикнул Степанов. - А что тут пониже написано?
- Там написано: "Понг и Кемпет = любовь", - ответил он, не вылезая из машины.
"В августе здесь особенно сильно бомбили, - вспомнил Степанов, каждый день по нескольку раз. "Понг и Кемпет = любовь". "Маша и Коля = любовь". Только у нас пишут не "и", а "+". "Маша + Коля = любовь". И вся разница".
Дальше они ехали быстрее, потому что дорога была не очень изрыта воронками. Впереди замаячили странные фигуры в белых одеждах. Когда машина подъехала ближе, Степанов увидел, что все люди смеются, пританцовывая, что-то поют. Люди смеялись странным, заданным смехом, то и дело утирая со своих впалых щек слезы.
- Что это? - спросил Степанов.
- Похороны, - ответил Ситонг. - Наверное, хоронят бонзу. По обычаю, во время буддистских похорон надо смеяться и радоваться, чтобы не тревожить дух умершего. Он должен уходить на небо провожаемый весельем, а не слезами.
Ситонг открыл дверцу и, попросив шофера притормозить, спросил:
- Кто умер?
Старик в белом халате ответил:
- Мост через ручей восстановили...
- Я спрашиваю - кого хоронят? - повторил Ситонг.
- А? - прокричал старик. - Воронки? Какие воронки?
- Хоронят его внука! - кашлянув, ответил юноша, шедший рядом, тоже в белом халате. - Его вчера убили при бомбежке. Старик оглох, не сердитесь на него... - И он пошел дальше, шмыгая носом, но сохраняя на лице гримасу смеха.
Ситонг захлопнул дверцу и сказал шоферу:
- Нажми, а?.. Можешь как следует поднажать?
Ситонг достал сигарету, разломил ее пополам и протянул половинку пленному. Он очень резко повернулся, протягивая эту половину сигареты, и пленный испуганно шарахнулся: он решил, что Ситонг хочет его ударить.
- По себе мерит, - сказал Ситонг и попросил Степанова: - Переведи ему на американский, что мы не бьем пленных.
- Я его бил, - сказал шофер, - зачем говорить неправду?
- Ты бил не пленного. Ты бил его, когда он был вооружен автоматом и ножом. Ну-ка, притормози.
Впереди по дороге медленно шел старый монах в широкой желтой юбке.
- По-моему, это его святейшество Ка Кху, - сказал Ситонг, - тот такой же сутулый. Останови, подвезем, он, верно, с похорон.
Только когда машина остановилась возле него, Ка Кху обернулся. Он узнал Ситонга и ответил на его приветствие тихим, ласковым голосом. Степанов подвинулся, и монах сел рядом.
- Здесь совсем недалеко, - сказал он, - я бы мог дойти.
У входа в пещеру их встретил служка Ка Кху - высокий бритоголовый парень. Он обжаривал на костре оленью ногу. Сало, стекая, капало в костер, и от этого огонь ярко вспыхивал, становясь сине-желтым.
- Я скоро вернусь, - сказал Ситонг, - сдам пленного и скоро вернусь.
- А мы пока попьем чаю, - сказал Ка Кху. - Хотя пить чай - это привычка, и моя религия считает привычку самым главным злом в мире, тем не менее выпить крепкого зеленого чая - очень приятно...
- Правильно ли считать привычку главным злом? - спросил Степанов, глядя вслед уезжавшему "газику". - На земле есть кое-что похуже.
- Земля населена людьми, - мягко улыбаясь, ответил Ка Кху, - а люди сотканы из привычек. Привычки - это жалкий слепок сути. Люди стремятся не к счастью, но к привычному понятию счастья. Привычная жажда привычных благ рождает в мире суету, а Будда считает суету злом Будда - над привычками, и поэтому он счастлив, ибо свободен. Люди закабаляют себя, принимая от уходящих поколений привычки.
- В таком случае, они закабаляют себя и принимая от уходящих привычку верить...
- Верить во что? Вы имеете в виду веру в Будду?
- Не только в Будду... в Иегову, Христа, Махаммеда...
- Христос - это иное. Христиане ставят человека под власть бога, они отделяют человека от бога. А Будда никогда не настаивал на незыблемости своих догм. Принцип Будды - отрицание отрицания. Только мы отрицаем устаревшую догму не с привычной кровожадностью к чужой ошибке, но с уважением к отринутому, ибо оно натолкнуло нас на истину. На ту истину, которая тоже, рано или поздно, будет отринута потомками. Рожденье нового и смерть старого - это звенья одного процесса развития.
- Как бы это получше объяснить людям? - улыбнулся Степанов.
- Людям мешает привычная система мышления.
- Может ли человек избавиться от привычки?
- Будда смог. А каждый человек может стать Буддой, если он готов победить в себе зло.
- Как это сделать?
- Смирить привычную гордыню. Человек должен исповедовать систему вакуума.
- Как это? - не понял Степанов.
Монах поднял с пола пачку сигарет, оглядел ее со всех сторон и спросил:
- Что это?
- Сигареты, - ответил Степанов.
- Почему? А может быть, это - ящерица? Или кабан? Почему это сигареты? Только потому, что я имею глаза - раз, в пещере есть свет - два, пачка сама по себе имеет форму и цвет - три, мои пальцы ощущают форму четыре и, наконец, все эти объективные компоненты складываются в понятие, которое отныне будет заложено в меня - в мой вакуум. Как только человек перестанет быть вакуумом, способным воспринимать новое, он делается рабом привычных понятий, он перестает явления пропускать через себя, он духовно погибает. А что логичнее воспринять вакууму: добро или зло? Конечно же добро.
- Добро - не пачка сигарет, - ответил Степанов. - Это не объемное понятие, но термин, который каждый человек понимает по-разному; все зависит от того, в каких условиях, - Степанов улыбнулся, - в каких привычных условиях жил человек, кто его воспитывал и наставлял... Американцы, которые бомбят ваши пагоды и школы, считают, что они сражаются со злом во имя добра.
