Ю Несбё - Красношейка
— А не помните, кроме свидетельства вахтера, у полиции были доказательства?
— Еще бы не помню! Сколько лет мы вспоминали это убийство! Кровь на стекле была его группы. Потом, полиция нашла в спальне Брокхарда те же отпечатки пальцев, что и на ночном столике и больничной кровати Урии. К тому же был ясен мотив преступления…
— Даже так?
— Да. Гюдбранн с Хеленой любили друг друга. Но она должна была достаться Кристоферу.
— Они были обручены?
— Нет, нет. Но Кристофер с ума сходил по Хелене — это все знали. Хелена была из богатой семьи, — они разорились, когда ее отца посадили в тюрьму, и выгодное замужество помогло бы Хелене и ее матери поправить дела. Да вы же знаете: у всякой девушки есть перед семьей определенные обязательства. Во всяком случае, у Хелены были.
— Вы не знаете, Хелена Ланг еще жива?
— Пожалуйста, попробуйте штрудель, — оборвала его старушка.
Харри откусил большой кусок, прожевал его и одобрительно кивнул хозяйке.
— Не знаю, — ответила госпожа Майер. — Когда узнали, что в ночь убийства она была с Юхансеном, на нее тоже завели дело, но ничего не нашли. Она уволилась из госпиталя, переехала в Вену, открыла там ателье и шила одежду. Да, она была сильной и деятельной женщиной. Иногда мы с ней встречались на улице. Но где-то в середине пятидесятых она продала ателье, и после я о ней ничего не слышала. Говорят, она уехала за границу. Но я знаю, кого вам надо спросить. Если, конечно, она еще жива. Беатрису Хофман — она была служанкой у Лангов. После того убийства Лангам пришлось ее уволить, некоторое время она работала в нашем госпитале.
Фриц снова достал телефон.
В оконное стекло с отчаянным жужжанием билась муха. Ее микроскопический разум, не способный объять большего, заставлял ее без конца колотиться о стекло.
— А штрудель?..
— В другой раз, госпожа Майер, сейчас у нас мало времени.
— Почему? — удивилась хозяйка. — Это все произошло полвека назад и никуда от вас не убежит.
— Ну… — Харри посмотрел на черную муху за кружевными занавесками.
По дороге в участок Фрицу позвонили, и он тут же развернул автомобиль и поехал обратно. Такое нарушение правил вызвало негодование окружающих водителей.
— Беатриса Хофман еще жива, — сказал Фриц, поддавая газу на перекрестке. — Она сейчас в доме престарелых по Мауэрбахштрассе. Это в Венском лесу.
Двигатель «БМВ» радостно взвизгнул. За окном кирпичные дома сменились фахверковыми, те — старыми трактирами и — лиственным лесом. Лучи заходящего солнца играли в листве буков и каштанов, создавая ощущение сказки.
Сиделка повела их по большому парку.
Беатриса Хофман сидела на скамейке под могучим узловатым дубом. Под огромной соломенной шляпой виднелось маленькое, сморщенное лицо. Фриц обратился к ней по-немецки и объяснил, зачем они пришли. Старуха кивнула и улыбнулась.
— Мне девяносто лет, — дрожащим голосом сказала она. — И все равно, когда я вспоминаю о фройляйн Хелене, слезы на глаза наворачиваются.
— Она живет? — Харри не говорил по-немецки со школы. — Знаете вы, где она есть?
— Что он говорит? — спросила Беатриса, поднося к уху руку.
Фриц объяснил ей.
— Да, — сказала она. — Я знаю, где Хелена. Она — там, наверху.
Старуха указала пальцем на крону дерева.
Вот он, подумал Харри. Маразм. Но старуха еще не закончила:
— У Святого Петра. Ланги были добрыми католиками, но из них всех Хелена была просто ангелом. Я как вспомню, — как говорится, слезы на глаза наворачиваются.
— Вы помните Гюдбранна Юхансена? — спросил Харри.
— Урию. Я видела его только один раз, — ответила Беатриса. — Красивый и очень милый молодой человек. Жалко, что больной. Кто бы мог подумать, что такой вежливый и добрый мальчик может убить? Они с Хеленой слишком любили друг друга. Бедная, она так и не нашла его. И полиция его не нашла. И хотя Хелену ни в чем не обвиняли, Андре Брокхард сделал все, чтоб ее выгнали из больницы. Она переехала в город и стала работать у архиепископа, — бесплатно помогать ему. Но потом семье понадобились деньги, и она начала свое дело. Открыла швейную мастерскую. Через два года у нее уже работало четырнадцать швей. Ее отец вышел из тюрьмы, но работу найти не смог — из-за того скандала с евреями-банкирами. Фрау Ланг тяжелее всех переживала за семью. Она болела, долго, и в пятьдесят третьем умерла. В том же году, осенью, герр Ланг разбился на машине. В пятьдесят пятом Хелена продала свою мастерскую и, ни слова никому не сказав, уехала за границу. Я запомнила, это было пятнадцатого мая, в День освобождения.
Заметив на лице Харри удивление, Фриц объяснил:
— В Австрии все несколько иначе. У нас празднуют не день гитлеровской капитуляции, а вывод из страны войск союзников.
Беатриса рассказывала, как ей стало известно о смерти Хелены Ланг:
— Двадцать лет — даже больше — мы от нее весточки не получали. И тут приходит мне письмо из Парижа. Она писала, что отдыхает там с мужем и дочкой. Я так поняла, это была ее последняя поездка. Она не писала ни о том, где живет, ни о том, за кого вышла замуж, ни о том, чем болеет. Писала только, что недолго ей осталось. Да просила свечку за нее поставить в соборе Святого Стефана. Она была не такой, как все, наша Хелена. Было ей семь лет, когда она зашла ко мне на кухню, посмотрела на меня серьезными глазами и сказала, что Бог создал человека для любви.
По морщинистой щеке сбежала слеза.
— Никогда этого не забуду. Семь лет. Думаю, она уже тогда решила, как проживет жизнь. И хотя жизнь оказалась вовсе не такой, какой она думала, и трудностей всяких на ее долю выпало немало, я уверена — всю свою жизнь она свято верила, что Бог создал человека для любви. Вот какая она была.
— У вас осталось это письмо?
Беатриса утерла слезу и кивнула.
— У меня в комнате. Дайте мне еще немного посидеть, повспоминать, и пойдем. Кстати, ночью сегодня будет жарко.
Они сидели и молча слушали шепот ветра в кронах деревьев и песни птиц солнцу, которое садилось за гору Софиенальпе. Каждый думал об умерших близких ему людях. В лучах света под деревьями мельтешила мошкара. Харри заметил птичку — он готов был поспорить на что угодно, что это мухоловка: он видел ее на картинке в определителе. Ему вспомнилась Эллен.
— Пойдемте, — сказала Беатриса.
Ее комната была маленькой и простенькой, зато светлой и уютной. Над кроватью висело множество фотографий. Беатриса выдвинула ящик из комода и начала рыться в бумагах.
— У меня тут все по порядку лежит, я сейчас найду, — сказала она. Разумеется, подумал Харри.
Тут он увидел фотографию в серебряной рамке.
— Вот это письмо, — сказала Беатриса.
Харри не отвечал. Он смотрел на фотографию и не отвечал, пока не услышал голос Беатрисы прямо за спиной.
— Хелена на этой фотокарточке — медсестра в госпитале. Она была красавица, правда?
— Правда, — откликнулся Харри. — Кажется, я где-то ее видел.
— Еще бы, — ответила Беатриса. — Вот уже две тысячи лет ее рисуют на иконах.
Ночь и вправду выдалась жаркой. Жаркой и душной. Харри ворочался в кровати, сбросил на пол одеяло, скомкал простыню, но все никак не мог уснуть — донимали мысли. В какое-то мгновение он захотел выпить, но вспомнил, что ключ от минибара он отцепил и оставил внизу, у администратора. Он услышал голоса в коридоре, кто-то взялся за ручку двери. Харри повернулся в кровати. Никто не вошел. Теперь голоса были внутри. Харри почувствовал горячее дыхание на своей коже. Услышал треск рвущейся материи. Но, открыв глаза и увидев вспышки света, понял, что это молния.
Гром ударил снова, он гремел, будто далекие взрывы — то в одной части города, то в другой. Харри опять заснул. Он целовал ее, снимал с нее ночную сорочку, чувствовал ее белую кожу — потную, дрожащую от холода и страха. Он обнимал ее, долго, долго, пока она не согрелась и не расцвела в его объятьях, как цветок, который снимали на камеру всю весну, а потом прокрутили пленку за несколько секунд.
Харри продолжал целовать ее, ее шею, ее руки, живот. Не жадно, не похотливо, но осторожно, утешающе нежно, как будто боясь, что в любой момент ему придется уйти. И когда она, поколебавшись, последовала за ним, решив, что там безопаснее, он отправился дальше, пока они не пришли к тому месту, которого не знал он сам. И когда он обернулся, было слишком поздно. Она бросилась в его объятия, проклиная его, и умоляя его, и разрывая его на части своими сильными руками.
Харри проснулся от звука собственного дыхания, перевернулся на другой бок — точно ли он один в постели. Потом все снова погрузилось в водоворот мрака, грома и снов. Харри проснулся посреди ночи — в окно барабанил дождь. Он подошел к окну и посмотрел вниз. По улицам бежала вода, чья-то бездомная шляпа плыла по течению.
