Фридрих Незнанский - Ошибка президента
В нашем же отечестве люди, облеченные властью, да то же самое касается и видных артистов, певцов и прочих широко известных в лицо людей, фактически отделены от остального общества. И если попадаются людям на глаза, то те рассматривают их «как слона в зоопарке», по выражению самого Президента.
Вот это чувство, что ты перестал себе принадлежать, и угнетало его больше всего, с тех пор как он занял свой высокий пост. И никакого выхода не было. Он не раз делал попытки быть как все, вести себя как обычный человек — ничего не получалось. Пробовал ходить в закрытый теннисный клуб, а потом заметил, что служащие чуть не родственников своих водят— поглазеть на настоящего Президента. Как на чудище какое-то. Пришлось уйти из того клуба...
А как страдает Фаина. Ей пришлось бросить работу, потому что к ней постоянно подходили с просьбами, предложениями, идеями, — стараясь через жену повлиять на Самого. Видать, эти люди руководствовались пословицей «Куда шея, туда и голова». С подобными просителями также пришлось поступать довольно резко.
Все это вспоминалось теперь во время вынужденного безделья в запертой комнате.
Но чаще всего Президент думал о том, как могло случиться то, что случилось. Снова и снова он анализировал факты последних трех лет, а в особенности последних месяцев. Действительно, постепенно он начинал утрачивать чувство реальности, чувство единства со своим народом и страной. И от этого начинались тяжелое депрессивное состояние, эти мучительные бессонницы.
Все те, кто окружал его, казались какими-то ненастоящими, как будто это были не люди, а вырезанные из картона фигурки. Они старались сделать жизнь Президента беспроблемной, удобной. И действительно, жизнь становилась удобнее, потом еще удобнее, и постепенно Президенту начинало казаться, что его обволакивает вата. Что, начни он сейчас кричать, никто и не услышит.
Оставалась семья. Единственные живые люди. Но видеться с ними приходилось очень и очень редко.
Когда-то он увидит их снова?
Увидит ли?
«Нужно взять себя в руки, — сказал себе Президент. — Нужно собрать в кулак всю волю и не раскисать. Ведь на это и весь расчет врагов».
Российский Президент действительно был сильным человеком, весь мир был знаком с его фантастическим умением добиваться нужных решений, выигрывать, когда дело казалось окончательно проигранным, подыскивать самые неожиданные ходы.
Но все это происходило, когда игра шла в открытую. Что может сделать он сейчас, когда у него совершенно связаны руки?
3
— Ну и где она, ваша фотография? — спросил Бобрецов, когда Турецкий рассказал ему о своих приключениях в Князеве, опустив, разумеется, то, что лично у него были большие подозрения относительно этих Скронца и Пупоти.
Саша положил снимок на стол — не оригинал, а лазерную распечатку Моисеева.
— Да... Техника у вас теперь — позавидуешь! — сказал старик и стал внимательно разглядывать изображение; глаза его сразу же загорелись. — Ага, ну, конечно!.. Да-да, интересный у вас снимочек!
Он вылез из-за стола и отправился в спальню за очками. Водрузив их нанос, старик снова взялся за фотографию.
— Интересно, — снова протянул он. Турецкий понял, что не впустую осматривал чудеса агротехники и трудолюбия.
— Меня больше всего интересуют вот эти мальчики, — сказал Турецкий, указывая на улыбающихся Скронца и Пупотю.
— Да? — поднял на него глаза старый опер. — Жаль.
— То есть? — не понял Турецкий.
— Этих я как раз не знаю, — объяснил Бобрецов, — а вот остальных знаю как облупленных. И девочку эту, царство ей небесное. — Он указал на круглолицую Веру, подругу Валентины Андреевны.
— Да, ее ведь убили... — припомнил Турецкий.
— Вот этот самый и убил, — Петр Поликарпович указал ногтем указательного пальца на Попердяку. — Карманник был — высший класс! Но попробуй возьми карманника с поличным. Краденое еще по мелочам скупал. Был у нас на него материал, да все ни то ни се. А он время от времени кого-то из своих сдавал, так что мы его на примете держали, но не трогали до поры до времени. А тут этот дикий случай — изнасиловал девку, да еще и убил. И что это на него нашло, по сей день ума не приложу.
И хотя это не касалось прямым образом ни Скронца, ни Пупоти, Турецкий заинтересовался этим делом сорокалетней давности. Да и странным было одно обстоятельство — что могло объединять культурного профессорского сына Костю с карманником, насильником и убийцей.
— И вот этого знал неплохо, — показал Петр Поликарпович на Леху. — Это какой год-то, погодите? Пятьдесят седьмой? Лето знаменитого фестиваля. Да, работенки тогда у нас было не дай Бог. За всеми отследи. Как бы шпана наша чего не наделала иностранным делегатам.
— Тогда Москву не чистили, как в восемьдесят пятом, — заметил Турецкий.
— Не припомню что-то, — покачал головой «Селедкин». — Вот Лешка тогда с зоны как раз вернулся. Никто ему въезда в Москву не закрыл. Так что тут на вашем снимке он свеженький, только что с зоны.
— А за ним больше дел не было? — поинтересовался Турецкий. — После пятьдесят седьмого.
Леха оказался хитрым. Его подозревали в совершении разного рода преступлений, ходили упорные слухи, что он стал большим паханом и держал весь Тимирязевский район. Но ни разу его не удалось ни на чем зацепить. Был случай с ограблением ювелирного магазина где-то в центре Москвы, следы вели сюда, на Плотину, но Лехе удалось отбрехаться. Дело против него прекратили за отсутствием улик.
— А я же до сих пор уверен — Лешкиных это рук дело, — покачал головой старый опер. — Интуиция. Да и шепнули мне кое-что. Вы же следователь, молодой человек, и для вас не секрет, что преступление раскрывает не Шерлок Холмс с увеличительным стеклом в руках, который подбирает волоски и окурки, а наш брат опер с его системой осведомителей. А следователь потом только улики собирает для суда.
-Ну, это уж вы немного упрощаете, Петр Поликарпович. — Турецкий не смог удержаться от возражения, хотя и понимал, что сейчас словоохотливый старик сядет на своего любимого конька и начнет объяснять все от сотворения мира.
Так оно и случилось, и Турецкому пришлось поплатиться за свои реплики и выслушать все соображения «Селедкина» об устройстве милиции и главенствующей роли оперуполномоченных в раскрытии преступлений.
Когда Бобрецов сделал паузу, Турецкий поспешил вернуть его в нужное русло:
— И что же этот Лешка? Куда он потом делся?
— Куда делся Лешка? — задумался старый опер. — Вот и не могу Вам ответить. Честное слово, упустил я его как-то из виду. Он от нас уехал. Когда? Сейчас подумаю... Как раз на месте, где он жил, хрущобы построили — бульвар Матроса Железняка там сейчас. Значит, год шестьдесят второй — шестьдесят третий. Да, наверно, где-то с середины шестидесятых я о нем уже почти не слышал. Но уезжал он таким, знаете, «преступным авторитетом», как нынче в газетах пишут. Вишь, очень уважительно к ним теперь. А раньше говорили просто — «пахан». Трудно сказать, куда он потом делся.
Может, сел, а может, и нет. Этот ведь умел из любой передряги сухим выйти. Не подскажу вам.
— Или завязал?
— Нет, — засмеялся опер, — это вы кому-нибудь другому рассказывайте, тем, кто кино снимает про раскаявшихся преступников, кто душещипательные статьи пишет. Я ведь сказал «почти не слышал». Уехал, значит, Леха Алай и пропал, больше не появлялся. А потом по своим каналам узнаю новость: получил он звание вора в законе. Когда ж это? Вот память-то... Сдает! Помню, летом дело было, как раз дубинки ввели резиновые. Не то что сейчас — дрын какой-то, тогда аккуратная дубинка была — телескопическая, выкидывалась сама собой. Жаль, запретили почти сразу. Говорили — злоупотреблений много. А какие были дубинки! Теперешние «демократизаторы» им в подметки не годятся.
— Неужели — вор в законе? — демонстративно удивился Турецкий в надежде прекратить сравнительный анализ дубинок.
— Да, представь себе. И рекомендацию получил от Васи Бриллианта. Так что этот Алексей не какая-нибудь мелочь пузатая. Воры в законе, может, в кино и завязывают, только я про то не слыхал. Не бывает такого. Теперь они по малинам да хавирам не бегают и самый что ни на есть цивильный вид имеют, а только такой как был «пахан», так и останется им до самой смерти. Вот что я вам скажу. Но где он и как, не знаю.
— Но фамилию-то помните?
— Фамилию помню, как не помнить. Шилов его фамилия.
Турецкий вздрогнул, но потом опомнился: «Не может авторитет с Плотины работать в КГБ. Но совпадение странное».
Старый опер тем временем продолжал:
