Мертвая комната - Уилки Коллинз
– Лисон, – сказала Розамонда, значительно сжав руку мужа. – Имя вашей племянницы Сара Лисон?
Дядя Джозеф вздохнул и покачал головой.
– В один день, самый злополучный день в жизни Сары, она переменила это имя. О человеке, за которого она вышла замуж – он уже умер, госпожа, – я почти ничего не знаю, кроме того, что он носил фамилию Джазеф и плохо обращался с женой. Так что я считаю его негодяем! – воскликнул дядя Джозеф со всем гневом и горечью, на которую была способна его натура, и с осознанием, что он использует одно из самых грубых слов, известных ему в английском языке. – И если бы он ожил в этот самый момент, я бы сказал ему в лицо: «Англичанин Джазеф, ты негодяй!»
Розамонда снова сжала руку мужа. Сара Лисон и миссис Джазеф – один и тот же человек.
– Итак, – продолжал дядя Джозеф, – я вернусь к тому дню, когда я был тут с племянницей, с Сарой. Сэр и добрая госпожа, простите нас, поскольку я вынужден сознаться, что мы пришли сюда не для того, чтобы осмотреть дом. Мы позвонили в колокольчик и доставили много хлопот, а ваш дворецкий потратил много сил на ругань. Мы явились сюда по делу, касающемуся тайны Сары, которая до сих пор для меня так же непонятна и темна, как середина самой черной и темной ночи. Но в ее планах не было никакого зла ни для кого и ни для чего. Сара твердо решила навестить этот дом, и я не мог отпустить ее одну. Кроме того, она сказала мне, что имеет полное право перепрятать письмо, чтобы его не нашли в той комнате, где она оставила его много лет назад. Но случилось так, что я – нет, что она – нет, нет, что я… Ach Gott![6] – воскликнул дядя Джозеф, ударив себя по лбу. – Я запутался и теперь решительно не знаю, как опять вернуться к рассказу.
– Нет никакой нужды продолжать рассказ, – сказала Розамонда, забывая всякую осторожность. – Мы уже знаем…
– Мы полагаем, – перебил ее Леонард, – что мы уже знаем все, что вы можете рассказать нам о тайне вашей племянницы Сары и о мотивах вашего посещения дома.
– Правда?! О, тысячу раз благодарю вас, сэр, и вас, добрая госпожа, что вы помогли мне разобраться с этой путаницей и знаете обо всем произошедшем в доме. Я весь в смятении от макушки до пят, но теперь могу продолжать рассказ. Итак! Я и Сара, моя племянница, были в этом доме – это первое, что вы знаете. Я и Сара, моя племянница, вышли из дома – это второе. Продолжим. Когда мы возвращались в Труро, я очень волновался за Сару: сперва она упала в обморок на вашей лестнице, и потом всю дорогу у меня болело сердце, при взгляде на выражение на ее лице. Кроме того, она не смогла сделать то, ради чего мы пришли в этот дом. Но я утешал себя мыслью, что Сара останется со мной в Труро, и что я сделаю ее счастливой и здоровой. Представьте же себе, сэр, какой удар обрушился на меня, когда я узнал, что она не будет жить со мной… Представьте себе, госпожа, каково было мое удивление, когда я спросил ее, почему она решила оставить дядю Джозефа, и услышал, что она боится, что вы отыщите ее. – Старик замолчал и с беспокойством взглянул на Розамонду – она грустно опустила взгляд. – Вы сочувствуете моей племяннице Саре? Вам жаль ее? – спросил он нерешительным и дрожащим голосом.
– Да, я сочувствую всем сердцем, – горячо ответила Розамонда.
– А я всем сердцем благодарю вас за эти чувства. Ах, госпожа, ваша доброта дает мне смелость продолжать и рассказать вам, что мы расстались с Сарой в день нашего возвращения в Труро. До этого мы не виделись много лет, много долгих и одиноких лет. Я боялся, что теперь разлука продлится еще больше, и потому всеми силами старался удержать ее. Но ее гнал все тот же страх – страх, что вы найдете ее и станете расспрашивать. И вот, со слезами на глазах – и на моих, и с горем на сердце – и на моем – она уехала, чтобы спрятаться в бездушном громадном и великом Лондоне, который поглощает всех людей и все вещи, которые в него вливаются, и который теперь поглотил Сару, мою племянницу, вместе с остальными. «Дитя мое, ты будешь иногда писать дяде Джозефу», – просил я. Она ответила: «Да, как можно чаще». Прошло уже три недели с того дня, и вот здесь, у меня на коленях, лежат четыре письма, которые она мне написала. С вашего позволения, я попрошу вас прочесть их. Они помогут нам продвинуться в рассказе. И я вижу по вашим глазам, что вы действительно сочувствуете Саре.
Он развязал бечевку на связке писем, развернул одно за другим и выложил их в ряд. Одного взгляда хватило Розамонде, чтобы узнать почерк – этой же рукой было написано письмо из Миртовой комнаты.
– В них не так много интересного, – сказал дядя Джозеф. – Но я попрошу вас, госпожа, сначала прочесть их, а потом я объясню для чего все это.
Старик был прав. В письмах не было ничего интересного, и каждое следующее было короче предыдущего. Все четыре были написаны правильным слогом человека, который берется за перо с боязнью сделать грамматическую или орфографическую ошибку. И все четыре были одинаково лишены каких-либо личных подробностей, касающихся пишущего. И в каждом из четырех с тревогой интересовались здоровьем дяди Джозефа, выражали благодарность и любовь к нему настолько тепло, насколько позволяли робкие ограничения стиля. Во всех четырех повторялись два вопроса: во-первых, приехала ли уже миссис Фрэнкленд в Портдженнскую Башню, во-вторых, если она приехала, то что дядя Джозеф слышал о ней? И в каждом из четырех была одинаковая инструкция по отправке ответа: «Адресуйте письма так: С. Дж., почтовое отделение на Смит-Стрит, Лондон». И затем следовало извинение: «Прости, что не указываю свой адрес во избежание непредвиденных обстоятельств. Даже в Лондоне я все еще боюсь, что меня выследят или узнают. Я каждое утро получаю почту, поэтому уверена, что не пропущу ваш ответ».
– Я говорил вам, госпожа, – продолжил старик, когда Розамонда закончила читать, – что переживал за Сару, когда она уехала от
