Фридрих Незнанский - Стая бешеных
– А! Да!
– Так вот, девчонки этой сестра там погибла. Как ее?
– Девчонку? – вдруг сильно смутился Федор. – Леся.
– Привезли их с Украины незаконно. Они на стройке работали. Ну зарплата им шла, как вы понимаете, двойной бухгалтерией. Рабочим копейки, начальству рубли.
Турецкий отхлебнул из бокала, медленно проглотил.
Гордеев понял, думает «важняк», стоит ли посвящать адвоката в подробности.
– Но в тот раз у них нестыковка вышла, им самим деньги не перечислили. Рабочие и взбунтовались. Вот их привезли в подвал и всех…
– Дикость, – сказал Гордеев.
– Слишком мягко сказано. Мы еще все гадали, почему же их никто не ищет? Оказалось – эмигранты.
– Всех гадов взяли?
Вопрос Турецкому не понравился. Взяли многих, но далеко не всех. Главное, схватили верхушку, а шушера частью растеклась, частью оправдалась. Идеально не получилось. Да и не получится никогда.
– Возьмем, – тем не менее сказал Турецкий. – Когда-нибудь всех возьмем. Но твою цыганку поймали, успокойся.
Ирину Гордеев посетил через неделю. Мог, конечно, и раньше, но Ирина сама не хотела.
– Погоди, Юра, – просила она. – Дай очухаться. Я сейчас и на женщину не похожа.
Недели Ирине не хватило. Все еще была худа, болезненна. Все еще тусклые глаза, все еще опущенные плечи, но руки ожили, волосы заблестели, улыбка была не вымученной.
Гордеев принес цветы и торт.
– Ну как ты?
– Вы-пол-за-ю, – передразнила Президента Ирина.
– Ну и ладушки. Что дальше?
– Даже и думать не хочу. Вообще ни о чем не хочу думать.
– Это понятно. А вот я тоже не хочу, а думаю.
– Привычка, наверное.
– Да, вторая натура.
– И о чем же думает защитник обездоленных?
– Да так, о разном… – Гордеев решил, что сейчас не время, что, может быть, лучше потом. А может, совсем не стоит.
Но Ирина уловила это сомнение:
– Ну давай, юрист, колись.
– Да так, ерунда. Забудь. Просто, понимаешь, это у меня бзик такой. Вот забуду какое-нибудь слово, пока не вспомню, не успокоюсь.
– Какое слово?
– Да нет, это я к примеру. Вот засела у меня одна мысль – никак не вытравлю.
– И что такое? Нет, погоди, потом про мысли, давай чаю? Или покрепче?
– Покрепче.
– А я не буду. Суд меня образумил, теперь что ни сделаю, подумаю, а как об этом потом на суде скажут…
– Тьфу на тебя!
– Нет-нет, теперь я такая осторожная буду.
Ирина достала вина, налила чаю, разрезала торт.
– Ну, давай за твою мысль.
Гордеев выпил, вино отличное. Торт после него все бы испортил.
– Я все понять хочу, с чего это началось?
– Что – это?
– Ну, напасти твои…
– Господи, Юра, слава Богу – кончились!
– Вот видишь, а я мучаться буду. Тебе так трудно? Вспомнить попытаться, с чего началось.
– Да не знаю я! Хотя какое-то предчувствие было. Я к бабке своей поехала, она мне аппарат заказала слуховой, я купила, а отдать все не могла. Ну, замоталась. Позвонила – не отвечает. Ни утром, ни вечером. Наконец поехала. Там какие-то люди ремонт делают. Бабка моя, видать, в деревню смоталась.
А я подошла к окну – там еще детская площадка такая, обшарпанные качели, коробка хоккейная, ну, ты знаешь… Школа… Все такое обычное, серое, а я смотрю – как дернулось что-то в груди. Почему, до сих пор не понимаю… Юра, ты что?
Гордеев медленно-медленно поставил бокал на стол. Казалось, он вдруг среди бела дня впал в транс.
– Ты что, Юра? – испугалась Ирина.
– Адрес, – выговорил наконец Гордеев.
– А? Что?
– Адрес бабки.
– Так это… Карманицкий переулок…
– Дом три, корпус два! – выпалил Гордеев.
– А ты откуда?.. – спросила Ирина, но Юрий Петрович уже был в прихожей, уже открывал дверь.
Вот теперь все становилось на свои места.
Виноградов открыл сразу, словно стоял за дверью.
– А! Юрий Петрович, какими судьбами?
– Да вот радостью хотел поделиться.
– Правда, а какой?
– Пастухову освободили из-под стажи.
– Какую Пастухову? – опешил Виноградов.
Они так и стояли в прихожей.
– Ирину Пастухову. Ну что вы! Я же вам рассказывал. Ливанов, помните?
– Господи, Юрий Петрович, стоило ли ради такого пустяка себя утруждать…
Виноградов двинулся на кухню. Гордеев последовал за ним.
– А разве это пустяк? – спросил Гордеев.
– Нет, ну, конечно, для вас и для Пастуховой это не пустяк… Чай? Кофе?
Гордееву сейчас жутко не хватало ясности в голове, и он сказал быстро:
– Кофе. А для вас это не пустяк?
Гордеев сейчас не мог посмотреть на себя со стороны. Просто боялся. Он делал то, чего делать был не должен ни под каким видом. Но и устоять не мог.
– Для меня? – Виноградов удивленно скривил губы. – Для меня, в общем, конечно, тоже, хотя я эту Пастухову совсем не знал…
– И знать не хотели, так?
– Я что-то не понимаю, Юрий Петрович. Вы все намеками какими-то…
Он поставил перед Гордеевым дымящуюся чашку кофе.
– Да все вы понимаете, Игорь Олегович. Бросьте, честное слово.
Гордеев одним глотком опорожнил чашку.
– Да что бросать-то? – не терял удивленного лица Виноградов.
– Вас это должно волновать. Вас это сильно должно волновать. Но не радовать, нет. Совсем наоборот.
– Что-то вы, Юрий Петрович… Почему меня так уж это должно волновать? И почему не радовать?
– Да потому, что убить вы хотели Пастухову. Долго, настойчиво и, увы, безуспешно.
– Я-а??! Пастухову?! Которую и в глаза не видел?! Приехали. Может, я бы и хотел ее убить, да вот повода не вижу. Вы уж мне, темному, объясните.
– А вот оно, объяснение, – развел широко руками Гордеев.
– В смысле? – проследил за жестом Виноградов.
– Квартирка эта, Игорь Олегович, – с улыбкой пояснил Гордеев. – Такое сплошь и рядом случается. Надувают собственного начальника. Вы же, поди, просили квартирку себе чистую устроить, дорогую, а вам подсунули паленую. Старушка тут жила. Все думали – одинокая. Старушку прибрали, а тут ее внучатая племянница появляется откуда-то. Начинает старушку разыскивать. Ваши ребята на нее и накатили. Да и вас, конечно, в известность поставили. Как же вам не заволноваться, Игорь Олегович, какой вы шалун, честное слово.
– Знаете что, – вдруг миролюбиво сказал Виноградов. – Я вот только что хотел вас вышвырнуть из дому, но теперь мне даже страшно вас на улицу выпускать. Вы на людей кидаться начнете.
– А вы все-таки вышвырните.
– А что, пожалуй, воспользуюсь вашим советом.
Виноградов шагнул к Гордееву, но схватил его не за шиворот, как полагается в таких случаях, а за горло.
Гордеев хотел отбиться, но руки почему-то не слушались. И ноги стали ватными. Только теперь он почувствовал, что к вкусу кофе во рту примешалась еще какая-то лекарственная гадость. Гордеев попытался хотя бы глубоко вздохнуть, но в горле что-то хрустнуло, в глазах запрыгали черные, все разрастающиеся точки, и он думал почему-то только об одном – не обмочиться бы.
Он знал, что, когда люди погибают от удушения, они позорнейшим образом разом справляют всю нужду. Почему-то даже собственная жизнь его сейчас волновала меньше позора.
Мир уже стал уходить куда-то вниз, уже Гордеев увидел себя под потолком, увидел, как Виноградов опускает чужое мертвое тело на пол и как внезапно распахивается дверь.
Дальше – тишина.
– Шекспир, – сказал чей-то очень знакомый голос.
Гордеев открыл глаза. Было еще не все видно. Но быстро становилось резким. Он глубоко вздохнул, закашлялся, и его вырвало, кажется, прямо на чьи-то поддерживающие руки.
А после этого вдруг все стало ясным.
«Опозорился-таки, – подумал Гордеев. – Опозорился перед самим Турецким».
– Ничего, бывает, – сказал тот, словно услышал мысли Гордеева. – Ну как, жить будем?
– Будем. – Гордеев сел. Тело била мелкая дрожь.
– Экий вы неугомонный, – сказал Турецкий, – а, Игорь Олегович?
Гордеев перевел взгляд и увидел прикованного наручниками к батарее парового отопления Виноградова.
– Не думал, что вы раньше меня догадаетесь, – признался Турецкий. – Как вас осенило-то?
– Долгая история. А вас?
– Да Кобрина-то убили. Жена, правда, убила, но ее заставили. Пригрозили, что дочку убьют. Испугалась. Истеричка.
– Ну вот теперь никаких вопросов, – блаженно улыбался расслабленный Гордеев.
– А «быть или не быть»?
– Что?
– Да вы все, когда в себя приходили, «быть или не быть» бормотали.
– Правда? – удивился Гордеев. – Значит, чуть не помер.
Из дома Гордеева выводили под руки, хотя он и сопротивлялся.
– Да пустите меня, – просил он, – я сам могу идти.
– Нет-нет, сейчас вас в больницу, вы что, шутите? – увещевал Турецкий.
Гордеева уже стали запихивать в «скорую», но он вдруг взбрыкнул и нетвердыми шагами пошел к старухе нищенке, которая наблюдала всю эту сцену.
– А, здравствуйте! – обрадовался Гордеев. – Вы снова в Москве?
– Слава Богу, – ответила старушка смиренно.
– А где вы живете? – в который уже раз повторил свой вопрос Гордеев.
