Анатолий Афанасьев - Мимо денег
— По телефону о таких вещах не принято говорить, сами понимаете. Всех пишут. Вот он и послал. Говорит, доктор у Башкира знаменитый, половину Москвы вылечил.
— Вы не находите, молодой человек, что не совсем прилично разговаривать в темных очках?
— Не подумал, извините. — Корин кончиком пальца приподнял очки и тут же вернул их на место, успев сверкнуть свинцовыми зрачками.
Улыбка сошла с румяного лица пузана, на нем появилось выражение, которое трудно описать словами. Примерно такое же, как если бы ему на голову свалился кирпич, но не убил.
— Надеюсь, вы не будете возражать, господин Мамеладзе, — пузан потянулся к телефону, — если я позвоню Игнатюку? Просто для проформы.
— Как раз буду. — Корин одним махом перелетел кабинет и очутился за спиной у Башкирцева. Опустил тяжеленную длань на затылок и потыкал носом в столешницу. Раза три, не больше. Кровяная лужица на малахитовых прожилках образовала причудливый узор. — Говори адрес, хрыч старый, — потребовал, не повышая голоса. — Тебе жить осталось полторы минуты, а ты все ваньку валяешь.
— Кто вы?! — прохрипел старикан-кириенок, покрывшись синюшной бледностью. — Отпустите! Что вам надо?
Корин прислушался к себе — ни гнева, ни досады, — еще одно верное свидетельство перерождения. Несколько дней назад при подобных обстоятельствах он наверняка уже размозжил бы подлюге башку. Из одного только чувства брезгливости. Когда ухватил пузана за жиденькие космы, испытал то же самое, как если бы по локоть опустил руку в кал.
Нажал болевые точки за ушами, и кириенок забился, как под током.
— Адрес, — повторил спокойно. — Не доводи до греха. Вон бумага, напиши. И как проехать напиши…
Через пять минут вышел в приемную, неся в пальцах ощущение выдавленных стариковских глаз, а во рту кисловатый привкус застоявшейся, смешанной с желчью крови. Он лишь попробовал, лизнул. Секретарша Мария Антоновна оторвалась от компьютера. Корин сказал:
— Хозяина не беспокой. Он деньги считает, — и погрозил пальцем…
Еще в автобусе он завел беседу с двумя дачницами, оказалось, они едут туда же, куда и он. Корин сообщил, что собирается прикупить участок земли в этих прекрасных местах, с которыми (намекнул) у него связаны романтические воспоминания. Умело направляя разговор, собрал нужную информацию и внушил женщинам такую симпатию, что те пообещали сегодня же поговорить с председателем дачного кооператива, на которого, по их словам, имели сильное влияние. Однако идти с ними немедленно Корин отказался: решил, что появляться в поселке до темноты неразумно. Дамам объяснил, что у него дела в деревне и он навестит их ближе к вечеру. Добродушно поинтересовался, какой сорт водки предпочитает председатель, на что дамы отреагировали неоднозначно. Одна сказала, что Бирюков «все жрет, что нальют», а подруга высокомерно заметила: «Что вы, господин Мамеладзе, полковник давно зашитый».
Самое главное, ни одна не заподозрила в нем оборотня, обе кокетничали напропалую, и Корин успокоился окончательно. Он был в приподнятом настроении, как всякое разумное существо, приблизившееся к разгадке судьбоносной тайны. До наступления сумерек оставалось часа три, и он наведался в деревенский магазин, где в который раз убедился, что все изменилось, пока он отсутствовал. Года четыре назад, в пору своего процветания, ему доводилось бывать в провинции, и он помнил, как выглядели магазины, сплошь заваленные импортным гнильем. Теперь — совсем иное. Из необходимых каждому культурному, продвинутому на Запад россиянину товаров остались разве что несколько запыленных ящиков «пепси» да сверкающая россыпь жвачки на витрине, но не было уже ни спирта «Роял», ни бананов, ни даже упаковок с женскими прокладками. Все полки заставлены отечественными товарами, преимущественно, судя по виду, местного производства: много сортов колбас с рыжими боками, сосисок, сыров, кубы свежайшего масла, разнообразные молочные продукты в ликвидных упаковках, но с надписями на русском языке. И что поразительно — десяток сортов пива, джин с тоником и прочее, прочее спиртное, и среди всего богатства лишь два-три иноземных бутыля. Из этого можно было сделать единственный вывод: либо россияне, как встарь, перешли на натуральное хозяйство, либо на страну заново опустился железный занавес. Что, впрочем, вытекало одно из другого. Еще Корин обратил внимание, что малочисленные покупатели отоваривались в основном хлебом и дешевыми сигаретами без фильтра. Правда, двое мужичков профсоюзного толка, в рабочих куртках, с ходу, не вставая в небольшую очередь, взяли пять бутылок «Брынцаловки» и круг копченой колбасы «Малоземельная».
Корин купил большую пластиковую бутылку кваса, батон белого хлеба, две шоколадки «Аленка», три зеленых персика, пачку масла, два огромных темнокожих помидора и, позавидовав работягам, круг ароматной, с трещинками на жирной светло-коричневой кожице колбасы. Все продукты улыбчивая толстая продавщица упаковала в нарядный пакет и протянула со словами:
— Спасибо за покупку, приходите еще…
Пораженный обхождением, Корин не удержался от вопроса:
— Обязательно приду… Это твой магазин, да?
— Конечно, мой… Чей же еще? — отвечала баба, смущенно потупясь.
В очереди раздался ехидный ропоток, и в первую секунду Корин подумал, что допустил какую-то оплошность, но тут же сообразил, в чем дело. Из глубины помещения вдруг выдвинулся тучный усатый горец — точная копия постояльцев «Хаджи Гурама», сверкнул золотыми фиксами, сграбастал с полки какие-то консервы и бутылку коньяка, потрепал бабу по крупу, присовокупив: «Молодец… Культурно работаешь», — и, отступив, мгновенно растаял в темноте. Корина поразило не то, что энергичный кавказский народец добрался в такую глухомань, это как раз нормально, к этому давно шло, он сам был когда-то свидетелем, как «азеры» оккупировали район Печатников (по слухам, отстегнули городским властям непомерно), бизнес есть бизнес, не отдашь добром, возьмут силой, — поразило поведение аборигенов в очереди, эти самые глухие смешки и шушуканье. Что-то тут было не так. За десять с лишним лет тотальной промывки мозгов россиянам, казалось, навсегда определили их место возле параши, а тут какие-то занюханные бабки и спившиеся дедки, вместо того чтобы благодарить добросердечных кавказцев за то, что снабжают пропитанием, выражают хотя и смутное, но явное неодобрение и издевку. Корин припомнил, что и встарь, когда еще почитывал газетки, умные люди западного замеса предупреждали, что покончить с вольнолюбивым духом россиян возможно лишь при условии полного искоренения его носителей. В первую очередь речь шла о старших поколениях, необратимо зараженных коммунячьим вирусом. Но если умные люди правы, то выходило, что кириенки и их спонсоры после всех своих блистательных реформ в результате очутились на пороховой бочке, которая неизвестно когда рванет. Они сделали все, что могли, но просчитались в темпах: на огромных пространствах аборигены околевали с какой-то душераздирающей неторопливостью…
Эти мысли Корин додумывал уже на лесной опушке, где расположился со своими припасами. Забавно, что в счастливый день в голову лезла всякая ерунда. С неба моросило, но это его не беспокоило. По сравнению с подземельем в любом месте наверху всегда было тепло и сухо. Он съел почти всю колбасу, батон хлеба, помидоры, выпил бутылку кваса и, хотя такая пища не могла его по-настоящему насытить, испытывал блаженную истому. За шиворот с волос скатывались ласковые струйки, одежда разбухла, как скафандр, и это было приятно. До Анека рукой подать, вдалеке за полем обрисовывались крыши дачного поселка, но, по всей вероятности, лес и луговая трава скрадывали запах Анека: он пока не чувствовал ее присутствия. От нечего делать открыл кейс и с душевным волнением перебрал подарки, приготовленные для суженой: несколько золотых побрякушек с драгоценными камушками, на которые все женщины падки, дорогое нательное французское белье и — венец всему! — плюшевый медвежонок с бирюзовыми глазками. Игрушка объяснит ей многое лучше всяких слов. Он знал это так же твердо, как и то, что сигнал, посланный свыше, вещий. Анек жаждет быть с ним так же сильно, как и он с ней, хотя может не подозревать об этом. Хорошо, что он встретится с ней здесь, а не в зачумленной Москве; может быть, в этом тоже проявился знак высшей воли. Какое-то время им лучше пожить в лесу, где легче привыкнуть друг к другу, обрести друг друга заново. В последние дни он много размышлял о причинах, о тайном смысле побуждения, повлекшего его к подружке детства. И кажется, наконец-то понял. Тот, кто ему покровительствовал и сподобил на беспощадную битву с дефолтом, воплощенным в кириенках, посочувствовал его великому одиночеству и послал для поддержки родственную душу. Другого объяснения не было. Тут не просто сочувствие и жалость, но вполне трезвый расчет, ибо под гнетом душевной немоты Корин иногда погружался в сомнения. Мука одиночества проявлялась в каждой малости, наяву и во сне: в пище, в сладком привкусе крови, в запахах тлена, в неумолчном писке крыс, в помыслах о победе, которая была желанна лишь потому, что сулила избавление от тоски, не соизмеримой ни с чем.
