Петр Катериничев - Беглый огонь (Дрон - 3)

Глава 51

Выпавший снег укрыл иззябшую, охлябшую землю ровным белым покрывалом. Упал мороз. И деревенька сразу стала уютной, как на рождественской открытке: избы, под толстыми шапками снега, с тоненькими дымками над крышами, замерли в звенящей тишине; изморозь укутала ветви деревьев блестящим серпантином, и они, казалось, вызванивают в неверных лучах низкого солнца, в прозрачном и чистом, как ключевая вода, воздухе едва слышимую мелодию, полную нежности и света. Я выскочил на улицу, умылся и растерся снегом, наскоро похлебал горячую кашу с куском свежевыпеченного хлеба, накинул камуфлированный бушлат - все работники Трофимовны щеголяли в них, выменянных на продовольствие у какого-то начхоза ближней воинской части: и модно, и не задувает. Да и время сейчас такое, камуфляжное: любой стремится замаскироваться под крутого дробоскула, хотя бы для самоутверждения. Мода диктуется, как во времена средневековья, суровой военной необходимостью: западные рыцари щеголяли волосами до плеч, которые удобно убирались под массивный ведрообразный шлем; наши - стриглись скобочкой, под круглый шлем с шишаком. А уж в живых оставался тот, кому больше везло при прочих равных. Такие дела. Я запрыгнул в крытый кузов шестьдесят шестого "газона", развозящего по работам. Машина затряслась на замерзших колдобинах, я посмаливал "примку" и видел себя порой словно со стороны: теперешняя моя жизнь казалась мне не менее призрачной, чем та, что я вел совсем недавно. До обеда, бодро распевая арию Аиды из оперы Верди, я шпателем счищал побелку со стен крохотной церквушки, построенной в начале прошлого века. Церковь собралась отремонтировать на общественные деньги сама Трофимовна, а на пересуды злопыхателей, что-де деньги есть на что тратить, отвечала неизменно: "Не к рублю достаток спешит, а к Богу". Работа спорилась, а я - думал. Благо было о чем. И мысли мои, к сожалению, были далеки от благочинных. За истекшие месяцы к разгадке убийства Димы Круза я не приблизился ни на шаг. И если раньше катящиеся, как крупные бульники с горы, события не давали мне времени подумать и осмотреться, то теперь - просто не было пищи для размышлений. С регулярностью часового маятника я захаживал в промерзшую деревенскую библиотеку, а вернее, избу-читальню, и просматривал тщательно все поступающие газеты: Марья Трофимовна, видимо боясь проглядеть во вверенных ей поместьях Ломоносова, выписывала центральные газеты за счет правления и обязала библиотекарш, кроме отопления раз в неделю помещений, еще и подшивать прессу и содержать в порядке красные уголки. Что на Москве? Воруют. Ну а помимо этого... Дедушка-гарант, как у него принято, под капельницей работает с документами, сраженный очередной простудой. Близкая к кремлевскому семейству молодежь спешно сколачивает блочок, "тяжеловесы" - выжидают, вольный стрелок-предприниматель Абрамыч мотается по весям СНГ в неприметной должности исполнительного секретаря... Хе-хе, когда-то и должность секретаря генерального была мельче мелкого, но Иосиф свет Виссарионович наглядно доказал, что не место красит человека, а человек - место, так что пришлось даже название должности выписывать полстолетия с заглавной буквы! Что еще? Премьер-канцлер, невзирая на недовольство "доброжелателей" из МВФ и комментарии ехидного ТВ, реализует давно продуманную и четкую программу. Ну и - постреливают, конечно, не без этого. И предпринимателей, и политиков, и Бог весть кого еще. Как выражался ведущий популярной передачки про умных и разных: "Вот такая идет игра!" Я же не узнаю, почему убили Диму, пока не сумею понять, что и зачем ему нужно было в Покровске. Зачем ему был нужен я. И вообще, что есть там ценного или даже сверхценного, ежели грохнули не только вице-президента не самого последнего банка, но провели красивую комбинацию по моей нейтрализации: с той убитой девчонкой в моей квартире. Проще всего, конечно, спросить у губернатора: дескать, дорогой товарищ, из-за чего весь сыр-бор с поножовщиной разгорелся, а? Какие люди и чем интересовались на вверенной вам территории? Даже если бы я смог добиться аудиенции у высокого всегубернски избранного, представляю, что бы он ответил. Правда, я бы туда не пошел, но все равно: к чему мне лишние хлопоты? Особенно если они пустые? А потому оставалось надеяться на "четвертую власть" и прочие "брехунки", типа телеящика или радиоточки. Расчет мой был примитивен, но точен: если в Покровске действительно есть нечто оч-ч-чень ценное, стоящее громадных денег, это "нечто", во-первых, нельзя сбыть ни в пункте приема цветного лома, ни на "толчке", а во-вторых, у нас на покупку чего-либо очень ценного за смешные российские рубли всегда есть, как минимум, два претендента. И "джентльменские соглашения" между ними неуместны. Вряд ли китов расейского бизнеса остановит отсутствие трупа такой персоны, как я: бизнес не терпит отлагательств; а это значит, что процесс идет, еще как идет! И как только одна из сторон выйдет на сделку реально, а то и проведет ее, другая, проигравшая, не удержится от соблазна хотя бы тяпнуть более удачливого конкурента за пятку газетной статейкой или разоблачительным опусом в оплаченной телепередачке. Вот тогда мне и предстоит сдвинуться с места, и ни днем раньше. Нет, возможно, над предметом купли-продажи и витает завеса совершенной секретности, но на это есть даже готовая газетка под одноименным названием, которая и сливает хорошие, профессионально приготовленные какашки на головы заворовавшихся правительственных функционеров. А дальше уже дело техники: генпрокуратура заведет ли дельце, ФСБ ли кинется отстаивать национальные интересы согласно вновь открывшимся обстоятельствам или сам Дедушка разразится указом... Или, напротив, останется безмолвен и безучастен, аки сфинкс в пустыне. Как говорят американцы, "it depends". Зависит от обстоятельств. Ну а мне остается ждать. Читайте прессу, господа. Ищите, и обрящете! Собственно, и Петровича я намедни выслушивал не из обыденного детского любопытства. То, что в каком-то из покровских "почтовых ящиков" припрятано до поры неучтенное ноу-хау, вполне может соответствовать действительности. Но оборонные ноу-хау игрушки специфические: это не готовая к употреблению крылатая ракета, зенитно-ракетный комплекс или даже ядреная бомба, то есть не продукт, который можно употребить до указанной даты. Разработка, особенно ежели она еще не в "металле", нужна очень узкому кругу ограниченных лиц, причем в трех-четырех странах мира, включая Россию: только в них могут найтись материальные, интеллектуальные или иные ресурсы, чтобы довести подобную разработку до ума, превратить в работающий агрегат, который можно сбывать вольнолюбивым арабам, горячим африканским парням или перманентно голодным латиносам за хорошие денюжки. Таким товаром не заинтересуются ни оружейные спекулянты, ни богатые, но безграмотные террористы; круг поиска сужается. Так что, почитывая прессу, я иду верной дорогой. Рабочий день мой закончился ближе к десяти. Как писали в школьных сочинениях, "усталые, но довольные они возвращались из похода". Машину, что приезжала часов в шесть, я отослал: хотелось закончить сегодня работу пыльную и нетворческую. Вышел из храма, замкнул двери на немудреный висячий замок, несколько раз глубоко вдохнул чистый морозный воздух. "Рождественская открытка" там, внизу, была еще прекраснее, чем утром: из печных труб вились почти вертикально вверх дымки, сами избы, укутанные чистым блестящим снегом, в лунном свете выглядели как елочные украшения, и казалось, такой покой и чистота царят по всей земле, везде живут добрые люди среди уюта, добросердечия и любви. Мощные фары полоснули небо; через минуту послышался звук мощного дизеля, а еще через пять вылизанный джип въехал на взгорок и замер. Дверцы распахнулись, площадку перед храмом залило ритмическое содрогание ударных, несущееся из мощных динамиков импортной стереосистемы: музыкой эту какофонию звуков я бы не назвал. Салон осветился, в нем оказалось трое парней и столько же девиц; девицы заахали от хлынувшего в салон морозного воздуха - из одежды на них оставались только сапожки. Повизгивая, они запахнулись в шубы и задергались в ритме музона. Из салона вывалился пузоватый здоровяк, тупо уставился на меня, мигая маленькими, в белесых ресницах свинячьими глазками и пытаясь связать воедино тот разрозненный хлам, что туманом плавал у него в голове. - О, земеля! Сторожишь тут? Я только пожал плечами. - Держи! - Он сунул мне новенькую хрустящую сотку. - Большой театр с гомиком на крыше. - Он хохотнул. - Но мы-то не гомики, хотим, чтобы все по уму... Парень замолк, снова глядя на меня бессмысленно и вязко: ну да, мысль пришла и ушла не попрощавшись. Алкоголем от него не разило, значит, ребятки развлекались по-другому: "кокаина серебряный иней..." А то и "загниловали", помешав несовместимые наркотики, так сказать, по мере поступления. - Ты чего замер. Кабан! Отмыкай сарай! - поторопили его из салона. - Во, земеля! - вспомнил мордоворот. - Открывай нам эту халабуду. Девки романтики захотели, венчаться будут, мля! У нас и христосик с собой, во! Он развернул ненашенский журнал с бородато-волосатым уродом на обложке, в коже и клепках, разинувшим хлебальник так, словно желал заглотить пенисоподобный микрофон. Кабан перехватил мой взгляд. - Да пидор, конечно, - кивнул он на певца, - но соски от него тащатся! По нашей сельской местности и такой сойдет. Ну чё стал, отмыкай замок, тело праздника просит! Двое парней выпрыгнули из машины: один - тощий, длинный, волосатый и редкобородый; да и не парень вовсе, мужик лет тридцати пяти, взгляд темных глаз - тонущий, стылый. Другой - этакий баловень-херувимчик, амур, голубоглазый светловолосый красавчик, губки бантиком; вот только уголки рта опущены брюзгливо, а едва заметная складочка потянулась уже от крыльев носа вниз, делая лицо порочным и злым. Словно отроческий скульптурный портрет императора Калигулы, которому во владение вместо великой империи досталась варварская дыра... Они встали по бокам от меня, глядя один - злобно, другой лениво-безучастно, и я никак не мог решить, который из них для меня опаснее. Но в том, что оба куда волчистее недалекого опузевшего качка, я не сомневался. - Не борзей, привратник, открывай свои ворота и хиляй по-тихому, пока мы добрые, - с ласковой улыбкой на лице произнес долговязый бородач. - А то как бы наши барышни "моськи" не застудили. Я только пожал плечами: - Езжали бы вы от греха... - Добавил, надеясь-таки завершить дело миром: Храм поганить - не по понятиям это... И не по закону. Кабан быстро глянул на блеклого "херувима", губы того исказила гримаска... - Ну ё... - выдохнул качок и метнул мне в голову крепкий полупудовый кулак. От удара я ушел нырком и на выходе ответил двоечкой снизу, словно перебросил с руки на руку, достав и печень, и селезенку. И тут - загрохотали выстрелы. Белобрысый васильковоглазый амур палил веером, навскидку, пистолет в его руке плясал и дергался как бешеный. Первые две пули достались оседавшему от ударов Кабану. Я метнулся с кувырком в снег, успев заметить, как долговязый волосатик тоже шарахнулся в сторону, дабы не попасть под щедрый веер пуль, рассылаемых блондинчиком, выхватывая из-под куртки вороненый ствол. Пистолет в руках "херувимчика" застыл с откинутой назад рамой, сам он стоял столбом, с идиотской улыбкой, и теперь уж точно походил на олигофрена-недоноска, сбежавшего прямо с процедур. Потешилось дите: Кабан лежал недвижно, и под ним расплывалась лужица крови: какая-то из пуль угодила в артерию, судя по всему, бедренную, кровь обильно прибывала, крася снег алым. Если не оказать помощь, парень отдаст концы минуты через три, если не раньше. Этак я размышлял, приткнувшись за корневищем хлипкой елки, пока новый выстрел, теперь уже прицельный, не расстроил мои человеколюбивые планы по поводу оказания первой помощи; пуля чавкнула в дерево на полпальца выше уха, шевельнув жаром волосы. Я дернулся перекатом в сторону и вниз; вовремя: еще две пули воткнулись в то место, где мгновение назад была моя дурная голова. Долговязый стрелял не в пример лучше своего светлоголового босса. И решил валить меня мертво. Выпуская пулю за пулей и не давая высунуть головы, приближался неспешными шажками. Я считал выстрелы; марку оружия я уже определил: "беретта", машинка для профи, и пользовался ею долговязый со всем умением. Выстрелы на пару секунд смолкли: киллер несуетливо менял магазин. Я вскочил, перебежал к другому дереву и успел нырнуть лицом в снег, пока выстрелы не загрохотали снова. В то мгновение я все же успел разглядеть совсем не радостную картинку: белокурый "херувим" согнал с лица идиотский оскал, деловито выудил откуда-то из салона длинный дробовик и неспешно зашагал в мою сторону, поднимая оружие. Мне даже показалось, в мертвенном лунном свете я успел различить его глаза: пустые и мертвые, как оконце безжизненного, промерзшего до дна озерка. Если с голыми руками против "беретты" я был беспомощен, как заяц на выгоне, то против дробовика - вообще мотылек перед танком. Правда, в том танке насмерть обколотый водила, но что мне за радость? Странно, но какая-то частица сознания успела даже оценить полный сюрреализм ситуации: невесть откуда приехали обколотые подонки и начали палить направо и налево просто так; меня они гонят, влекомые не местью, не злобой, а чем-то, мне совершенно непонятным. И все это - в тишине зимнего леса и в торжественном лунном сиянии... Стоп! Если для меня эта картинка - натуральный сюр, то для ширнутых до полной невменяемости придурков она вообще представляется голой абстракцией, и я могу быть в их больном воображении и огнедышащим драконом, и оранжевой анакондой, и сиреневой ангорской кошкой! Особенно для белокурого амура. И ему нужно непременно меня завалить. Самолично. А это шанс. Мой единственный шанс. Память услужливо подсунула картинку: автомобиль, труп, долговязый, у машины чуть сбоку - "херувимчик". Я прикинул свое месторасположение и ужом переполз правее. Пистолетные выстрелы грохотали реже, пули, визжа, уносились в лес и либо зарывались в снег, либо со звоном дробили замерзшую древесину, если попадали в голое дерево, или противно чавкали, угодив в хвойную елку. Дробовик молчал. Пора. Кто не рискует, тот не выживает. Одним прыжком я вскочил в полный рост, оценил позицию, за долю секунды передвинулся правее. Долговязый был от меня метрах в пяти; он ощерился, поднял двумя руками пистолет; я замер, чувствуя холодное касание небытия... Грохот дробовика мне показался выстрелом малой полевой гаубицы. Тело долговязого бедного Йорика, оказавшегося на линии огня, дернулось от разрывавшей его картечи; я успел грянуться наземь, когда бородача настиг второй заряд и он, словно снесенный смерчем, ткнулся лицом в снег. Грохот выстрелов продолжался; картечь с визгом неслась над головой, срезая еловые лапы. Три, четыре, пять. Пусто. Я вскочил и метеором ринулся на белобрысого. До него было метров пятнадцать. Мне вдруг показалось, что я сплю, настолько мучительно-медленным был рывок... И противника я видел будто на замедленной кинопленке: оскал на его лице, руки, тонкие, с хрупкими пальцами музыканта... А одна рука уже тянется из кармана, зажимая патрон... А я бегу, бегу... Нестерпимо медленно, преодолевая, кажется, не пространство, а время... Рука белобрысого укладывает патрон в гнездо, перезаряжает дробовик, и вот ствол уже движется в мою сторону, жерло его становится огромным, как жерло корабельного орудия, как жерло вулкана... В прыжке я успел подбить оружие снизу, выстрел грянул в небо, а я с намета сбил белобрысого навзничь. Сам перевернулся через голову, вскочил; мой противник уже был на ногах, в руках его блеснуло жало выкидного ножа... Сталь успела прочертить полудугу, когда мой кулак врезался белобрысому в горло. Нож вылетел из ослабевшей руки, противник кулем стал оседать на землю, а я, разгоряченный схваткой, резко двинул локтем сверху вниз. Послышался противный хруст, белобрысый упал и замер. Стекленеющие глаза смотрели в ночное бездонное небо, но я не мог понять, жив он или уже по ту сторону Леты - взгляд его не изменился. Но никакой опасности он больше не представлял: хребет был переломан на пятом позвонке. Я присмотрелся к белобрысому внимательнее: ошибки нет. Душа его уже двинулась по скорбному пути, вниз. В бездну.