Красная карма - Жан-Кристоф Гранже
Чтобы попасть в архив, достаточно было спуститься в подвал. Винтовая лестница ввинчивала – в смысле, вела – посетителя в подземное хранилище, заполненное грудами информации, набранной типографским шрифтом.
Мерш чувствовал себя прескверно: с него лил пот, горло саднило, кишки драло от сатанинской еды. Не говоря уже о джетлаге, жаре и ломке…
Он вошел в помещение, которое выглядело как бумажный храм, выстроенный из пожелтевших конвертов, перевязанных кип газет и высоченных бумажных стоп. Старые номера пошли на устройство кровати, ниши и даже столика, на котором некий индус старательно готовил себе чай.
В остальном все соответствовало бенгальским стандартам: неоновые лампы, вентиляторы, тараканы… Он побродил несколько минут в этой атмосфере, пропахшей чернилами и пылью, пытаясь расспросить бездельников в пижамах. Чаще всего ему вообще не отвечали или отвечали что-то невразумительное. Надо сказать, что Мерш говорил на примитивном английском, стараясь в подражание «бритишам» проглатывать согласные.
Наконец он нашел собеседника в лице брахмана – представителя высшей в Индии касты, к которой относятся также жрецы, ученые, инженеры. Коротко стриженный, с голым торсом, тот, гордо выпятив грудь с тонким белым шнурком, повязанным на манер патронташа, выразил готовность ему помочь.
– What are you looking for, sir?
– Some articles about a French researcher.
– What kind of researcher?
– A musicologist[98].
Мерш не был уверен, что правильно назвал его по-английски.
– Is he staying in Calcutta?
– No. In Benares[99].
Мужчина поморщился. Этот город принадлежал другому миру.
– You mean Varanasi.
– Heu… Yes[100].
Выслушав просьбу, архивист поклонился. Когда он поднял голову, Мерш увидел у него на лбу красную точку – «третий глаз», символ мудрости и духовных исканий, который у него ассоциировался скорее с мишенью в тире.
– What is the name of the musicologist, sir?
– Pierre Roussel[101].
Брахман расплылся в улыбке, сопровождая ее обязательным покачиванием головы, выражающим… впрочем, Мерш пока так и не понял, что должно выражать это покачивание.
– Come with me[102].
Они двинулись вдоль рядов бумажных колонн, сталкиваясь по пути с новыми призраками: одни шагали навстречу с папками под мышкой, другие устроились в закоулках, выгороженных в тех же газетах, и читали.
Наконец проводник остановился возле шкафа с многочисленными выдвижными ящичками, заполненными регистрационными карточками. Порывшись в них, он полез на башню, составленную из газетных стопок, втискивая голые ступни между ними.
Примерно на половине высоты он выдернул кипу газет, словно кирпич из стенной кладки, сунул добычу под мышку и так же ловко спустился вниз.
– Maybe we could find something there[103], – лаконично сказал брахман, встав на колено и развязывая кипу.
Мерш, взмокший от пота, неотрывно наблюдал за его действиями, мечтая об одном: принять душ и провалиться в сон (синдром отмены амфетамина вызывал у него мучительную ломоту в суставах), – но сейчас речь шла не о его жизни, вовсе нет…
Развязав коричневыми пальцами ветхие веревочки, индус большим и указательным начал листать подшивку номеров «Стейтсмена». В воздух поднялось облако пыли, похожее на пыль воспоминаний.
– Pierre Roussel is not very well-known in Calcutta.
– But you have an article about him?[104]
Брахман торжествующе потряс листком:
– There! A newspaper obituary. Pierre Roussel died in november 1964![105]
95Еще одна дверь захлопнулась у него перед носом. Мерш взял газету и пробежал глазами некролог, который не превышал двадцати строк. Тем лучше – он был не в состоянии прочитать больше, не говоря уже о том, чтобы понять.
Итак, даты. Руссель родился в 1923 году в Париже, в 1946-м получил степень магистра в Национальном институте восточных языков и культур, а также выиграл первую премию конкурса композиторов парижской Национальной консерватории. В следующем году – отъезд в Индию. Сначала он поселяется в Калькутте. Изучает вину и часто посещает гуру, чье имя в статье не указано. Медленно, но верно с Русселем происходит метаморфоза: он обращается в индуизм, становится переводчиком священных текстов (его переводы считаются спорными и вызывают полемику) и пишет книги по-французски, повествуя о мистическом опыте, полученном в Индии. Его книги (этого Мерш не знал) становятся во Франции бестселлерами. На гонорары он создает собственную музыкальную школу и архивный центр, содержащий тысячи партитур и переложений индийской музыки. В некрологе Пьер Руссель именовался одним из выдающихся мировых специалистов в этой области.
О чем в статье не упоминалось? О том, что после Освобождения Руссель познакомился с Симоной Валан и – единожды! – переспал с ней.
Еще одно умолчание: Руссель не любил женщин и, вероятно, провел свою жизнь в окружении хорошеньких индийских мальчиков.
И наконец, последнее и не такое уж мелкое упущение: фамилия Руссель была ненастоящей. Приехав в Индию, музыковед зачеркнул свое прошлое и отрекся от родственных уз. Так кто же были эти Жуандо, его настоящая семья?
Пьер Руссель умер от рака легких, но причиной тому был не табак (он не курил), а уровень загрязненности воздуха в Варанаси. В этом смысле, с совершенно неуместной иронией комментировал автор статьи, музыковед умер как истинный индус, поскольку первое место на субконтиненте занимает смертность от респираторных заболеваний.
В конечном счете эта заметка не сообщила Мершу ничего нового. Он не нашел в ней никакой связи с Саламатом Кришной Самадхи. Как и с Матерью, как и с Рондой. Возможно, Симона Валан права: «индуизм» отца Эрве был лишь случайным обстоятельством, никак не связанным с недавними событиями.
Но статья в «Стейтсмене» все-таки содержала в себе кое-что ценное: фотографию Пьера Русселя примерно в сорокалетнем возрасте. Сходство с сыном бросалось в глаза: то же костлявое лицо, те же тонкие черты, выдающие интеллект и живой ум. Мерш без труда представил себе этого аристократа от музыки – что-то вроде французского гуру в дхоти, пощипывающего струны ситары под сводами обветшалого дворца.
– Can I take this?[106] – спросил он, поднимая глаза от газеты.
– Of course, – усмехнулся мужчина. – We need more space here![107]
Мерш даже не соизволил улыбнуться этой шутке. Он аккуратно вырвал газетный лист и положил его в карман. Он хотел показать статью Николь – на случай, если какие-то нюансы от него ускользнули.
– Thank you very much[108], – ответил он и поклонился.
– It’s my pleasure[109], – отозвался брахман, кивнув круглой, как мяч, головой.
Мерш задумался: может, следует оставить ему чаевые за «оказанные услуги»? Или, напротив, принять как милость от высшего существа? Он решил не рисковать.
Выйдя на улицу, сыщик бросил взгляд на часы: уже четыре. Время, как и все вокруг, будто плавилось под ослепительным солнцем. Деревья стояли с выцветшей корой, их пыльные листья из последних сил пытались укрыться в какой-нибудь тени, а ветер, на который только и была надежда, переместился в Бенгальский залив.
Мерш остановил такси (он упорно отказывался пользоваться услугами рикши)
