Лев Гурский - Никто, кроме президента
Народа вокруг было полно, но никто, кажется, не стремился заняться пожаротушением. Наоборот, в дыму радостно метались разноцветные тени; слышались дикарские вопли и звон разбиваемого стекла. Наш путь пролегал правее шабаша, однако мы легко могли бы подъехать вплотную и нас бы не заметили. Все вокруг – и двуногие, и четвероногие, и нападающие, и обороняющиеся – были заняты исключительно друг другом.
– Вас ист лос? – удивился австриец, потихоньку выруливая так, чтобы все-таки быть от толпы подальше. – Штрайк? Демонстрасьон? Революсьон? Ауфштеен фон циркус? Это есть восстание цирка?
Зря я опасался, что к неглавному входу в убежище-два нам придется прорываться с боем, через кордоны охраны. Похоже, всех наличных секьюрити и всех собак спешно перебросили к центральному подъезду, где творилось что-то невообразимое, из рук вон выходящее. Не на карнавал это смахивало, и совсем не на цирк, а на форменный дурдом. Точнее, на «революсьон» в дурдоме.
Самыми понятными в толпе были сине-черные секьюрити с собаками, однако те и другие оказались тут в явном меньшинстве: их колотили со всех сторон. Самыми яростными выглядели парни и девицы в безразмерных хламидах, которые ожесточенно размахивали дубинками. Десятка три бойцов, одетые а-ля Че Гевара – банданы, береты, полувоенные френчи, а заодно зачем-то красные пионерские галстуки, – забрасывали охранников какими-то необычными снарядами; это были определенно не гранаты, поскольку, встретив препятствие, они не взрывались, а лопались, разбрызгивая нечто красное и желтое. Самый бравый вид имела гвардия, затянутая в черную кожу, но бойцовские их качества сильно проигрывали униформе: дрались они самозабвенно, но не слишком эффективно, а вместо атакующих криков издавали сомнительное тонкое мяуканье.
Время от времени над толпой, перекрывая крики, лай и мяв, разносился командный голос, усиленный мегафоном.
– Когда я услышу слово «культура»? – надрывался голос, непринужденно переходя с брани на пафос и обратно. – Да никогда я здесь не услышу слова «культура»! С вами не может быть никакой культуры, кроме триппера! Вы ржавые листья на ржавых дубах! Вы мертвое эхо друг друга! Вы помните? Вы все, конечно, помните!.. Куда же ты, дурашка? Вот тебе, фарисей! – Голос прерывался сочными звуками плюх. – Получи еще одну, пироманьяк!.. О возлюбленные мои чада, приходя, включайте свет! Вот лозунг – мой и солнца! Больше света, и спасены будете!.. Куда побежал, блондинчик? А по морде?
Этот голос мне уже доводилось слышать. Неужели он?
– Притормозите, Ханс, – попросил я Шрайбера, – и чуть-чуть сдайте назад. По-моему, я узнаю их вождя… Еще пару метров. Стоп. Посмотрите-ка на этого, с эффектной козлиной бородкой! Ну который сейчас как раз дубасит мегафоном вон того красавца… Я знаю этого бородатого!
– Вер ист да? – озадачился австриец. – Он есть с нами? Мит унс? Хельфершельфер? Дер сообщник? Союзник?
– Выходит, так, – кивнул я. – Поздравляю, господа, с нами бог. Не бог весть какой крупный, даже, скорее, мелковатый. Зато, смотрите: наказывает, как большой. И еще умеет объявляться в нужное время и в нужном месте. Прямо настоящий «бог из машины»!
– Кстати, тот, кого он сейчас наказывает, – присмотревшись, заметил Каховский, – мой бывший сосед по Жуковке. Хозяин той самой дачи. Думаю, божья бригада справится сама, у них явный численный перевес. Надо выручать детей, пока нас не засекли. До конца телешоу, между прочим, тридцать пять минут осталось…
Вход в бывшую прачечную нашелся там, где указал Школьник. Неприметная дверца под цвет черного цоколя с тыльной стороны здания. На ней табличка с черепом-костями – трансформаторная якобы подстанция. Но рядом, метрах в десяти, запаркован «мерс»: больно жирно для электриков… Конспирации – ни на грош.
От Школьника я узнал еще кое-что про эту дверь. Открывалась она внутрь, замки имела пустяковые. А если заманить кого-то с той стороны, дверь можно превратить еще и в неплохой ударный инструмент. Нам оставалось решить, чем заманиваем.
– Худсамодеятельности – минимум, – предупредил я свою команду, как только мы выгрузились из машины и подошли к двери. – Все-таки очаг культуры, здесь лажу могут и просечь. Скажут: «Не верю!» – и что нам потом, на репетицию уходить? Короче, соли мы не просим, про бензин не спрашиваем. Нужны простые объединяющие крики, доходчивые и популярные в народе.
– «Грабят! Насилуют!» – без раздумий предложил Каховский. – Популярней некуда, по-моему.
– Не годится, – забраковал я. – На такие вопли народ выманить сложно. Разве что тех, кто хотел бы не помочь, а поучаствовать.
– Филляйхт, «фойер»? – осторожно подал идею Ханс. И я, по-прежнему не зная немецкого, понял его слова без перевода.
– Решено, мы орем о пожаре, – объявил я. – К тому же с той стороны уже прилично горит, поэтому нам поверят… Начинаем крики на счет «раз», а когда услышим, что кто-то поднимается из подвала, выбиваем двери по взмаху моей руки… Р-раз!
– Горим! – завопил Каховский. – Эй, пожар! Пожар, слышите?
– Пожар! – подпел я бывшему олигарху, стуча кулаком в дверь.
– Фойер! – Ханс добавил нашему трио интернационала. – Эс бреннт! Ахтунг! Фойер!
Нам пришлось четырежды повторить свою программу на бис, прежде чем снизу по лестнице затопали чьи-то башмаки. Сработало. Ура.
Дождавшись, когда невидимый человек приблизится вплотную, я дал отмашку рукой. Бумм! В три ноги мы, размахнувшись, вломили по двери, распахнули ее вглубь и вихрем смели обратно в подвал – тук, тук, тук башкой по ступенькам – доверчивого кретина. Я бросился по лестнице первым, Ханс за мной, Каховский замыкающим.
Быстрей-быстрей-быстрей! Лестница вниз, короткая, в конце не забыть пнуть лежащего кретина – а то он что-то не сильно ушибся… Узкий, как и обещано, коридорчик, предбанничек, розовые обои, два тусклых бра, со стула подымает зад пока еще один очумелый охранник. Вбить недосказанное «фас!» ему в зубы – и пес, молодец, не грызет без команды… А вот этому, второму песику, летящему от угла, уже скомандовали – вон еще один охранник, прыткий, зараза, подальше, за столиком, по столику рассыпаны карты… Но я же, черт возьми, не зря увел у Рябунского антисобачий парализатор: пст! – и привет, отдыхай, кусака. В самого охранника – пст! – из него же, ладно, минут на десять хватит… Третьему псу и третьему охраннику, спиной чую, повезло меньше: визг, матюки, шум падения – Ханс палит, он без сантиментов, их там хорошо натаскивали в их ооновской службе безопас… А-а, четвертый уже мне навстречу, уже сам сдается, ствол в пол, руки в гору, но пленных брать пока некогда – тюкнем по шапочке, отдыхай, после поговорим…
Дверь в первую комнату – пнуть ногой, чтоб руки свободны… Кровати две, застелены, почти не смяты… игрушки, книжки, все чисто, пусто, детей нет… Вторая комната: опять ногой в дверь – еще две кровати, стол, скатерть, вазочка с конфетами, плеер… детей нет! Опять нет! Черт, какое-то дежа вю!
– Воу зинд ди киндер, Макс? – Это Шрайбер сзади. Вошел следом.
Он тоже озадачен, шумно дышит, он тоже ничего не понимает… ах если б я еще знал, куда они теперь засунули этих киндер!
– Где дети? – Невежливо оттолкнув австрийца, я кинулся обратно в коридор и приподнял с пола ближайшего охранника. Того, что лишился пары-тройки зубов, но был в сознании. – Где?! Говори, хуже будет!.. Ханс, Сергей, готовьте убойную дозу гексатала, чикаться не будем, живой или мертвый он нам скажет… Где дети, сука? Считаю до трех, раз-два… Ну!
– Он их увел… – Беззубый заговорил. Я, должно быть, стал уже страшнее Фокина. – Увел всех троих, прямо сразу, как приехал…
Шарада. Сказано еще мало, вопросов уже много. Почему – трое? У Волина двое – сын и дочь. Откуда взялся третий? Чей он? А вдруг – это какие-то другие дети? И кто – увел? Куда? Зачем?
– Как их зовут? Как зовут детей? Говори, сволочь, нос отстрелю!
– Слава, Настя… как третью, не знаю, вроде министра дочка…
Уфф! Отлегло от сердца – они. Имена совпадают. И с третьей уже понятнее: это Ада, которая рассказала своему богу… говорил же я ему: прячьте ее получше!.. С ним тоже теперь ясно: пастырь пришел отбивать овечку. О прачечной Изюмов ничего не знает и громит ее папашу по месту работы…
– Кто такой он? – Я снова тряханул беззубого. – Это Фокин?
– Нет, Соба… Фокина мы знаем, а этого – почти нет… Он – это он. Имени нам не сказали ни разу…
Что еще за «он-чье-имя-не»? «Гарри Поттера» перекушали? Фокин – это понятно, Соловьев – тоже понятно, откуда же еще кто-то?
– Кто он? Кто? Смотри на меня! Ну?.. Ханс, давайте гексатал!
Шрайбер хищно навис с инъектором, ножом располосовал охраннику рукав и прицелился в вену.
– Не надо! – запричитал беззубый, размазывая кулаком кровь и сопли. – Не знаю, клянусь!.. Правда, не знаю!.. Он главный… Николай Сергеич и даже Фокин перед ним на полусогнутых… а сам он такой довольно щуплый, маленький, низенький…
