Анатолий Безуглов - Хищники
Дагурова вызвала Гая на очередной допрос. Его привели в следственную камеру. Он сел на стул и вновь обратил свой безучастный взор на зарешеченное окно.
Следователь попросила его прочесть показания свидетелей, присланные из Москвы. Гай бегло пробежал их глазами.
– Что вы на это скажете? – спросила следователь.
Вместо ответа Гай опять уставился в окно. В помещении стояла тягостная тишина.
Лишь на одно мгновение Ольга Арчиловна уловила какое-то движение в лице Гая и поняла: что-то все же его заинтересовало. Но что? Дагурова посмотрела в окно. Там, на свободе, на сухой ветке, перечеркивающей оконную раму, хлопотал взъерошенный воробей, расправляясь с букашкой.
«Нет,– подумала Ольга Арчиловна,– ваше молчание, гражданин Гай, скорее всего маска… Если вас волнует какая-то птаха, то уж родная дочь…»
– Будете продолжать играть в молчанку? – спросила Дагурова.
Никакой реакции.
– Понимаю,– спокойно произнесла Дагурова,– эта информация может быть неинтересна для вас… Но вот эта,– она протянула Гаю телеграмму,– по-моему, должна порадовать…
Гай взял телеграмму с недоверием. Прочитал. Посмотрел зачем-то на обратную сторону бланка. Затем еще раз пробежал глазами текст.
– Не может быть…– пробормотал он. Рука с телеграммой у него дрожала.– Неужели принята? Моя девочка…– Он беспомощно огляделся вокруг, словно впервые увидел эти голые стены, окно с решеткой, следователя, сидящего перед ним с авторучкой в руках, магнитофон на столе с медленно вращающимися бобинами.
И тут с ним произошла разительная перемена.
– Не верил… Неужели это правда? – Он сразу сгорбился, как будто стержень, вставленный в его сильное тело, вдруг сломался.
Гай стал похож на большую ватную куклу в натуральную человеческую величину.
– Правда,– кивнула Ольга Арчиловна, удивляясь свершившейся на ее глазах метаморфозе.
– А я не верил…
Ольга Арчиловна молча ожидала: что-то сейчас произойдет, обязано произойти.
И это случилось.
– Пишите, я скажу… все скажу,– заговорил обвиняемый быстро, проглатывая окончания слов, словно боялся передумать.– Я на всем уже поставил крест. Но вот это…– показал он телеграмму.– Если бы Мариночка поступила в институт месяц назад! Я бы не сидел здесь…
Дагурова подавила вздох облегчения. Она поняла: теперь Гай непременно должен выговориться.
Он некоторое время собирался с мыслями.
– С малых лет, как только стал помнить себя, я рос счастливчиком,– начал свой рассказ Гай.– Родительский дом – полная чаша… Мы жили в маленьком городке. Особнячок, сад… После войны, когда появились в продаже «Москвичи» и «Победы», отец купил машину. Это была «Победа» – кабриолет с откидывающимся верхом. Первая в городе… Он выращивал цветы. На продажу. Помню, мы возили целые корзины гладиолусов, роз во Владивосток. Отец здорово все рассчитал: там платили за цветы любые деньги, какие он запрашивал! Матери, жены встречали из дальнего плавания близких… За ценой не стояли. К Восьмому марта он выгонял тюльпаны… Тогда это была редкость, особенно у нас. Теперь не скупились мужчины… Платили баснословные деньги за эти букетики. И мне казалось, достаток, благополучие – все просто и естественно… Я рос крепышом. Никогда не болел… В школе – первый. На спортивных соревнованиях – обязательно на пьедестале. С пятого класса девчонки меня засыпали любовными записочками… В десятом я уже стоял в воротах взрослой футбольной команды. И поэтому институт был не проблемой. Меня просили стать студентом. Сам ректор домой приходил… Тогда футбол был модным… На третьем курсе я уже вратарь команды первой лиги, мастер спорта… Казалось, жизнь улыбается мне во весь рот!… Скоро самая красивая девушка в городе стала моей женой. Я даже не удосужился закончить институт. Некогда! Цветы, поездки по всему Советскому Союзу… Еще одна улыбка судьбы – пригласили в московский клуб. Столичная прописка, квартира. Жена принята в театральную труппу ведущего театра. Главный режиссер – мой поклонник… И в один прекрасный день… Знаете, как мим проводит по лицу и словно снимает маску: вместо улыбки – гримаса! Я понял: так было всегда. Судьба не улыбалась мне, а просто гримасничала… Да, да, гримасничала… Возвращались мы как-то с командой из-за границы. Мне подсунули в спортивную сумку журнальчик. Обыкновенный пошлый журнальчик с голыми девицами… На таможне нашли. Представляете, ничтожный случай, и все полетело в тартарары… Выгнали из команды, дисквалифицировали… А за что? Я долго думал, кто мог подложить мне такую свинью. То, что это было подстроено специально,– факт! Это только в песне поется: «В спорте надо побеждать честно…» На самом деле там свои страсти, скрытые от болельщиков. И поверьте, всего хватает. Подножек, ударов ниже пояса… Вы, наверное, читали воспоминания Юрия Власова? Ну, нашего знаменитого штангиста? Если не читали – советую… Он рассказывает, как его не очень честно обошел на олимпиаде в Токио свой же товарищ по команде Жаботинский. А Власову досталось серебро… Помните? Он был в таком гневе, что после вручения наград приехал в гостиницу и выбросил медаль в окно! Серебряную, не какую-нибудь! А потом ушел из спорта… Так вот, меня, кажется, «подковал» товарищ по команде, вратарь из дублирующего состава. Завидовал, все метил на мое место. Приняли его в клуб по звонку… Я видел у него в руках тот злосчастный журнальчик. Но как докажешь? Свидетелей не было… И пошло, покатилось… А-а, Гай! Тот, кто погорел на контрабанде? Избави бог… Жена ушла к какому-то газетному писаке. Его посылали в командировку за рубеж, и она попросила быстро оформить развод. Объяснила, что без свидетельства о браке их обоих не пустят за границу. И еще уговорила оставить пока Мариночку у меня, потом заберет… Позже жена словно забыла, что у нас есть дочь. Я не напоминал. Из театра она ушла. Там особенно и не горевали… Толпы моих поклонников, друзей растаяли. Я остался один. Почва уходила из-под ног. Я потерял веру в людей… Чем жить? Какими идеалами, привязанностями? И зачем вообще жить? Ради кого и ради чего?… С такими мыслями я просыпался каждый божий день. Говорят, изнанка жизни… Я с ней столкнулся впервые. Измена, неудача, одиночество, непонимание – раньше это было для меня пустым звуком. Уделом кого-то другого. И вдруг все эти беды коснулись меня, Гая! Счастливчика и любимца всех! Это было страшно.
Гай замолчал. Некоторое время смотрел в окно.
Ольга Арчиловна не торопила его. Через две-три минуты он продолжал:
– Я стал избегать людей… Отвезу, бывало, Мариночку в детский садик, а сам скорее назад, в квартиру, как в конуру… Газет не читаю, телевизор не включаю. Не дай бог нарвешься на спортивное сообщение или передачу… Это как соль на рану.– Федор Лукич поморщился.– Дочке было три года, уже болтала вовсю. Она рано начала говорить… Заберу ее вечером из садика, и мы пешком идем домой. Целый час пути. То она собачку заметит, то кошку. Или вдруг станет фантазировать. Знаете, эти совершенно потрясающие детские фантазии! Целый свой мир… И вот как-то меня словно током пронзило: вот оно, мое предназначение! Вот ради кого я должен жить!… А ведь были мысли о самоубийстве, честно вам признаюсь… Пытался забыться в выпивке, но от вина было еще хуже. Все мои беды казались во сто крат страшнее… Я вдруг почувствовал, что дошел до последней черты. За ней – пропасть. Вот в эту пропасть я и заглянул. Заглянул и ужаснулся… Что я делаю? Ведь рядом родное беззащитное существо, моя дочь! Я обязан, я должен жить ради нее! Никто не даст ей того, что могу дать я… Поверьте, тогда она буквально сберегла меня от страшного шага… А может быть, лучше бы я?… Не докатился бы…
Гай снова замолчал.
– А ее мать? – не выдержала Дагурова.– Ваша жена?
– Для меня она умерла. Для Мариночки тоже…
– Неужели она так никогда и не пыталась увидеть свою дочь? Не искала встреч с ней?
– Никогда. И я был счастлив. А Марина избавлена от тягостных дум, что брошена собственной матерью… Я выдумал легенду, якобы ее мать умерла, когда она была совсем крошкой…
– Где ваша жена теперь?
– Понятия не имею.– Он вдруг чего-то испугался.– Вы хотите отыскать ее? Умоляю вас, что угодно, только не это! Как бы там ни было, Мариночка не должна знать правду о матери… Представляете, ей еще один удар!…
Гай сильно разволновался.
– Успокойтесь, Федор Лукич,– сказала Ольга Арчиловна.– Продолжайте, пожалуйста.
– Я ведь и сюда, в этот медвежий угол, забрался, чтобы нечаянно не встретиться с женой… И вообще, подальше от Москвы, бывших друзей и поклонников.– Он горько усмехнулся.– Друзей… Для них я стал вроде прокаженного. А поклонники… Те забывают своего кумира чуть ли не на следующий день, как только он сойдет со сцены… Один, правда, оказался верным. Это он помог мне устроиться в Кедровый. Тут как раз организовывали заповедник, подбирали людей. Я ухватился за это предложение… Тот товарищ думал – облагодетельствовал. Как же, директором назначили! А какой директор, если разобраться? Завхоз! Кирпич, ведра, гвозди, фураж для подкормки зверья… За какой-нибудь кубометр строительного материала кланяйся в пояс… И еще ублажай всяких. Будто у меня не заповедник, а личное поместье. Едут сюда как в свою вотчину. Обеспечивай закуску, выпивку. Да еще не водку, а коньяк. И не простой, ереванского розлива! Иной выпьет, разгорячится, женщину требует, как будто у меня здесь притон! – Гай опустил голову.– И сам я уже чувствовал, что превращаюсь в подхалима… Аделину обидел. Лишь бы угодить гостям… Вон, пьяницу Кудряшова взял лесником и еще приблизил к себе.– Федор Лукич поморщился, махнул рукой.– Да, и здесь жизнь не вывела меня на орбиту… Одна только забота, одна мечта – чтобы моя девочка никогда не знала никаких унижений. Чтоб уж хоть у нее все вышло по-другому – светло и чисто. Чтоб не продавалась ни за какие блага. И все чтобы у нее было, все, что только пожелает: работа по душе, вокруг люди, а не людишки… А росла она у меня умненькой. Стройной и ладненькой. С малых лет мечтала: будет актрисой. И вдруг обрушилось новое несчастье! Это же надо было догадаться: зимой, по льду на мотоцикле! Вы не можете себе представить, что я пережил после той аварии! Моя Мариночка – и калека, хроменькая… Я готов был убить Осетрова!… Почему, вы думаете, Груздев приезжает в заповедник как к себе на дачу? Это он устроил дочь в больницу, сам оперировал. Он тогда был главврачом. Я знал, что он берет на лапу, и готов был отдать все, что у меня есть. Груздев не взял. Сказал, потом сочтемся… И вот я до сих пор плачу. Как дань. Своей совестью, своим достоинством… А чего стоило посылать каждый год Мариночку на курорты, на море? Не поверите, в одном костюме ходил. Стыдно, но что делать? Я дал слово: моя дочь не должна себе отказывать ни в чем! Ни в чем и никогда!
