Дебютная постановка. Том 2 - Александра Маринина
Как – все? Неужели действительно все? Петр не мог в это поверить. То, что он сегодня услышал от Губанова, нужно записать и тщательно обдумать. Наверняка уже к завтрашнему дню появятся дополнительные вопросы. Так всегда бывает: во время интервью кажется, что спросил все, что собирался, и ответы были вроде бы полными, а начнешь работать над текстом и понимаешь, что надо бы еще вот это уточнить, и вот это спросить, и еще какие-то детали перепроверить…
– Коньяк с собой забери, мне нельзя его домой нести, Светка будет ругаться. Или здесь оставь, прямо на скамейке, может, кому пригодится, – сказал Николай Андреевич и строго добавил: – Стаканы в урну выбрось.
Можно подумать, Петя Кравченко производит впечатление человека, привыкшего оставлять за собой грязь и мусор! Стаканчики Петр послушно выбросил, коньяк хотел было оставить, но потом все-таки сунул бутылку в сумку: Карина любит добавлять в сладкий чай с лимоном ложечку чего-нибудь крепкого, чтобы согреться. Обычно это бывает ликер или какой-нибудь бальзам, но, наверное, любой хороший алкоголь сгодится. А еще коньяк ей бывает нужен для вкусных десертов, которые она частенько делает. Особенно здорово у нее получается тирамису, но, когда пару недель назад она собралась его готовить, от затеи пришлось отказаться: покупать целую бутылку, чтобы использовать совсем немножко, казалось глупой и нерачительной тратой денег. Ну а коль деньги Петр уже все равно потратил, то пусть коньяк займет положенное ему место в кухонном шкафу.
Голова шла кругом. Пока они медленно шагали к дому, Петр судорожно пытался сообразить, о чем нужно успеть спросить прямо сейчас, пока еще есть возможность. Губанов не пригласил его подняться в квартиру, а напрашиваться Петр постеснялся. Было видно, что старик устал если не физически, то морально.
– Можно я завтра снова приду? – спросил Петр, когда они остановились перед дверью подъезда.
– Зачем? Я рассказал тебе все, что ты хотел узнать. Даже намного больше.
Голос Николая Андреевича был равнодушным и тусклым.
– Я сегодня поработаю с материалом, и у меня обязательно появятся вопросы, которые я не задал. Вы так интересно рассказываете, что я увлекаюсь и забываю о многом спросить. Если не завтра, то, возможно, в другой день?
– Ладно, приходи завтра, если тебе так приспичило, – ответил Губанов с полным безразличием.
Ткнул «таблеткой» в замок домофона и пробормотал что-то вроде: «Если доживу».
* * *
Николай Андреевич Губанов
«Хорошо, что он не успел спросить ни про Юрку, ни про Михаила, – думал Губанов, раздеваясь в прихожей. – Ловко я от него отделался, вовремя».
Светлана стояла рядом и порывалась помочь снять ботинки.
– Дядя Коля, ну как так можно, а? – укоризненно говорила она. – Такой ветер сырой, вот-вот дождь польет, а ты рассиживаешься на бульваре, как на пляже. И запах я слышу. Где ты умудрился выпить? Ты меня обманываешь, вы не на бульваре сидели, а в пиццерию ходили, да? И ты опять ел то, что тебе нельзя? Ты как маленький, ей-богу!
– Не ел я пиццу, – отмахнулся Николай Андреевич. – Мы действительно сидели на скамейке, на свежем воздухе.
– Что, и пили на скамейке?
– А что такого? Мы аккуратненько, никто не видел. И совсем по чуть-чуть.
– О господи, дядя Коля! – выдохнула она. – Иди садись, я тонометр принесу, надо давление измерить.
– Не надо мне ничего мерить, я прекрасно себя чувствую. Давай обедать, и я лягу отдыхать, – проворчал он.
Светлана безнадежно махнула рукой и ушла на кухню.
После обеда Губанов улегся на диван, накрылся пледом и отвернулся к стене. Юрка, сынок… Он был в таком отчаянии, когда Славик сделал то, что сделал! Считал себя виноватым, все пытался понять, можно ли было сделать что-то еще или как-то иначе, чтобы конец не оказался таким ужасным. Ходил подавленным, все валилось из рук. Даже расстался с девушкой, с которой тогда встречался: она не выдержала его постоянно плохого настроения и мрачной раздражительности. Потребовалось много времени, чтобы Юра пришел в себя и все вошло в привычную колею.
А с Мишки – как с гуся вода! Ни на грамм своей вины не чувствовал.
– У меня были все основания думать, что Лаврушенков – преступник, – спокойно говорил он. – Я просто поделился со следствием своими наблюдениями и соображениями. Они могли их не принимать во внимание. Какие ко мне претензии?
Собственно, претензий к Михаилу никто и не предъявлял, но Николая коробило его безразличие и невозмутимость. Брат совершенно лишен способности к эмпатии, к сопереживанию. И своих ошибок никогда не признавал, с детства такой.
Спокойным Михаил был только в той части, которая касалась вопроса «виноват или не виноват». А вот когда его вызвали на допрос к следователю КГБ и в довольно резкой форме объяснили, что он своими непрофессиональными действиями способствовал осуждению невиновного, реакция оказалась куда более выразительной. Хотя и предсказуемой. Именно об этом и предупреждал Николай своего сына.
Удар по самолюбию и самомнению Михаила оказался таким сильным, что между семьями братьев пролегла глубокая трещина, которая за несколько следующих лет превратилась в пропасть. Преодолеть ее можно было бы, если бы не перестройка. Как только при Горбачеве разрешили частный бизнес, пусть и в ограниченных масштабах, из экономического подполья стали вылезать теневые капиталы. И масштабы этих капиталов были уже отнюдь не ограниченными. Всем известно, что большие объемы наличных денег требуют определенного рода обслуживания, и этим обслуживанием занялись уголовники. В том числе и некоторые Мишкины друзья детства, контактов с которыми он никогда не прекращал.
В 1988 году в структуре Министерства внутренних дел было создано Шестое управление, призванное бороться с организованной преступностью. Николай даже не удивился, когда Михаил был назначен туда на одну из руководящих должностей. У брата завелись деньги, явно превышающие оклад содержания со всеми надбавками за звание и выслугу лет, и Губанов-старший ни минуты не сомневался в происхождении этих средств. Ему было противно, мерзко. Он давно уже перестал общаться с братом, ограничиваясь лишь короткими телефонными звонками для поздравлений с праздником или с днем рождения. Но теперь даже радовался тому, что семья раскололась. «Чем дальше от этой грязи – тем лучше», – говорил он и себе, и сыну.
У Юры карьера не сложилась. Он стал по-настоящему хорошим сыщиком, грамотным, вдумчивым, изобретательным, однако не смог смириться с тем, что в, казалось бы, очевидной борьбе добра со злом так много лжи, хитрости, обмана доверия, притворства и коварства. Даже подлости и предательства. А уж закулисных
