Лейф Перссон - Другие времена, другая жизнь
— Нет. Не связан.
— Слава богу, — обрадовался госсекретарь, примеряя улыбку. — Да перестаньте же, наконец, дразнить мое любопытство. Что она еще натворила? Замешана в убийстве Пальме?
— Нет. — Юханссон достал из портфеля голубую пластиковую папку. — Но прежде чем я скажу хоть слово, вы должны расписаться, что получили предоставленную нами информацию — вот, у меня есть бланк, — а также подписать гарантию сохранения этой информации в тайне — вот другой бланк. Я посоветовался и с генеральным директором, и с начальником юридического отдела, и генеральный сказал, что, если вы откажетесь подписать эти бумаги, он будет вынужден просить аудиенции у вашего шефа.
— Дайте ручку, — попросил госсекретарь. — Я должен успеть все подписать, прежде чем умру от любопытства. Итак? — спросил он, пододвигая Юханссону папку с подписанными документами.
— Итак… Я должен проинформировать вас о двух проблемах, возникших в связи с персональной проверкой государственного секретаря Штейн, а именно: у нас есть подозрения, что Лиска и его работодатель совместно со шведским так называемым оборонным лобби в случае назначения фру Штейн на должность министра обороны или другую, равноценную с точки зрения системы безопасности должность в правительстве попытаются влиять на ее решения.
— Вот оно что! — сказал госсекретарь. — Поправьте меня, если я ошибся, но в вашей замечательной фразе я насчитал как минимум три допущения.
— Несколько месяцев назад Лиске удалось, не без помощи нескольких услужливых идиотов из военной разведки, реанимировать уже почти списанное дело о захвате западногерманского посольства. По нашему мнению, они открыли так называемый канал, по которому они могут гнать любую дезу, могущую повлиять на Хелену Штейн и ей подобных…
Почему у него такой странный вид? — подумал Юханссон. Куда девалась обычная сардоническая ухмылка, это же его всем известный бренд…
— Звучит довольно странно, если учесть добрые отношения между нашими странами… Но продолжайте, я слушаю. И, если можно, поконкретнее.
— Не сейчас, — сказал Юханссон. — Но мы, разумеется, будем отслеживать ситуацию и информировать вас как можно более подробно.
— Так это же замечательно! — воскликнул госсекретарь. — Мы предупреждены, следовательно, готовы к любым неожиданностям. И больше всего ситуация на руку самой Штейн. Она может не опасаться, что американцы станут дергать ее за удила.
И тебя может не опасаться, подумал Юханссон.
— Нет, американцы не станут «дергать за удила», — заверил Юханссон.
И ты не станешь, подумал он, не надейся.
— Вот и превосходно! — Госсекретарь словно не заметил легкости, с какой Юханссон с ним согласился. — Пока, правда, я не понимаю, в чем проблема. Что мешает назначить ее на должность?
— К сожалению, это невозможно.
— Что значит «невозможно»? — Госсекретарь уже не пытался скрыть раздражение. — Что она, убила кого-нибудь?
— Да. И это вторая проблема.
— Что?!
Этого-то ты не знал, подумал Юханссон, глядя в вытаращенные глаза госсекретаря.
И он рассказал всю историю, как Хелена Штейн заколола Челя Йорана Эрикссона одиннадцать лет назад. Примерно в тех же выражениях, как он рассказывал на оперативке следственной группе. Или мог бы рассказать — но не рассказал — лучшему другу.
После чего он доложил о принятых им мерах, описал всю бюрократическую цепочку от решения прокурора о списании дела до всех лично им поставленных штемпелей «совершенно секретно» и малейшего клочка бумаги, также лично отправленного в мельницу.
— Совершенно неправдоподобная история! — простонал госсекретарь и горестно помотал головой.
— Может быть. — Юханссон хотел добиться ясности еще в одном пункте. — Однако назначение фру Штейн представляет собой риск, на который премьер-министр, ваш шеф, пойти не имеет права.
Он подивился высокопарности собственных слов. Хотя все так и есть, подумал он. Словно бы орел истории задел своим могучим крылом лоб простого деревенского парня, каким он себя и считал в глубине души.
— Я вас прекрасно понял, — сказал госсекретарь, которому больше всего хотелось завыть в голос.
— Чтобы и вы, и я лучше поняли, о чем идет речь, попробую уточнить. Можно выделить четыре источника риска. Во-первых, утечка информации в нашем отделе. Нас, конечно, не без оснований считают людьми, умеющими хранить тайны, — по сравнению, скажем, с «открытым» сектором мы по части говорливости мало чем отличаемся от бетонной стены, — но все равно, этот риск не равен нулю, хотя я и оцениваю его как минимальный.
— Сколько человек в СЭПО посвящены в эту историю? — спросил госсекретарь.
— Вместе со мной — восемь. И еще человек семь, которые знают отдельные детали, и не исключено, что смогут свести их воедино и сообразить, где собака зарыта.
— И все они будут хранить тайну? — недоверчиво спросил госсекретарь.
— Я уже объяснил, — ухмыльнулся Юханссон. — Кстати, нас уже девять — считая вас.
— Что еще, кроме нашей болтливости?
— Коллеги в криминальной полиции Стокгольма. Дело Эрикссона будет передано им в том же виде, в котором оно поступило к нам — максимально бесшумно. И все равно, это открытое дело об убийстве, и нельзя исключить, что раньше или позже оно может попасть в достаточно компетентные руки и кто-то сумеет вычислить Хелену Штейн… Страшно представить, что начнется, если к тому времени она будет министром обороны. — Юханссона передернуло. — Ее вываляют в дерьме.
— Что дальше?
— Средства массовой информации. Какой-нибудь мозговитый журналист запросто может связать известное событие — захват посольства — с именами Эрикссона, Тишлера, Веландера и Штейн. Да еще одного из членов «банды четырех» внезапно убивают. Не все журналисты идиоты… далеко не все. И к тому же не надо забывать, что многие из них в то время были моложе и, вполне возможно, вращались в тех же кругах.
— Этого более чем достаточно, — грустно вздохнул госсекретарь. — Но у вас еще что-то есть? Вы назвали только три источника опасности…
Круг знакомых Штейн, и в первую очередь Тишлер, который прекрасно знает, как было дело. Тишлер с его болтливостью, нескромностью и, мягко говоря, авантюрным стилем жизни. Что произойдет в тот день, когда он почему-либо разозлится на свою «очаровательную кузину»? Или просто даст волю языку? Или угодит в конфликт, неважно с кем — с налоговым управлением, с полицией или и с теми и с другими? Наверняка он захочет использовать ее как весомый аргумент…
— Тишлер — это бомба замедленного действия, и вы это прекрасно понимаете. Собственно говоря, его надо было бы убрать… — произнес Юханссон с широкой улыбкой.
— Я не против, — отозвался госсекретарь. — Я всегда недолюбливал этот тип людей…
— Ну как? — Юханссон откинулся в кресле и сложил свои длинные пальцы в некое подобие церковного купола. — Договорились?
— Договорились, — в очередной раз вздохнул заместитель премьер-министра. — Но ведь кому-то надо поговорить со Штейн?
Ага, значит, вы все-таки уже сделали ей предложение, подумал Юханссон. Насчет места в правительстве.
— Вам не надо себя затруднять, Юханссон, — быстро сказал госсекретарь. — Что касается распространения нежелательной информации, у нас те же проблемы, что и у вас…
— А я как раз собираюсь с ней встретиться.
— Вот как? — Госсекретарь не скрывал неудовольствия.
— Если я этого не сделаю, я допущу служебную ошибку. В нашей ситуации самый большой риск исходит именно от нее.
Из-за нее ваш уважаемый шеф вполне может вернуться в края своего детства в Катринхольме и наслаждаться заслуженной пенсией, подумал он.
— Я вас понял. — Госсекретарь, очевидно, прочитал его мысли.
Только не это, подумал он. Все, что угодно, только не это. Только не Йоран.[37]
Прежде чем встретиться вечером с Хеленой Штейн, Юханссон решил пообедать с женой. Но мысли его были заняты другим, так что во время обеда они почти не разговаривали.
Он отставил чашку с кофе, посмотрел на часы и кивнул:
— Мне пора. Увидимся через пару часов.
— Само собой, все засекречено? — улыбнулась жена.
— Да, — вздохнул Юханссон.
— А она красивая?
— Даже и не знаю… Я ее видел один раз издалека и не обменялся ни словом. Но она не такая, как ты.
— Ты так, значит, ставишь вопрос…
— Да. Я именно так ставлю вопрос. Таких, как ты, просто нет.
— Спасибо, — сказала жена. — Береги себя.
— Постараюсь, — пообещал Юханссон.
Конечно, она очень красива. И не только издали, подумал Юханссон, сидя в ее гостиной. Красивая одежда, красивая мебель… Это какая-то другая красота — не то, что он в детстве привык полагать красивым и полагал таковым на протяжении всей своей жизни. Красота для него включала понятие доступности, а Хелена Штейн была недоступна… Хотя иногда в минуты слабости ему приходила в голову мысль, что он хотел бы жить совершенно иной жизнью.
