Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
Закончив с телефоном, человек замер над Анаит. До нее доносилось тяжелое дыхание. Чтобы увидеть его лицо, нужно повернуть голову, а этого делать ни в коем случае нельзя – так ей подсказывал проснувшийся инстинкт. Она прикрыла глаза, ощущая, как тряпка во рту пропитывается кровью.
Зачем он взял ее телефон? Кому он писал?
Он наклонился над ней, и Анаит оцепенела. Он перережет ей горло. Она ему больше не нужна. Ему требовался только телефон, и он получил, что хотел.
Дергаться! Кричать! Ударить ногами!
Но она заставила себя замереть.
Несколько секунд человек рассматривал ее. Затем пробормотал: «Запасной вариант…» – и выпрямился. Удаляющиеся шаги… Скрип двери, щелчок, поворот ключа… Свет потух. Она осталась одна, связанная, с кляпом, в грязном подвале без окон.
Не меньше минуты Анаит лежала неподвижно. Вокруг мрак. Пахнет сырым цементом. Она попробовала выплюнуть тряпку, но ничего не получилось.
Анаит заставила себя не думать о боли. У нее не сломаны кости. Кровь во рту – от выбитого зуба или рассеченной щеки. Это не смертельно. Руки не вывихнуты, всего лишь связаны. Она не может позвать на помощь, но может передвигаться.
Если подумать, не так уж мало.
Кромешная темнота вдруг озарилась короткой тусклой вспышкой. Анаит задрала голову: в лампочке с неприятным дребезжащим звуком медленно гасла нить накаливания. Спустя несколько секунд снова стало темно. «Какие-то проблемы с проводкой. Чем это может мне помочь?»
Снова темнота. Ни звука над головой, сколько она ни прислушивалась. Старый дом, основательные перекрытия. И дверь, как она вспомнила, не тонкая жестяная, а тяжелая, толстая – ей пришлось как следует надавить, чтобы она открылась.
Анаит лихорадочно соображала.
Телефон он взял, чтобы потребовать выкуп у родителей. Это похищение и шантаж. Значит, пока ее не убьют. Правда, он пробормотал «запасной вариант»… Что это значит? Не важно, не важно! Она думает не о том! Что можно сделать, чтобы спастись?..
Воздух холодный и сырой. Как Клюшникова может хранить здесь картины? Они же разрушаются…
Снова мигнула лампочка. Анаит вздрогнула. Но на этот раз в слабом, быстро гаснущем свечении она успела кое-что разглядеть.
Свою сумку, брошенную у противоположной стены.
В темноте она привстала, собравшись с силами, и пошла в том направлении, где валялась сумка. Идти со связанными руками в полной мгле оказалось труднее, чем Анаит ожидала. Тонкая веревка врезалась в запястья. «Тонкая – это хорошо, – думала она. – Тонкую легче порвать. Лишь бы это не был провод».
Она ударилась плечом о стену. Пошла вдоль нее, ощупывая ботинком пол перед собой. Как ужасна слепота… Хоть бы луч, хоть бы проблеск света!
Словно в ответ на ее мольбы предсмертно вспыхнула лампочка. Красный червячок подрожал, извиваясь, под потолком – и издох. На этот раз, похоже, навсегда.
Сумка! Анаит успела заметить ее в трех шагах.
Она подошла, опустилась рядом с ней – вернее, почти упала. Развернулась, чтобы сумка оказалась у нее за спиной. Неловко изогнувшись, нащупала молнию. Молния не поддавалась, лишь сминался кожаный верх. Осторожно, по чуть-чуть… Слава богу, он не переломал ей пальцы. Пальцами правой руки ухватиться за бегунок, левой придержать полотнище… Шаг за шагом, понемножку… Зубчики молнии представлялись гигантскими камнями, через которые мучительно переваливается маленький человечек. Руки вспотели, бегунок выскальзывал. Бегунок называют «собачкой». Это диковатая ничейная собачка, которую нужно приручить. Иди сюда, моя хорошая…
Есть! Сумка раззявила половину широкой пасти. Теперь в эту дыру пролезали две связанные руки. Анаит погрузила их во чрево сумки и, закусив губу от боли в плече, принялась перебирать предметы. Больше всего она боялась услышать звук ключа, проворачивающегося в двери.
Нет, нет! Не думать о человеке, который ударил ее и оставил здесь связанной. Эти мысли лишают ее сил. Стоит представить его – и она чувствует себя обескровленной.
Перед Анаит из темноты выступило лицо Мартыновой. «Девочка моя, ты должна быть себе другом, а не врагом. Самым верным, любящим и заботливым другом. Не оставляй себя одну. Делай для себя то, что предприняла бы для своего лучшего друга».
«Я бы сказала другу: шевелись, кретин».
Она попробовала это промычать.
В темноте голос звучит иначе.
«Я бы сказала другу: бояться надо не темноты, а совсем другого».
Ее пальцы нащупывали в сумке один предмет за другим. Паспорт. Расческа. Помада. Холодный кругляш зеркальца. Ключи, бутылочка воды, пудреница, заколка… Наконец она наткнулась на то, что искала. Вытянутое гладкое тельце, длинное, как у богомола.
Нож сомелье. Подарок Ксении.
Анаит ни разу не пользовалась им. Но несколько дней назад в метро успела повертеть его в руках, посмотреть, что внутри.
Штопор был похож на обиженный швейцарский ножик, у которого отобрали все более-менее опасное. Ни тебе ножниц, ни нормального шила. Есть заостренный спиральный стержень, есть изогнутый рычаг…
И маленький, совсем крошечный ножик, чтобы срезать капсулу, надетую на бутылку. Все, на что он годится, – подцепить металлизированную фольгу, которой закутано стеклянное горлышко.
Но и веревки на ее запястьях тонкие.
«Если, конечно, это веревки».
Анаит вытащила нож сомелье и отодвинулась от сумки. Если она его уронит, пусть падает на пол: здесь его легче найти, чем снова рыться в сумочном бардаке. Хотелось пить, но как напьешься, когда во рту тряпка, а руки связаны за спиной…
Указательным пальцем Анаит подцепила лезвие. Нож выскочил легко, словно ждал подходящего случая.
Ей почудились шаги за стеной, и Анаит замерла. Если он вернется, увидит ее возле сумки, с ее микроскопическим ножиком в руках…
Пихнув сумку к стене и понадеявшись, что раскрытая молния не бросается в глаза, Анаит привстала и направилась к тому месту, где, по ее воспоминаниям, она лежала. Черт! Надо было оставить там какой-то ориентир! Сбросить хоть ботинок – сейчас легче было бы искать!
Кромешный мрак. Есть только запахи и шарканье шагов.
Так, стоп! Замереть. Поразительно, как легко утрачиваются все ориентиры в кромешной тьме. С какой стороны осталась сумка? Куда ей нужно двигаться?
Анаит закрыла глаза. Нет никакого смысла вглядываться во мрак. Казалось, на эти попытки тратятся ее последние силы, словно тело бросило все ресурсы на работу фоторецепторов и нервных клеток – заведомо бесплодную, поскольку здесь невозможно ничего разглядеть.
Странно, но с закрытыми глазами стало легче. Анаит постояла, прислушиваясь к себе.
Кажется, сумка осталась позади и чуть левее. Нужно двигаться прямо.
Она шла, шла и шла. Подвал разросся в катакомбы. «Все дело в том, что мои шаги – очень маленькие, – упрямо говорила себе Анаит. – Мне нельзя споткнуться обо что-нибудь и упасть. Я сильно расшибусь». Вот, значит, как ходят слепые. Палка бы сейчас пригодилась…
Шестое чувство подсказало, что впереди преграда. Анаит повернулась боком, повела локтем и уткнулась в холст. Так и есть: картины! По крайней мере она дошла до противоположной стены.
Штопор нагрелся в пальцах. Анаит опустилась на пол, перехватила его поудобнее и попыталась пристроить
