Кровавый апельсин - Гарриет Тайс
Я хватаю сломанную сумку на колесиках, стоящую у стены, и бросаю ее на пол. Открываю и смотрю на швы, в поисках дыр или порванных мест, любых проделанных отверстий. В панике я переворачиваю ее и осматриваю снаружи. Вот оно – то, что я ищу. Дырочка в верхней части, достаточно маленькая, чтобы не обратить на нее внимания, но достаточно большая для его целей. Я снова кладу сумку на широкую часть и разрываю шов, раздвигаю края обеими руками. Вот она, маленькая и черная. Красная точка света. Камера. Миниатюрная камера, объектив которой торчит из дырки в сумке. Я достаю устройство из специальной ниши, сделанной для него, и бегу вон из кабинета.
Я выбегаю из конторы, пробираюсь мимо Роберта, захлопываю дверь перед лицом Марка. Я расталкиваю пешеходов и несусь к автобусу. Кто-то кричит на меня, но я игнорирую их. Автобуса нет, но есть такси.
– В Арчуэй, пожалуйста, – говорю я, и водитель нажимает на газ.
Я прижимаю ноги к полу, словно бы пытаясь ускорить такси.
Мне уже не важно, что у Карла на меня есть. Какие-то грязные фотографии, видео? И что? Так, черт побери, что? Патрик был моим наставником-солиситором, не оппонентом. Мы оба взрослые люди. По всему миру миллениалы показывают свое тело в соцсетях – и я смогу с этим справиться. Я не позволю Карлу воспитывать мою дочь. Я трудный человек, помешанный на себе. Я врала, изменяла и курила часы наполет, которые могла бы проводить с дочкой, играя с ней, читая ей. Быть ей мамой. Но я не извращенка. Это ненормально: знать о моем романе все это время и ничего не говорить, шпионить за мной и воспользоваться такой возможностью, чтобы отомстить мужчине, трахающему его жену.
Карл, наверное, испытал чистую радость, когда Кэролайн рассказала ему о случившемся. Он, наверное, наклонился вперед, такой заботливый и готовый помочь, и спросил: «Как его зовут? Да, ужасная ситуация. Точно изнасилование. Точно». В душе он бы смеялся до колик, думая о нанесенном вреде. И не то чтобы он был совсем не прав, помогая в такой ситуации. Он не знал, что кто-то еще выдвинет обвинение, но ему было все равно.
Карл не был рукой правосудия, он просто пакостил, тянул за веревочки моей жизни из-за кулис.
Мы встаем в пробку в Хайбери-Корнер, и я пытаюсь взять под контроль свое нетерпение. Карл не знает, что я приеду. Его там может не быть. Но если его там нет, я буду сидеть и ждать, а когда он приедет, я скажу ему отослать письма. Скажу, что остаюсь дома, и он не может меня вышвырнуть, что я буду мамой Матильды, и он не сможет меня остановить. Я пообещаю сообщить о нем его начальникам, потому что он действует нечестно и не сообщил о конфликте интересов, я расскажу полиции о его шантаже, о том, что он незаконно установил шпионскую программу на мой телефон и снимал меня в моем доме без разрешения. Он спрятал камеру в моей сумке на колесиках. В моей чертовой сумке на колесиках, предмете, который, как он знал, я всегда ношу с собой. И одному только Богу известно, сколько камер он расставил по дому.
Такси подъезжает к моему дому, и я сую водителю деньги через окно, благодарю его и спешу прочь. Он что-то кричит, но я машу рукой и пытаюсь засунуть ключ в замок парадной двери. Кажется, она не открывается. Все в порядке, в порядке. Не позволю этому сбить меня с пути, буду сидеть здесь на пороге и ждать, когда он вернется домой из школы вместе с Матильдой, и тогда я обниму ее, пройду мимо него в дом и откажусь когда-либо покидать ее снова. Но все в порядке, ключ входит в замок и проворачивается. Дверь открывается. Я захожу и захлопываю ее за собой.
Я внутри. Слышу тяжелый стук, но он тут же затихает. В воздухе висит сильный запах сигарет. Из гостиной играет музыка.
Я заглядываю за дверь, но не вижу Карла.
Занавески задернуты, а в комнате темно. Единственный источник света – экран телевизора, подключенный к ноутбуку Карла. Я смутно вижу его на кофейном столике. Мои глаза привыкают к темноте, к экрану. Я приглядываюсь, пытаясь понять, на что смотрю.
Женщина на экране кажется мертвой. Мужчина сдвигает ее в одну сторону, потом в другую, кладет на живот на кровать. Камера приближается сзади, и ее тело наполняет экран. Она почти голая, в бюстгальтере и подвязках. Трусов нет. Фоном играет музыка, ритмичный бит, к которому мужчина присоединяется, хлопая ее по голому заду в такт мелодии, сначала мягко, потом жестче. Он смеется. Я знаю этот смех. Это Карл.
Его рука появляется перед камерой, пальцы расставлены. Он входит внутрь, камера приближает изображение.
Я сжимаю челюсти. Перед глазами проносятся картинки, быстро, словно кровь в ушах. Я закрываю лицо руками, а потом заставляю себя убрать их. Я должна это видеть.
Удовлетворенный, Карл поднимает женщину с кровати и кладет ее руки себе на плечи. Он начинает танцевать, двигая ее из стороны в сторону, ее голова мотыляется. Она мертва, а он поет «бада-бада-бада-ба-бада, бада-бада-бада-ба-бада»…
Я не могу оторвать от него взгляд.
Песня заканчивается, и он кладет ее назад с широко разведенными ногами, голова свешивается с кровати. Она мертва. Должно быть, мертва.
Но она не может быть мертва, потому что это я, только это не могу быть я, потому что я здесь, я не на экране, и я не могла быть там, потому что то, что он делал, я никогда не позволила бы ему. И это отельный номер в Брайтоне, но я ничего из этого не помню, и почему я даже не могу пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы закричать так, как кричу сейчас? Вцепиться ногтями ему в лицо, прежде чем обхватить себя руками и качаться, качаться, пока я снова не стану собой, в безопасности, по крайней мере в своем теле, хотя мой разум мечется.
Музыка громкая. Она раздается из колонки, а не из видео. Слишком громкая, это невыносимо. Я прохожу дальше в комнату, чтобы отключить ее, собираюсь с силами. И тут вижу его.
Карл.
