Полина Дашкова - Место под солнцем
Однако ничего этого Катя не сказала. Молча развернулась, побрела к своему подъезду. Колотил озноб, и от того, что промолчала, не вступилась за несчастную тетку, становилось еще гаже. Понятно, никакого смысла в ее заступничестве не было бы, и все-таки… С этим гадким чувством она уснула, и утром, наспех приводя себя в порядок перед визитом к вору в законе Луньку, так не хотела опять возвращаться все к тому же гадкому чувству собственной беспомощности и опасности, которая бродит где-то рядом, совсем близко, забегает вперед, предупреждая каждый Катин шаг, смеется в телефонной трубке, а возможно, и в глаза заглядывает.
Митяй курил в джипе, коротко просигналил, когда она вышла из подъезда. Перед разговором с Луньком надо успокоиться и собраться. Если она твердо решила взять на себя казино, то этот разговор вдвойне важен. Лунек будет вежливо проверять ее «на вшивость», и от того, как она поставит себя с самого начала, зависит очень многое.
Лунек ждал ее в своем офисе-особняке в Сокольниках. Бесшумно раскрылись стальные ворота и тут же закрылись, пропустив джип. В гостиной на журнальном столе стояли ваза с фруктами и пепельница.
– Привет, соня. Завтракать будешь? – Лунек встал ей навстречу, поцеловал в щеку.
– Буду, – кивнула Катя и уселась в глубокое мягкое кресло.
Лунек щелкнул пальцами, через минуту пожилой, бритый под «ноль» мужик, которого Катя прежде никогда не видела, вкатил сервировочный столик. На столике дымилась большая серебряная турка с кофе, стояли высокие стаканы с ледяным апельсиновым соком, тарелки с поджаренными ломтиками ржаного хлеба, с сыром, ветчиной, вазочки с черной и красной икрой.
– Ну как, ты обдумала наш разговор? – спросил Лунек, разливая кофе по чашкам. – Ты готова стать единственной наследницей? Или у тебя есть сомнения?
– Если честно, сомнения у меня есть, – призналась Катя, – во-первых, я ничего не смыслю в игорном бизнесе. Во-вторых, очень люблю балет. И, в-третьих, не совсем понимаю, почему нельзя поделить все на троих, как положено по закону. Грубо говоря, почему именно я?
– Объясняю по пунктам, – усмехнулся Лунек. – Что касается игорного бизнеса, то твой муж тоже сначала в нем ничего не смыслил. Но освоился довольно быстро. Дальше. Ты любишь балет и понимаешь, что если возьмешь на себя казино, то танцевать уже не сможешь. Хорошо, что ты это понимаешь. Но, видишь ли, если ты откажешься от казино, то никто не гарантирует, что твой театр не развалится. Он ведь никому, кроме тебя, по-настоящему не нужен. Извини, но мне тоже. Балет – это, конечно, красиво, возвышенно, однако дохода не приносит. Только одни расходы. Я готов с ними смириться просто из уважения к тебе. А насчет возможности танцевать – тебе, извини, уже не двадцать. Я в этом плохо разбираюсь, но знаю: ваш балетный век короток. Ну сколько еще ты продержишься в примах? Надо думать о будущем. И последнее, главное. Почему именно ты? Калашников-старший, как тебе известно, уже владеет определенной долей акций. Если к этому прибавится еще солидный куш, одна треть от части Глеба, то получится много. Но я боюсь, получится еще больше, ибо Константину Ивановичу ничего не стоит уговорить Надежду Петровну отказаться от своей трети в его пользу. Таким образом, в руках одного человека окажется шестьдесят процентов от контрольного пакета. При всем моем уважении к Константину Ивановичу, я не уверен, что он устоит перед искушением, не попытается захапать все целиком и выйти из-под моего контроля. И у его юной жены тоже губа не дура. Она очень бойкая девочка, очень… В общем, они стоят друг друга, и из двух вариантов – они или ты – я выбрал тебя. Я понятно излагаю?
– Вполне, – кивнула Катя.
– Ты ешь, пока гренки теплые. Слушай и ешь. Катя сделал себе бутерброд с черной икрой. Есть действительно хотелось.
– Так вот, – продолжал Лунек, – то процентное соотношение, которое существовало до смерти Глеба, было для меня оптимальным. Оно не должно измениться. Тебя я знаю достаточно хорошо. Ты человек трезвый, спокойный, предсказуемый, без вывертов. И далеко не дурочка. В определенном смысле ты как партнер меня устраиваешь даже больше, чем Глеб. Ты не станешь заводить себе сумасшедших любовников, напиваться, скандалить, нарочно светиться перед журналистами. У тебя нет комплексов и амбиций. Ну и вообще, ты мне глубоко симпатична по-человечески. Имидж игорного заведения только выиграет от того, что хозяйкой будет молодая красивая женщина с отличными манерами, идеальной репутацией и гордой балетной осанкой. Но это уже детали. Главное ты поняла?
– Поняла.
– Сомнения еще остались?
Прежде чем ответить, Катя доела свой бутерброд, допила кофе, достала из сумочки пачку сигарет. Лунек быстро, по-джентльменски, щелкнул зажигалкой.
– Сомнений уже не осталось, – она спокойно глядела в серо-желтые глаза, – есть одно условие.
– Какое? – Он едва заметно вскинул брови.
– Ты поможешь мне найти убийцу моего мужа.
– Ну, Катюша, здесь уже все порядке. – Он благодушно улыбнулся. – Я же сказал тебе на похоронах. Ольгу Гуськову, последнюю любовь твоего мужа, арестовали по подозрению. Не знаю, утешит тебя это или нет, но убила она. Причем есть мнение, что метила в тебя. Но она ответит за это, не переживай. Ты ведь понимаешь, у меня есть свои информаторы и я не стал бы просто так говорить.
– У тебя информаторы, а у меня – два трупа за одни сутки, – задумчиво произнесла Катя.
– Как – два? Еще вчера вечером был только один. Света Петрова. Кстати, я поинтересовался сегодня Утром, там действительно банальное ограбление.
– Был еще один труп. Ночью, – ответила Катя с нервной усмешкой.
– Шутишь? Или серьезно?
– Совершенно серьезно. Бомж отравился этиловым спиртом у нас во дворе.
– Бывает. – Лунек открыл фарфоровую масленку, стал аккуратно намазывать на ржаной ломтик сначала масло, потом черную икру, делать себе третий по счету бутерброд. – Надеюсь, тебе не пришлось опять ехать в морг?
– Нет, – покачала головой Катя, – мне только пришлось вызвать «Скорую». Но дело в том, что этот бомж видел киллера, который стрелял в Глеба.
Лунек уставился на Катю своими серо-желтыми холодными глазами. Рука с бутербродом застыла у рта.
– В воскресенье в нашем дворе дежурили телевизионщики. Пока они меня стерегли, стали зачем-то снимать этого бомжа, Бориску. Он жил в нашем дворе, имел привычку шастать ночами. И я подумала – вдруг что-то мог заметить той ночью? Он боялся милиции как огня, а телевизионщики – совсем другое дело. Они охотятся за жареными фактами, даже бомжу это понятно. Они могут заплатить за информацию, вот он, вероятно, и решил заработать. А какой был самый последний жареный факт в нашем дворе? Конечно, убийство Глеба. Не знаю, сказал ли он им что-то конкретное, это у них надо спросить. Там был такой мерзкий скандальный репортеришка по фамилии Сиволап и с ним оператор. Я вовсе не была уверена, что Бориска действительно кого-то видел, просто выстроилась довольно зыбкая логическая цепочка. Пока я размышляла, стоит ли идти дальше по цепочке, наткнулась на этого Бориску. Мы недоговорили. Я только успела узнать, что он и правда видел убийцу. Это была женщина.
– Ну, это и без твоего бомжа понятно. – Валера принялся наконец за свой бутерброд. – У следствия нет сомнений. И у меня, в общем, тоже… – А у меня есть. – Катя вытащила из сумочки две аудиокассеты и положила на стол перед Луньком.
Слушая запись первого разговора, Лунек мрачнел на глазах.
– Это Света Петрова. Та самая, которую задушили на пустыре, – объяснила Катя, – она начала звонить давно, за две недели до смерти Глеба. Я не знаю, была ли она знакома с Ольгой Гуськовой. Конечно, можно предположить, что была, и именно Ольга просила ее звонить мне, а потом, почувствовав опасность, убрала как свидетеля. Но я почти уверена – это не так.
– А почему, собственно, ты в этом уверена? – медленно произнес Лунек.
– Сначала послушай вторую кассету. Лунек послушал. Но лицо его при этом уже не было таким напряженным. Он лишь брезгливо поморщивался.
– Ну и что? – спросил он, когда отзвучали голоса в магнитофоне. – Нет, я понимаю, жутко противно, даже меня тошнит. Но ты женщина сильная, переживешь.
– Переживу, – кивнула Катя, – однако звонок этот прозвучал тогда, когда Ольгу уже арестовали, а Света Петрова была мертва. Если ты послушаешь внимательно еще раз, то заметишь – другой голос. Другой человек. Похоже на Свету, но не она. Да и не могла она. Ее убили в субботу вечером. А позвонили в ночь после похорон, в понедельник.
– Нет уж, уволь, – засмеялся Лунек, – еще раз эту пакость я слушать не, собираюсь. И вообще, Катюша, плюнь. Забудь. Обычная бабская злоба. Если ты будешь обращать на это столько внимания, то сама не заметишь, как скатишься до того же уровня. Знаешь, что мне в тебе всегда нравилось? Отсутствие бабства. Редкое качество для женщины. Ты понимаешь, что я имею в виду? Среди вашего брата мало таких, которые прощают чужую красоту, чужой успех. Попробуй при одной женщине сказать про другую доброе слово! Злобой изойдет. Хорошо, если только в душе, а то и нагадит как-нибудь, исключительно ради собственного удовольствия. Это особенно заметно в женской зоне. Там хорошенькую мордашку могут и бритвой порезать. Но и про твой красивый балетный мир я тоже кое-что слышал. Кстати, если уж говорить о высоком, у Пушкина, например, в сказке о «Мертвой царевне» все закручено именно на бабской зависти. «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» А если не я, другая, так я эту другую в порошок сотру, отдам зверям на растерзание, отравлю, утоплю… Впрочем, топили красавицу в другой сказке. Помнишь, ткачиха с поварихой в сказке «О царе Салтане»? Я пацаном был, когда мне бабушка читала, а, видишь, до сих пор помню. «И завидуют оне государевой жене». Завидуют, суки, младенца не пожалели, в бочку законопатили, гонца опоили, государственный документ подменили. А ради чего, спрашивается? Просто так, из зависти. – Лунек откинулся на спинку кресла и прищурился как-то странно, по-кошачьи. – Александр Сергеевич много чего умного написал. Только поговорить мне об этом не с кем. А хочется. Надо нам с тобой, Катюша, почаще встречаться. Не только по делу, но и так, для души.
