Барбара Вайн - Правила крови
— Что он сказал?
— Генри безумно переживал за Джорджа. И ему самому оставалось жить не так уж много. Клара пришла к нему в кабинет, разумеется, предварительно постучав. Он пригласил ее войти и поинтересовался, что ей нужно. Она спросила, правда ли, что Джордж гемофилик. Генри встал и очень спокойно сказал: «Чтобы я больше об этом не слышал, — а потом указал рукой на дверь и прибавил: — А теперь уходи!»
Мы оба какое-то время молчим, потом Люси говорит:
— Джордж умер две недели спустя. Он играл в саду и упал с каких-то ступенек. Клара сказала, у него был сильный ушиб головы. А колено, на которое он упал, раздулось, как воздушный шар. Именно так и выразилась Клара — воздушный шар. Похоже, мальчик умер от чего-то вроде инсульта. Генри на три дня заперся в кабинете. Не ел. Там у него был графин с водой. Никто не знал, выходил ли он ночью, спал ли он. На похороны Генри вышел, но проплакал всю службу. Эдит привезла его домой, уложила в постель и послала за врачом. Она могла делать с ним все, что угодно — в отличие от всех остальных.
Бедный Генри. Бедный Генри, наконец кого-то полюбивший.
— Я нисколько не сомневаюсь, что у Кеннета Киркфорда, сына Элизабет, была гемофилия.
— Клара тоже так говорила. Он был гемофиликом, но умер от дифтерии. Это позволило Элизабет представить все так, что сын болел только дифтерией. Но Клара знала, видела его опухшие суставы и поняла, что это такое. Она рассказала Мэри и Хелене. Тогда Мэри была незамужней, но верила в эти бабушкины сказки, что вторая сестра не может быть носителем болезни, если дефектный ген есть у первой. Точно так же считали в королевской семье, хотя на самом деле это не так.
— Тогда кто рассказал дочери Мэри, Патрисии?
Люси улыбается и вскидывает брови.
— Я не знаю всего, Мартин. В частности этого. Может, Клара. Когда родилась Патрисия, Кларе было всего лишь чуть больше тридцати. Она рассказывала мне, что пару раз ее звали замуж, однако она отказалась, из-за гемофилии. А у Хелены вряд ли был шанс.
Теперь я должен задать неудобный вопрос. Люси умолкает, и вид у нее подавленный. Ее лицо создано для улыбки, для счастья, и печаль ее старит. Внезапно она кажется мне намного старше Джуд — уголки рта опустились, лоб прорезали морщины. У нас обоих пропал аппетит. Мы заказали кофе. До того как его принесут, я должен задать свой вопрос.
— Откуда у вас возникли подозрения, что вы можете быть носителем?
— Я рассказала сестре все то, что рассказала вам. Не сразу. Когда ей почти исполнилось восемнадцать. Я готовилась к экзаменам в Обществе юристов, а она поступила на медицинский. Дженни спросила, понимаю ли я, что это значит: носителями может быть любая из нас или обе. Тот факт, что ген был скрыт на протяжении сотен лет, ничего не значит.
— Если он находился в той хромосоме, — говорю я, — которую Мэри не передала дочерям, то просто исчез бы. А если в той хромосоме, что унаследовали дочери…
— Совершенно верно. В то время мы с Дженни даже не думали о замужестве. Какое там замужество — восемьдесят четвертый год, и мы были молоды. Дженни и теперь не думает. Она не хочет замуж, не хочет детей, но самое парадоксальное, — Люси печально улыбается, — что Дженни не носитель болезни, в отличие от меня. Мы обе проверились при первой же возможности. Я рассказала мужу, когда речь зашла о браке. Он ответил, что ему все равно, и мы поженились. Я приказала себе забыть о детях, но теперь… понимаете, теперь научились отбирать эмбрионы, и…
— Предимплантационная генетическая диагностика, — перебиваю ее я. — Моя жена прошла эту процедуру. Кстати, сегодня.
— Но она не может быть носителем гемофилии!
— Полагаю, может, но дело не в гемофилии. У нее другой дефектный ген. — Чтобы немного утешить ее, я объясняю: — В определенном смысле это еще хуже. У нее все время выкидыши, но если бы ребенок родился, то… с тяжелой инвалидностью.
— Мне очень жаль, — говорит Люси, и я вижу, что она действительно мне сочувствует.
— У меня есть сын от первого брака.
Я сам не знаю, зачем это говорю, причем каждый раз. Возможно, из-за этого нелепого тщеславия, которое не в силах подавить, из-за абсурдной гордости тем, что я в состоянии стать отцом здорового ребенка. Я ничем не лучше Джорджи Крофт-Джонс, которая довольна своей почти неконтролируемой плодовитостью. Чтобы покончить с этим бессмысленным хвастовством, я сообщаю, что у меня такой же дефектный ген.
Меня вдруг охватывает желание узнать, как там Джуд, что с ней происходит, хотя что-то определенное можно будет сказать только через две недели.
Приносят кофе, и Люси говорит, что они с мужем один раз пытались зачать ребенка без гена гемофилии, но ничего не получилось, и через неделю они попробуют еще раз. Она хочет знать, не проявился ли дефектный ген у кого-то из наших родственников, и я рассказываю ей о Джоне Корри. Странно, но ее, похоже, утешает тот факт, что Джон решил не иметь детей, а она сама — повторяет Люси еще раз — согласна только на «ребенка на заказ».
— Остается Кэролайн Агню, — говорю я. — Дочь Патрисии. Она ваша двоюродная сестра. Что случилось с ней?
Люси отвечает, что никогда ее не видела. Возможно, в раннем детстве. Но Кэролайн на десять лет старше, и ей теперь сорок семь. Дженнифер получила от нее письмо, когда умерла их мать, Диана — почему именно Дженнифер, а не она, Люси не знает. Дженнифер ответила на письмо, но этим дело и закончилось.
Я спрашиваю, была ли в письме еще какая-нибудь информация о Патрисии. Люси сухо отвечает, что если я имею в виду гемофилию, то не было. Патрисия писала о приятных воспоминаниях, связанных у нее с Дианой, и о том, что в последний раз они виделись в квартире Клары.
— А ваша мать когда-нибудь упоминала об этом?
— Не помню. Но это могло быть давно, когда я училась в университете. Мы все не большие мастера писать письма.
Последние десять минут я размышлял над тем, что должен позвонить в больницу, как только доберусь до телефонной будки, но после того, как мы с Люси прощаемся и обмениваемся пустыми обещаниями не терять связи, сажусь в такси и еду прямо туда.
Теперь ничего делать не нужно, только ждать. Долгое Ожидание, как говорят в больнице, четырнадцать дней между трансплантацией эмбрионов и тестом на беременность. В нашем случае эти дни растягиваются между концом апреля и началом мая. Джуд ничего не может сделать, чтобы увеличить шансы трех крошечных, размером с булавочную головку эмбрионов, — не помогут ни витамины, ни пищевые добавки, хотя ей рекомендовано избегать чрезмерной физической нагрузки и алкоголя. Она так хочет, чтобы все получилось, что, как мне кажется, с радостью отказалась бы от пищи, если бы это гарантировало успех. Я тоже отчаянно хочу, чтобы все получилось, чтобы Джуд была счастлива — или осталась счастлива.
Хотя теперь ее не назовешь особенно счастливой; она легко переходит от смеха к слезам, иногда отчаянно стремится отвлечься от всепоглощающего желания, затем испытывает вину и суеверный страх. Джуд боится, что если перестанет думать об этом хотя бы на секунду, ее мстительная матка ополчится на нее и отвергнет эти зародыши — из-за того, что Джуд недостаточно их хочет. Настоящее безумие.
* * *Осталось всего одиннадцать дней, и с Джуд все в порядке. Я снова думаю о надежде, этой вероломной добродетели, о том, как она наполняет душу и тело Джуд, вдыхает в нее силы, сбрасывает десять лет, делает походку пружинистой, заставляет глаза светиться. Она даже просит у меня прощения за «отстраненность» и «поглощенность своими мыслями». Все эти недели она была не очень хорошим товарищем, не очень хорошей женой, замечает Джуд, но она все это мне компенсирует, когда будет знать, что у нее здесь — она хлопает себя по плоскому животу — растет здоровый ребенок. И мне не стоит волноваться из-за продажи дома, потому что мы не должны его продавать. Джуд возьмет дополнительную работу, станет личным редактором у какого-нибудь популярного миллионера или, неопределенно прибавляет она, будет читать кому-нибудь рукописи. Я возражаю, убеждаю ее, что не волнуюсь и убежден, что все будет хорошо, хотя на самом деле так не думаю. Мне кажется, Джуд не понимает, что значит работать, когда дома ребенок, не говоря уже о второй работе. Изо всех сил напрягая воображение, я могу поверить, что такое возможно, но понимаю: дома с ребенком буду сидеть я, причем еще и работать, чтобы оплачивать услуги няни. Естественно, ничего этого я не говорю. Прошли те времена, когда мы делились друг с другом самыми сокровенными мыслями и были честны друг с другом — по крайней мере, в той степени, в какой вообще могут быть честными люди. Мне даже не хочется рассказывать о том, как продвигается биография Генри. Как мне рассказать женщине — своей жене, — которая является носителем дефектного гена, о том, что я нашел других женщин, носителей дефектных генов? Джуд в курсе, что я встречался со своей родственницей Люси, но подробностей знать не желает. Она не спрашивает, и я не говорю.
