Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
Шагая под серым небом под накрапывающим дождем по пустынной дороге, сунув руки в карманы, — благо, наушники избавляли от необходимости держать в них телефон, — Норов передал сестре содержание разговора с матерью. О завещании он упоминать не стал, чтобы не расстраивать Катю. Но она все равно расстроилась.
— Так я думала! — в сердцах проговорила она. — Маме вечно неймется! Ну, и что ты собираешься предпринимать?
— Ничего, — ответил Норов. — Я же не могу приковать ее цепью к батарее.
— Ничего? — возмутилась Катя. — Все врачи, которые работают с ковидными больными, заражаются! Это неизбежно при наших средствах защиты, вернее, при их отсутствии! А если мама подхватит вирус? Ей 80 лет! Ты понимаешь, что она может не выбраться?! Умереть!
— Что ж, это будет достойный уход. Лучше, чем надолго слечь и изводить ближних жалобами и стонами.
— У тебя сердце есть?!
— Не знаю, давно не обследовался. Наверное, есть.
— Паша, как ты можешь?!
— Катюш, не кричи на меня. Я считаю, что мама поступает последовательно, в соответствии со своими убеждениями. Я ее одобряю. Если честно, я хотел бы уйти из жизни так же: осознанно, спокойно…
— А я не хочу! Не хочу, чтобы мама так уходила! Вы с ней — два сапога пара! Всю жизнь только о себе думаете! Геройствуете, красуетесь, а до родных вам дела нет!
Она бросила трубку. Норов подождал минут пять, потом опять перезвонил.
— Я тебе карамели разной накупил, — примирительно проговорил он. — Кофейных конфет, со вкусом капучино и еще ореховых, — тут новые появились, взял на пробу.
Катя любила сладкое, но, борясь с излишним весом, предпочитала карамель без сахара; он привозил ее из Франции.
— Мне сейчас не до этого! — ворчливо отозвалась Катя. — Вокруг такое творится! А тут еще вы с мамой…
Кажется, она начала успокаиваться, — он слышал по ее голосу.
— Как твой главврач? — перевел он разговор на другую тему, чтобы ее отвлечь. — Все время забываю, как его зовут.
— Давид Ашотович.
— Ну, да. Ничего нового не натворил?
— Еще как натворил! Представляешь, полностью забаррикадировался в своем кабинете, буквально, наглухо. У него же там свой туалет, душ. Установил домофон и никого к себе не пускает, даже секретаршу. С нами совещания проводит по зуму. А начальству докладывает, что все в порядке, случаев заболевания среди персонала мало, он лично за этим следит, обстановка в больнице рабочая. Как можно быть таким бессовестным?!
— А что у вас на самом деле?
— А на самом деле — эпидемия! В моем отделении люди лежат в тяжелом состоянии, с явными симптомами коронавируса, но правильный диагноз я не имею права им ставить, чтобы не создавать панику и не портить статистику! При этом ни мне, ни другим врачам, ни медсестрам никаких средств защиты не выдают. У нас ни масок, ни комбинезонов! Даже перчаток не хватает!
— Но ты ходишь на работу?
— А куда мне деваться?
— А маму ругаешь…
— Да у меня выбора нет! Откажусь выходить, меня уволят! А мама — сама в петлю лезет.
— Боишься?
— Конечно, боюсь! Я же не герой, в отличие от вас с мамой. Я обычный человек, врач. И за себя боюсь, и за Володю. (Володей звали ее мужа). У них в больнице — ужас что творится! Еще хуже, чем у нас. Одна завотделением вернулась из заграницы с ковидом, никому ничего не сказала и всех коллег заразила!
***
На обратной дороге дождь усилился, и Норов ускорил шаг. Навстречу ему по дороге поднималась машина Жана-Франсуа, должно быть, тот возвращался домой из Кастельно. Норов приветственно махнул рукой, Жан-Франсуа поравнялся с ним, притормозил, опустил окно и высунул голову.
— Добрый вечер. Один гуляешь, без Анны?
— Она заболела.
— Что с ней?
— Еще не знаем. Подозреваем ковид, сдали анализы.
— Ковид?! Неужели? Первый случай в наших местах! Какое невезение!
Он съехал на обочину и вылез из машины.
— Ты домой? Провожу тебя немного.
Он пошел под дождем рядом с Норовым, без куртки, в одном джемпере.
— Не вымокнешь? — покосился на него Норов. — Кстати, ты поосторожнее, не подходи ко мне близко, возможно, я тоже болен.
— Ты не похож на больного.
— Я и не чувствую никаких симптомов, но могу быть вполне здоровым переносчиком вируса.
— Да, слышал, что такое возможно…
— Есть у тебя маска? Надень, на всякий случай.
Жан-Франсуа поколебался, полез в карман, достал тряпичную черную маску, такую же, как Лиз подарила утром Норову и Анне, и надел.
— Я все-таки надеюсь, что у Анны не ковид, — проговорил Жан-Франсуа. Сквозь маску слова звучали невнятно, и Норову приходилось напрягаться, чтобы понять французский. — Прилететь во Францию из России, чтобы заразиться! Было бы очень досадно!
Норов пожал плечами, и Жан-Франсуа не стал продолжать.
— Знаешь, что меня поражает в нашей жизни, Поль? — вдруг спросил он.
— В ней много поразительного, — буркнул Норов. — Дождь, солнце, любовь, музыка. Ты.
— Я серьезно. Меня поражает необратимость всего происходящего.
Он употребил слово «irréversibilité», редкое в бытовом разговоре; Норову показалось, что он не расслышал из-за маски, и он переспросил:
— Необратимость того, что происходит с нами?
— Да, да! — подтвердил Жан-Франсуа, энергично кивая. — И необратимость того, что совершаем мы. В этом заключается настоящая трагедия! Ведь человек может действовать под влиянием эмоций, так, как ему совсем несвойственно. У него случается нервный срыв, он совершает что-то дурное, в следующую секунду он уже раскаивается, он хотел бы все вернуть, но переменить ничего нельзя! Все кончено! Ты понимаешь, о чем я?
Он говорил взволнованно, будто тема представлялась ему исключительно важной. Капли дождя висели на его густых вьющихся каштановых волосах, еще не намочив их, нижнюю часть лица закрывала черная маска, но по глубокой поперечной складке, прорезавшей лоб, и по блестевшим глазам, которые он не сводил с Норова, было видно, что он в сильном нервном возбуждении.
— Стараюсь понять, — проворчал Норов. — Но еще не вполне.
— Боже, как тебе объяснить?! Допустим, ты желаешь кому-то отомстить. У тебя было такое? Наверняка было! У всех было! Тебе хочется сделать больно человеку, который тебя обидел, которого ты любил… может быть, любишь до сих пор… Представляешь, нет?
— Да, — коротко кивнул Норов.
— Ты живешь, как в бреду, думаешь только об этом! С утра до вечера, с вечера до утра! И есть еще другой человек,… рядом,… так получилось,… которого тебе видеть невыносимо! И это давит на тебя, все эти эмоции смешиваются в тебе, превращаются в сгусток боли, в нарыв… И вот наконец ты, измученный, не выдерживаешь! Ты это делаешь! Совершаешь… то, что желал, мстишь… Нарыв прорвался! И наваждение сразу проходит, улетучивается. Ты
