Мертвая комната - Уилки Коллинз
Следующий вопрос Леонарда касался остальной части письма. Розамонда рассказала, что все оно написано одним человеком – Сарой Лисон. Еще она призналась мужу, что силы и мужество покинули ее прежде, чем она дочитала ему послание до конца, хотя постскриптум очень важен, поскольку в нем говорится об обстоятельствах, при которых тайна была сокрыта. И теперь она хотела бы дочитать.
Сидя так близко к мужу, как в первые дни медового месяца, Розамонда прочла окончание письма – строки, которые ее мать писала шестнадцать лет назад, в то утро, когда сбежала из Портдженнской Башни.
Ежели эта бумага когда-либо будет найдена (молюсь всем сердцем, чтобы этого никогда не случилось), да будет известно, что я решилась скрыть ее, потому что не осмеливаюсь показать ее содержания моему господину, которому она адресована. Поступая так, я действую против последней воли моей госпожи, но не нарушаю клятвы, данной ей на смертном одре. Эта клятва запрещает мне уничтожить письмо или унести его с собой, если я оставлю дом. Я не делаю ни того ни другого. Моя цель – спрятать его в таком месте, где, как мне кажется, меньше всего шансов, что его снова найдут. Все трудности или несчастья, которые могут последовать в результате этого обманного поступка, лягут только на меня. Другие, я искреннее верю, будут счастливее оттого, что я скрыла страшную тайну, которую содержит это письмо.
– Сомнений быть не может, – сказал Леонард, когда жена дочитала письмо до конца, – миссис Джазеф, Сара Лисон и служанка, исчезнувшая из Портдженнской башни, – одно и то же лицо.
– Бедное создание! – вздохнула Розамонда, отложив письмо. – Теперь понятно, почему она так настоятельно советовала мне не входить в Миртовую комнату. Как, должно быть, она страдала, когда, как чужая, пришла к моей постели. О, дорого бы я дала, чтобы загладить мое обращение с ней! Страшно подумать, что я говорила с ней, как со служанкой, от которой требовала повиновения, еще ужаснее чувствовать, что даже сейчас я не могу думать о ней так, как ребенок должен думать о матери. Как я могу сказать ей, что знаю тайну? Как…
Она замолчала, болезненно осознавая, какая тень брошена на факт ее рождения, и вздрогнула при мысли о фамилии, которую дал ей муж, и о своем происхождении, которое общество не примет.
– Отчего ты молчишь? – спросил Леонард.
– Я боялась… – начала Розамонда и снова остановилась.
– Боялась, – закончил ее мысль Леонард, – что слова жалости к этой несчастной женщине могут ранить мою гордость, напомнив мне о твоем происхождении? Розамонда, я был бы недостоин твоей несравненной правдивости по отношению ко мне, если бы, со своей стороны, не признал, что это открытие ранило меня так, как может быть ранен только гордый человек. Я родился гордым и всю жизнь воспитывал в себе это чувство. Гордость, даже когда я сейчас говорю с тобой, иногда побеждает над моим самообладанием и сейчас заставляет сомневаться, правдивы ли слова, что ты мне прочла. Но как бы ни было сильно это врожденное и укоренившееся чувство, как бы ни было мне трудно справиться с ним, – в моем сердце есть другое чувство, которое еще сильнее. – Он нащупал руку жены и добавил: – С того часа, когда ты впервые посвятила свою жизнь слепому мужу, с того часа, когда ты завоевала всю его признательность, как уже завоевала всю его любовь, – ты заняла в его сердце место, Розамонда, с которого ничто, даже такое потрясение, как сейчас, не сможет тебя сдвинуть! Как ни высоко я всегда ценил титулы, я научился ценить свою жену, каковым бы ни было ее происхождение.
– О, Ленни, Ленни, я не могу слышать твоих похвал, когда ты в то же время говоришь, что я принесла себя в жертву, выйдя замуж. Когда я впервые прочла это страшное письмо, то на мгновение неблагодарно засомневалась, что твоя любовь ко мне устоит перед этой тайной. Ужасное искушение овладело мной на миг. Но ты стоял рядом и ждал, когда я снова заговорю, и твой невинный вид привел меня в чувство и подсказал, что я должна сделать. Именно мой слепой муж заставил меня побороть искушение и не уничтожить письмо. О, будь я самой жестокосердной из женщин, могла бы я когда-нибудь снова взять твою руку, могла бы поцеловать тебя, могла бы лежать рядом с тобой и слышать, как ты засыпаешь, ночь за ночью, чувствуя, что я воспользовалась твоей слепотой и зависимостью от меня в своих корыстных интересах? Ведь я бы знала, что преуспела в своем обмане только потому, что твое несчастье сделало тебя неспособным заподозрить обман. Нет, нет, мне трудно поверить, что самая наглая из женщин могла бы дойти до такой подлости. И я прошу тебя доверять мне. Вчера, в Миртовой комнате, ты говорил мне, милый, что единственный верный друг, который никогда не подводил тебя – это твоя жена. И теперь, когда тайна раскрыта и худшее позади, для меня достаточная награда и утешение знать, что твое мнение не изменилось.
– Да, Розамонда, худшее позади, но мы не должны забывать, что нам еще предстоят тяжелые испытания.
– Тяжелые испытания? О каких испытаниях ты говоришь?
– Возможно, Розамонда, я переоцениваю мужество, которое потребуется, но мне, по крайней мере, будет нелегко открыть эту тайну посторонним.
– Зачем же нам рассказывать ее другим? – спросила молодая женщина, посмотрев с изумлением на мужа.
– Если мы сможем подтвердить подлинность этого письма, то у нас не останется выбора, кроме как рассказать о нем. Ты, конечно, не забыла при каких обстоятельствах твой отец… капитан Тревертон, хотел я сказать…
– Называй его моим отцом, – грустно попросила Розамонда. – Вспомни, как он любил меня, и как я любила его…
– Боюсь, теперь я должен говорить «капитан Тревертон», иначе вряд ли смогу объяснить свою мысль. Капитан Тревертон умер, не оставив завещания. Его единственной собственностью были деньги, вырученные за продажу этого дома и поместья, и ты унаследовали их, как ближайшая родственница…
Розамонда в ужасе всплеснула руками.
– Ох, я так много думала о тебе, с тех пор
