Падение «Купидона» - Алекс Джиллиан
Ей невероятно идет стильное приталенное платье приятного бежевого оттенка, расклешенное книзу и прикрывающее колени. Но признаться, я скучаю по ее шортам, которые так часто ставил в упрек и категорично высмеивал. Я скучаю по многим моментам, связывающих нас: по остроумным перепалкам, ее дерзкому язычку и взрывному характеру, по вызывающей и иногда робкой улыбке, розовеющим щекам и теплым губам, по смущённому шепоту. И, кажется, что так просто подойти, взять за плечи и, заглянув в глаза, сказать: «Я скучаю по тебе, Эби», но на самом деле нет ничего сложнее обычных и искренних фраз, если не уверен, что они кому-то нужны.
Когда-то я задавался вопросом: можно ли полюбить в семнадцать лет. Я много думал об этом, размышлял, анализировал. А сейчас понял, что нет ничего проще, чем влюбиться в возрасте, когда мир замер в ожидании грядущих трагедий, и ты еще свободен ошибаться, выбирать и принимать решения интуитивно, с азартом, которые позволены только юности. И такая любовь горит ярко, неистово, сжигает все на своем пути и гаснет, оставляя горечь и боль поражения, а ты чувствуешь себя случайно выжившим, разрушенным, опустошенным, отравленным.
Сегодня у меня не осталось вопросов. Мое сердце знает, уверенно кричит, что любовь после первой волны апокалипсиса возможна. И над пепелищем разбитых надежд однажды восходит солнце, проливаются дожди, появляется радуга, в черной выжженной земле пробиваются зеленые побеги. Они стремительно растут, тянутся к теплу, распускаясь под золотистыми лучами. Этот процесс цикличен, неумолим, не всегда заметен. Мы не знаем, когда семена дали свои всходы, но точно уверены, что ни одна катастрофа вселенского масштаба не способна вырвать их с корнем. И именно такая любовь способна выживать вечно, вопреки тысячам преград, которые порой устанавливаем мы сами.
И это то, что я хотел бы объяснить своей жене, но боюсь, что у меня не хватит слов, а у нее — терпения и желания дать мне еще один чертов шанс.
— Давай помогу, — мягко говорю, вставая рядом, и уверенно забираю из рук Эбигейл тяжелое блюдо. Она вздрагивает и привычно напрягается, когда наши пальцы соприкасаются, непроизвольно отступает в сторону.
Я ставлю тарелку на стол, не сводя взгляда с немного бледного лица и уставших зелёных глаз, обрамлённых густыми черными ресницами. Она раскладывает приборы, полностью игнорируя мое присутствие. Намеренно или это уже вошло в привычку? Хотелось бы списать на озабоченность здоровьем Кеннета, но с недавних пор мысли Эби для меня закрытая книга. На днях она снова постригла волосы, сейчас они собраны в аккуратный хвост на затылке. Мой взгляд беспрепятственно блуждает по изящной линии шеи, задержавшись на бьющейся венке, выдающей ее волнение. Это лучше, чем полное равнодушие.
— Все готово. Можно садиться обедать, — произносит тихо, обходит стол и занимает свое место и, уставившись в тарелку, раскладывает на коленях салфетку.
Когда-то я ненавидел церемониальные ужины в доме Дракулы, но теперь каждый день участвую точно в таких же. Обречённо вздохнув, снимаю пиджак, вешаю его на спинку стула и тоже сажусь. Эби поднимает на меня нечитаемый взгляд, хмурится и порывисто встает с места, и направляется в мою сторону. Разумеется, не для того, чтобы пожелать приятного аппетита и поцеловать хотя бы в щеку. Она берет мой пиджак, собираясь отнести его наверх и повесить среди других подобранных по цвету и хранящихся в идеальном порядке вещей, но я успеваю поймать ее за руку.
— Оставь, — требую я, настойчиво глядя ей в лицо. Она невозмутимо пожимает плечами, дергая запястье, и я отпускаю ее.
— Ты опять собираешься в офис? — спрашивает Эби, вернувшись за стол, явно намереваясь завести светскую беседу. Ослабив галстук, а потом вовсе сняв его, я откидываюсь на спинку стула, не испытывая ни малейшего аппетита.
— Тебе действительно интересно? — опускаю взгляд на наручные часы. В принципе, мог бы еще кое-что успеть, но настроение работать совершенно отсутствует.
— Конечно, — кивает Эби, озадаченно глядя на меня. — Зачем ты тогда, вообще, приехал?
— А ты не догадываешься?
Она выглядит искренне удивленной. Черт, а ведь Эби всерьёз не понимает, почему я бросил все дела и явился домой посредине рабочего дня.
— Скажи мне, Эби, почему я узнаю, что Кен заболел, от Брекстона и Дрейка, а не от тебя? — всматриваясь в распахнутые малахитовые глаза, я пытаюсь найти в них правильный ответ, а не тот, что она мне выдаст дежурной фразой. — Что за неискоренимая близость с моей охраной?
— Брекстон — мой телохранитель, — сдержанно произносит Эби, еще больше раззадоривая мой гнев. — И я не просила докладывать тебе, что Кеннету не здоровится.
— Ты себя сейчас слышишь, Эб? — меня раздражает ее светская вежливость и едва уловимая ирония за каждым сказанным словом. Когда она успела стать такой манерной? И где, черт возьми, я был в это время? — Они, значит, должны знать, что мой сын заболел, а я нет?
— Простая простуда. Ничего серьезного, — заверяет Эби, накладывая в свою тарелку немного овощного салата. Я бегло прохожусь взглядом по имеющемуся ассортименту, задержавшись на супнице. Если там бульон из индейки и шпината, мой желудок этого не переживет.
— Ты должна была сама мне позвонить! — накладывая в глубокую тарелку немного супа, настаиваю я. Эби закатывает глаза, нанизывая на вилку листик салата.
— И что бы это изменило?
— Я бы приехал и сам отвез тебя.
— Ты перегрелся, Джером? — в зеленых глазах появляется озадаченное выражение, на губах мелькает ироничная улыбка. — Сегодня и правда жарко. Я ценю твое рвение, но сейчас оно неуместно.
— Он первый раз заболел, я…
— Не первый, — обрывает ровным тоном, который не вяжется со вспыхнувшим в глазах раздражением. — На прошлой неделе у него резались зубы, и мы два дня не спали, сбивая температуру.
Теряя дар речи, я ошарашено смотрю на нее. Почему она говорит мне об этом только сейчас, черт возьми? Мои столовые приборы так и лежат завернутые в салфетку. Гребаный шпинат, не глядя
