Эллери Куин - Исчезающий труп. Тайна пентхауса. Алые буквы

Эллери с трудом поднялся.

— Идиот!

Марта по-прежнему лежала у кровати Харрисона. Судорожные подергивания конечностей прекратились, когда Эллери повернулся к ней. Красные пятна быстро расползались по ее платью и вокруг головы. Эллери склонился над ней, не слыша ее дыхания.

При стуке сзади он обернулся. Револьвер выскользнул из руки Дерка, который рухнул на пол вслед за ним и остался лежать неподвижно.

— Никки!

Девушка не сдвинулась с места.

Эллери перешагнул через ноги Дерка, обошел тело Харрисона и кровать, приблизился к двери и с силой ударил Никки ладонью по лицу. Она вскрикнула и прижала руку к щеке.

— Идите вниз, — сказал ей Эллери, — позвоните в больницу — в Стэмфорд или Норуок — и вызовите «скорую помощь». Марта еще жива. Потом вызовите полицию, если это уже не сделал Тама. — Он говорил громко и отчетливо, словно обращаясь к тугоухой, затем повернул девушку и слегка подтолкнул ее.

Никки поплелась по коридору и затем вниз по лестнице.

Эллери повернулся лицом к комнате и едва не лишился чувств.

Вэн Харрисон, которого он считал мертвым, на четвереньках полз к стене, оставляя на ковре кровавый след. Добравшись до стены, он стал царапать ее. Из простреленного горла вырывалось жуткие звуки. Усилие вызвало кровотечение, и он свалился у плинтуса, прижавшись лицом к белым кожаным обоям.

— Стоп! — Эллери прыгнул к нему. — Больше не двигайтесь, Харрисон! За вами скоро приедут…

Актер поднял голову, и Эллери увидел его глаза. Они пытались выразить то, что не могло озвучить простреленное горло — возможно, страх перед неминуемой смертью и что-то еще, чего Эллери не мог определить.

Пальцы Харрисона скользили по груди и животу, словно ощупывая раны. Его рука испачкалась в крови, и он с удивлением посмотрел на нее. Потом в его глазах появилось новое выражение — Эллери мог поклясться, что это радость.

Харрисон с трудом повернулся лицом к стене.

Кровотечение началось снова.

— Ради бога, лежите спокойно!

Актер с помощью левой руки поднял и прижал к стене окровавленную правую руку. Указательный палец провел на белой коже красную линию вниз по диагонали справа налево:

Он пытался что-то написать!

Рука опустилась и снова начала шарить по животу.

«Хочет использовать кровь как красные чернила», — подумал Эллери.

Опустившись на колени, он приподнял актера под мышки. Окровавленный палец вновь поднялся и провел на стене еще одну нисходящую линию по диагонали, на сей раз слева направо, пересекшую первую линию:

«X»?

Вашингтонский рынок… «W»… Последнее место встречи с Мартой по коду Харрисона начиналось на букву «W».

Следующей буквой была «X»…

Харрисон опять зашевелился, пытаясь написать что-то еще.

Эллери помог ему опустить указательный палец в свежую кровь и приподнял отяжелевшую руку.

Еще одна нисходящая линия справа от «X» — такая же, как первая:

И еще одна, короткая:

Последняя нисходящая линия, идущая слева направо, достигла пересечения с предыдущей. В это мгновение тело Харрисона приподнялось, словно застигнутое волной, на несколько секунд застыло в руках Эллери, и затем обмякло вместе с выдохом и появлением кровавой пены на губах.

Всю ночь напролет и долгое время после этой ночи Эллери ощущал в себе призрака с окровавленным пальцем; тот писал на его внутренностях двадцать четвертую и двадцать пятую буквы алфавита, и изгнать его не было никакой возможности.

Впоследствии, оглядываясь назад, Эллери вспоминал о многих странных вещах, происходивших в ту ночь, которые он встречал с достоинством и спокойствием, в общем-то не понимая их значения. Он помнил, как прибыла полиция Дарьена, потом полиция штата и окружные власти из Бриджпорта, как Марту отвезли в норуокскую больницу и сразу же положили на операционный стол, как увезли Дерка Лоренса, беззвучно, словно рыба, шевелившего ртом, как фотографировали и обмеряли захламленную спальню и тело Харрисона, которое убрали под наблюдением коронера округа, как газетчики из Нью-Йорка и городов штата Коннектикут быстро собрались на лужайке, стучали в двери, щелкали фотоаппаратами, привлекая вспышками тучи москитов, бабочек и жуков, как снова и снова допрашивали его, Никки и слугу-японца, как внезапно появился его отец и оставался рядом с ним, бледный и усталый, как прибыл Леон Филдс и смог каким-то непостижимым образом остаться на несколько минут наедине с Эллери, как на рассвете он, Никки, инспектор и Тама беседовали в Бриджпорте с окружным прокурором в пиджаке, надетом на нижнюю рубашку, и туфлях на босу ногу… Тем не менее, Эллери не мог вспомнить ни одного хоть сколько-нибудь значительного момента за всю ночь после того, как Вэн Харрисон умер у него на руках. Все заслонял красный туман, состоящий из множества «X» и «Y»,[68] будто кровавый суп из алфавита, испаряющийся в воздухе.

«XY»…

Алые буквы.

Эллери смутно припоминал, как он стоял у обитой кожей стены, словно профессор у причудливой белой доски, указывая на кровавые знаки и терпеливо объясняя фокус с кодом Харрисона, включая последний эпизод, краткую встречу на Вашингтонском рынке, но не смог объяснить собравшимся, почему Харрисон боролся со смертью, пытаясь изобразить эти символы на стене.

Эллери также помнил, как он, Никки и инспектор стояли вокруг кровати в палате неотложной помощи норуокской больницы, глядя на Марту. Смотреть было почти не на что из-за бинтов на ее лице и плотных больничных простынь, под которыми тоже были бинты. Никки повторяла, что Марте нужен специалист, а Эллери уверял ее, что специалист уже здесь, по другую сторону кровати, вместе с несколькими весьма компетентными медиками. Кто-то говорил им, что положение практически безнадежное, но пока живешь — надеешься, и что сейчас им лучше уйти.

Глаза Никки закатились, а колени подогнулись.

Потом была долгая поездка домой… Никки, свернувшаяся калачиком в своей кровати… репортеры… и гораздо позже дознание…

На следующий день Никки вернулась в Норуок и сняла там комнату. В больнице ей сообщили, как хорошую новость, что Марта пока еще жива. Правда, видеть ее нельзя. Никки расположилась в коридоре.

Единственной реальностью тех дней был мертвый Вэн Харрисон.

«X»… Да, следующее свидание должно было состояться по коду «X» — в мексиканском ресторане на Западной Сорок шестой улице. А потом «Y» — нью-йоркский стадион «Янки».

Но почему вниманием Харрисона владели два следующих места встречи? Должно ли было произойти в результате этих свиданий нечто беспрецедентное, о чем Харрисон хотел сообщить Эллери?

Отправившись на Западную Сорок шестую улицу, Эллери остановился перед рестораном «Хочитль» с его зеленой неоновой вывеской, коленопреклоненной фигурой индейца, и окнами, окруженными зелеными плитками. Он вошел внутрь, задал вопросы и вышел, пребывая в том же алом тумане. Вэна Харрисона и Марту Лоренс там не знали.

А стадион «Янки»? Эллери побывал и там, поговорил со служащими и снова вышел, качая головой. Никто не знал о Вэне Харрисоне и Марте Лоренс ничего, помимо того, что сообщали газеты.

«X»…

Газеты именовали это «Убийством с алыми буквами», демонстрируя способность прессы элегантно преподносить самые мрачные события. Фотокорреспондент одной из бульварных газетенок приставил лестницу к стене террасы и сделал через разбитое овальное окно снимок драматического момента с Мартой на носилках и трупом Харрисона. «Убийство с алыми буквами»… В газетах встречались и другие названия, но не столь удачные.

Некоторые из них, опережая события, содержали слово «убийство» во множественном числе.

«X»…

Когда начался процесс, Эллери знал о смысле послания умирающего Харрисона не больше, чем в тот момент, когда Харрисон писал его.

И во всех тоннах газетной бумаги, посвященных происшедшей трагедии, — а Эллери прочитал все статьи — не было ни единого намека на объяснение.

Процесс ожидался краткий. С этим соглашались все — Дэррелл Айронс, знаменитый адвокат, нанятый для защиты Дерка Лоренса, окружной прокурор, судья Леви, газеты и — хотя и с разочарованием — присяжные. Вопросы вызывала не природа преступления, а степень наказания. Так что основное зависело не от адвоката, а от жюри.

Должен ли быть признан виновным в убийстве человек, который застал жену и ее любовника в момент, не оставляющий сомнения в факте адюльтера?

Линией защиты Дэррелла Айронса был «неписаный закон».

— Неписаный закон, — говорил Айронс в первом обращении к присяжным, — предполагает определенную степень снисхождения к тем, кто совершает преступное действие, движимый естественным и даже благородным желанием отомстить за свою честь, запятнанную соблазнением или изменой.