Сергей Сибирцев - Привратник Бездны

Я лицезрел чрезвычайно искусно сотворенную, презабавно переживающую очередную трагикомическую сцену, непременно попадающую в какие-то вечно нелепые переделки, без устали суетящуюся, талантливо дергающуюся марионетку...

Этой трудно, весело, празднично и рутинно существующей человеческой кукле не доставало одного единственного (божественного!) сценического атрибута-реквизита...

У этого, гениально живущего в предложенных (квазипредлагаемых провидением) обстоятельствах, белкового существа привычно не учитывалась душа...

И вследствие этого биографического факта живая (живущая за счет чего и кого?) кукла обретала (уже обрела!) вечное лицедейское прозябание...

Я (или тот, который подразумевал меня всегда в этой жизни) - любил близких мне друзей, женщин, одна из которых потом стала зваться моей супругой и матерью моего сына, - любил! - никогда не любя, но, стараясь как можно правдивее играть в это презабавное, воспетое поэтами-чудаками, чувство...

Я жалел, успокаивал, убеждал, - лишь искусно притворяясь в искренне жалеющего, успокаивающего, убеждающего...

Я любил и воспитывал сына, - никогда всерьез не воспринимая себя за главу семьи, за отца, ответственного за продолжение рода своего...

Понимание чувства человеческого дружеского, приятельского, родного локтя, - мне, по всей видимости, было абсолютно чуждо...

Следовательно, я никогда не любил ни России, ни того малого участка пространства, где обитал в полусиротском детстве, где учился, где мне пытались привить эту пресловутую, - всегда недоступную для моей сущности любовь к коллективному ближнему...

А любовь к вере, к древней христианской вере...

И этой стародавней тысячелетней верой я, оказывается, обделен, - я лишен веры в Мессию, почему-то изначально, от сотворения меня, как существа в хлипкой человеческой плоти...

Я, никогда не имел истинного слуха - ушей, которые бы услышали (возжелали услышать) слово любовь, - слово, не опороченное и не попорченное всегдашним скептическим (моим личным) ощущением, что в этом слове все неправда, все ложь, - но нужно притворяться, нужно подыгрывать, нужно...

Зато я всегда имел (был наделен этим как бы Свыше сполна) превосходное стопроцентное (едва ли не орлиное по зоркости, и стрекозиное по огляду) зрение, - я всю жизнь жил-пробавлялся профессиональным созерцателем...

Вот и сейчас я вдруг почувствовал глаза, - всего лишь единоличное их присутствие в глазницах черепа...

И глаза мне выведали, выдали, - поведали нечто библейски прекрасное и катастрофическое в земном грядущем, - постапокалиптическое преображенное отчетливое видение мира сего...

*Храм-кристалл...

*Миллионнотонный алмазный к у б...

*Четыре антрацитные пирамидальные стометровые башни мрачно подчеркивают четыре бездно-отвесных тысячеметровых грани...

*Рукотворному Храму тысяча человеческих в е к о в...

*Бестеневые изумрудно вертикальные лучи космического зеленоватого светила ломаются о вечно искрящиеся бриллиантовые ребра храма, тотчас поглощаясь аспидным травянистым покровом, напрочь скрывающим окончательно вросшую паперть-подножие мертвого прибежища...

*В храме-жилище, когда-то прятались-обитали земноводные сущности, самозвано нарекшие себя царями всего сущего...

*Гордость этих странных белковых тленных существ не знала границ...

*Эти водянистые существа возомнили себя божьими созданиями человеками...

*Человек - есть подобие Сына человеческого...

*Не обретя подлинной человечности, - в один из вселенских бесконечных витков, - дерзко мыслящие существа, познав (вызнав) сакральные тайны технократического могущества, обратились в богов, обретя бессмертие...

*Бессмертие на тысячу земных жалких витков вокруг слабеющего солнечного пухлящегося светила...

*Ныне от человеко-богов не осталось даже праха...

*Лишь блистательный графитно-алмазный кубический нарост-нарыв хрустальным надгробием-саркофагом искристо чернеет...

... И, - моему посточевидному Я, впервые за все эти сумасшедшие месяцы стало по взаправдашнему неописуемо тревожно радостно и жутко...

Мою глазастую голову словно насильно втолкнули, вкатили в багряно жгучее нутро горчайше и безнадежно рыдающего водопада...

И я не придумал ничего лучшего, - я крепко затворил, наливающиеся паническим восторгом, веки-вежды...

Я их с такой мальчишески безнадежной надеждой зажмурил, что разом погрузился в давно призабытую трясину вселенской потерянности, сиротливости, когда лежал в казенно пахучей детдомовской постели, и крапивные колючие злые слезы предательски выдавали расположение моего по девчачьи обидчивого сердца...

Каким-то невероятным полузабытым сомнамбулическим усилием я почти тотчас же размежил ожившие вежды, - слипающиеся разболевшиеся от набегающих расслабляющих, расщепляющих мужское начало девченочных слезных натеков, и...

...Я благополучным образом обретался в прихожей... Своей родной малогабаритной прихожей...В ночных просторных трусах, босиком, я стоял в полной темноте и вроде как к чему-то прислушивался...

Щелкнул выключателем, и отпрянувшие сумеречные тени вместо себя выставили моего дружка, моего любимца Фараона...

- Фарик, а ты чего не спишь? А я что тут забыл?

- Зы-ы-ы-ы-ы!!!

Допотопный дверной электрический звонок ударил по нервам с такой выразительной беспардонностью, что я едва не вскрикнул...

- Суду понятно, почему мы здесь обретаемся, - буркнул я себе под нос, не сразу решаясь приблизиться к дверному глазку.

Впрочем, последующее неторопливое, несколько нервное припадание к стеклянному глазу, не добавило положительных эмоций моей бдящей натуре...

За искусственным оком абсолютно ничего не наблюдалось: или жвачкой залепили влюбленные хулиганы, или лампочку на площадке в очередной раз добропорядочные пенсионеры-соседи позаимствовали...

- Кто там, черт возьми, а!

- Бога ради, простите за поздний визит! Это ваш участковый! Вот мое удостоверение. Убедитесь в глазок. Я фонариком подсвечиваю...

Для того чтобы распахнуть дверь, оказавшуюся почему-то к тому же незапертой, мне потребовалась сущая безделица времени.

Я не успел даже докончить прерывистого единственного облегченного вздоха, как уже имел честь лицезреть ночного муниципального пришельца.

По ту сторону порога, отступив от замазуристого резинового коврика на шаг, в позе вольно предстал милицейский чин, околоточный.

А по старорежимному - участковый инспектор, Матушкин Михаил Михайлович, с восемью капитанскими блестками на миниатюрных шинельных погонах и деловитой хмуроватостью на бледно казенном наскоро оскобленном лике.

- Доброй ночи... Хотя, где взять сейчас этих добрых... Такое дело, товарищ, вашего соседа Цымбалюковича убили. В качестве понятого... Ежели не затруднит.

- Да вы что! Вот это кино, товарищ капитан. Сегодня, вернее, вчера утром вместе мусор... Да вы что! - разразился я недоуменной тирадой.

- Кино! Самое настоящее, почти боевик... И до нас вот докатилось... Телевизионщиков ждем, как без них! А раньше... Свои приятели и порешили. Гости гостевали... Догостевались! Один-то уже у нас. Ну да ладно. Разболтался, словно лектор культпросвета... Накиньте чего. Такое вот кино ночное!

И милицейский пожилой капитан, натружено махнув широким не ушитым рукавом, направился к двери, за которой жил (еще вчера жил?!) нормальный мужик, работяга и не выпивоха, Василий Никандрович Цымбалюкович.

Еще утром жил!

Еще утром, столкнувшись у мусоропровода, незатейливо, по-соседски коротко потолковали о новейших политических баталиях-пустяках...

И вот, пожалуйста, оказывается мужика уже нет... И телевизионщики, точно мухи на падаль слетаются...

Писано в месяцы на изломе XX и XXI веков по Р. Х., в стольном граде Москва