Филлис Джеймс - Женщина со шрамом
— Убийство это или не убийство, — включился в разговор Бентон, — отпечатки пальцев нам вряд ли помогут. Они ведь обе открывали морозилку. Одна из них, возможно, особенно старалась, чтобы отпечатки там были. А впрочем, были ли там отпечатки? Ноктис наверняка был бы в перчатках.
Кейт начинала терять терпение.
— Зачем, если он затолкал Бойтона в морозилку живым? А вы, окажись вы на месте Бойтона, не нашли бы это немного странным? И не рано ли начинать пользоваться словом «Ноктис»? Мы ведь даже не знаем еще, убийство ли это.
Все трое чувствовали надвигающуюся усталость. Огонь в камине угасал, и Дэлглиш решил, что настало время положить конец дискуссии. Оглядываясь на прожитый день, он думал, что конца этому дню нет и никогда не будет.
— Время разойтись по домам, ляжем сегодня пораньше, — сказал он, — завтра нам много нужно сделать. Я останусь здесь, но вам, Кейт, вместе с Бентоном, надо будет опросить партнера Бойтона. По словам Бойтона, он жил вместе с Коксоном на Мэйда-Вэйл, так что его бумаги и вещи должны быть там. Мы не продвинемся ни на шаг, пока не узнаем, что он был за человек и, если это возможно, почему оказался здесь. Вам пока еще не удалось договориться с его партнере о встрече?
— Он готов встретиться с нами в одиннадцать часов, сэр, ответила Кейт. — Я не говорила ему, кто из нас приедет. Он сказал — чем скорее, тем лучше.
— Хорошо. Значит, в одиннадцать на Мэйда-Вэйл. Мы еще поговорим перед вашим отъездом.
Наконец дверь за ними закрылась. Дэлглиш поставил перед угасающим камином защитный экран, постоял с минуту, глядя на последние вспышки огня, потом устало поднялся по лестнице наверх — спать.
Книга четвертая
19-21 декабря
Лондон, Дорсет
1
Дом Джереми Коксона на Мэйда-Вэйл стоял в ряду таких же небольших симпатичных эдвардианских домов с садом, спускавшихся к каналу. Он выглядел как очень аккуратный детский кукольный домик, неожиданно выросший до взрослого размера. Палисадник, который даже в зимней сухой обнаженности хранил следы хорошо продуманных насаждений, разделяла надвое вымощенная камнем дорожка, ведущая к блиставшей лаком передней двери. На первый взгляд, как показалось Бентону, этот дом никак не ассоциировался с тем, что он знал о Робине Бойтоне или ожидал от его друга. Фасад дома отличала какая-то особая, женственная элегантность, и он вспомнил, как читал где-то о том, что викторианские и эдвардианские джентльмены именно здесь приобретали дома для своих любовниц. Вспомнив картину Холмана Ханта «Пробуждающаяся совесть», он представил себе тесно заставленную гостиную, молодую ясноглазую женщину, резко поднявшуюся от рояля, ее любовника, лениво расположившегося на стуле, держа одну руку на клавишах, а другую протянув к ней. В последние годы Бентон сам себе удивлялся, обнаружив, что увлечен жанровой живописью викторианской эпохи, однако это мещанское и вовсе для него неубедительное изображение раскаяния не входило в число его любимых вещей.
Они как раз открывали задвижку калитки, когда дверь дома распахнулась и оттуда мягко, но решительно была выпровожена молодая пара. За ними последовал пожилой мужчина, одетый с иголочки, словно манекен, с пышной седой шевелюрой и с таким загаром, какого никак не могло бы дать зимнее солнце. На нем красовался костюм-тройка, чьи преувеличенные полоски еще сильнее скрадывали и без того тощую фигуру этого человека. Казалось, он не замечает новоприбывших, но от двери до них ясно донесся его тонкий голос: «Не звоните туда. Предполагается, что это — ресторан, а не частный дом. Пусть ваше воображение работает. И, Уэйн, мой милый мальчик, усвойте же себе на этот раз. Вы называете свое имя и данные о заказе дежурному администратору, кто-то возьмет ваши пальто, затем вы последуете за человеком, вас встретившим, к заказанному столику. Дама идет впереди. Не проталкивайтесь вперед, чтобы выдвинуть стул для вашей гостьи, будто вы опасаетесь, что его кто-то захватит. Дайте этому человеку делать его работу. Он сам позаботится о том, чтобы ей было удобно сидеть. Так что давайте-ка проделаем это еще раз. И, дорогой мальчик, постарайтесь выглядеть уверенно. Бог ты мой, это же вы будете платить по счету! Ваше дело — позаботиться о том, чтобы ваша гостья получила еду, которая хотя бы делает вид, что стоит тех денег, какие вы за нее заплатите, и плюс к ней — счастливый вечер. Она ничего этого не получит, если вы не будете знать, что делать. Ну ладно, может быть, вам лучше вернуться, и мы еще порепетируем с ножами и вилками».
Пара исчезла в доме, и тут он снизошел до того, чтобы обратить внимание на Кейт и Бентона. Они подошли к старику, и Кейт раскрыла бумажник.
— Детектив-инспектор Кейт Мискин и сержант-детектив Бентон-Смит, — произнесла она. — Мы приехали увидеться с мистером Джереми Коксоном.
— Извините, что заставил вас ждать. Боюсь, вы приехали в неудачный момент. Еще много времени потребуется, пока эта парочка будет готова для «Клариджа». Да, Джереми говорил мне что-то про то, что ждет полицию. Вам лучше пройти в дом. Он наверху, в конторе.
Они вошли в холл. Через открытую дверь слева Бентон увидел столик, накрытый на две персоны, с четырьмя бокалами у каждой тарелки и целым набором разнообразных ножей и вилок. Молодая пара уже сидела за столиком, в отчаянии взирая друг на друга.
— Я — Элвин Брент. Если вы немного подождете, я сбегаю наверх и посмотрю, готов ли Джереми вас принять. Вы будете очень чуткими с ним, правда? Он ужасно расстроен. Он потерял дорогого, очень дорогого друга. Но, конечно же, вы все об этом знаете, ведь вы здесь именно поэтому.
Он собрался было пойти вверх по лестнице, но в этот момент на верхней площадке появился мужчина. Он был высокого роста, очень худой, с гладко зачесанными назад черными волосами, с бледным, напряженным лицом. На нем с продуманной небрежностью сидел дорогой костюм, что — вместе с драматической позой — придавало ему вид фотомодели-мужчины, позирующего перед камерой. Черные, в обтяжку брюки сидели на нем безупречно. Бронзового цвета пиджак был такого покроя, какой Бентон сразу узнал и пожалел, что не может себе позволить такой же. Крахмальная сорочка у горла была расстегнута, открывая шейный платок. Лицо мужчины хмурилось от беспокойства, но теперь черты его разгладились.
Сойдя вниз — поздороваться, он сказал:
— Слава Богу, вы приехали. Извините за такой прием. Я просто с ума схожу. Мне же ничего не говорят, совершенно ничего. Только — что Робина нашли мертвым. И конечно, раньше он сам позвонил мне, сказать про смерть Роды Грэдвин. А вот теперь — Робин. Вы бы сюда не приехали, если бы его смерть наступила от естественных причин. Я должен знать — что это? Самоубийство? Он оставил записку?
Кейт и Бентон шли вслед за ним вверх по лестнице. На площадке он отступил в сторону и указал им на комнату с левой стороны. Она была загромождена мебелью и явно служила и гостиной, и кабинетом. У окна стоял большой стол на козлах, на нем — компьютер, факс и подставка с выдвижными ящичками для бумаг. Три столика поменьше — эти красного дерева — тоже были заставлены: на одном — принтер, в весьма ненадежной позиции, и фарфоровые безделушки, на других — множество брошюр, справочники. У одной из стен расположился большой диван, однако им вряд ли пользовались, так как он был весь занят картонными ящиками с документами. И все же, несмотря на захламленность, какие-то попытки навести чистоту и порядок здесь делались. В комнате стоял только один стул, у письменного стола, и еще небольшое кресло. Джереми Коксон оглядел все вокруг, словно ожидая, что еще одно вот-вот материализуется, затем перешел через площадку и вернулся, неся стул с плетеным сиденьем, который он поставил перед письменным столом. Все сели.
Кейт сказала:
— Никакой записки не было. А вас удивило бы, если бы это было самоубийство?
— Господи, да конечно же! У Робина были трудности, но он не выбрал бы такой способ от них избавиться. Он любил жизнь, у него много друзей, людей, которые всегда помогали ему в крайних ситуациях. Конечно, у него бывали моменты депрессии, но разве у нас у всех их не бывает? Зато у Робина они никогда долго не длились. Я спросил про записку только потому, что любая другая альтернатива еще более немыслима. У него не было врагов.
— И никаких особых трудностей в настоящий момент тоже не было? — спросил Бентон. — Ничего такого, что могло довести его до отчаяния?
— Ничего. Он явно был раздавлен смертью Роды, но отчаяние — не то слово, которое я употребил бы, говоря о Робине. Он был Микобер,[32] всегда надеялся, что хоть что-нибудь да подвернется, и так оно обычно и случалось. И у нас тут дела шли довольно прилично. Конечно, проблемой, как обычно, был капитал. Это всегда проблема, когда начинаешь бизнес. Но Робин говорил про какие-то свои планы, про то, что он надеется получить деньги — большие деньги. Он не сказал откуда, но был очень возбужден, выглядел счастливее, чем за все предыдущие годы, что я его знал. Стал совсем другим, чем когда вернулся из Сток-Шеверелла три недели назад. Тогда он выглядел подавленным. Нет, вы можете исключить самоубийство. Но, как я уже сказал, мне никто ничего не говорил. Только — что Робин умер и мне надо ждать прихода полиции. Если он оставил завещание, он, вероятно, назвал меня в качестве душеприказчика, он всегда указывал меня как своего ближайшего родственника. Я не знаю никого, кто еще мог бы распорядиться его вещами, которые он здесь оставил, или его похоронами. Так зачем такая секретность? Не пора ли вам расколоться и сказать мне, как он умер?
