Камилла Лэкберг - Железный крест
У нее вдруг перехватило горло. Эрика с трудом проглотила комок и встала. Она обязательно должна все узнать. Понять, что произошло. Что-то было, что-то было… но это «что-то» все время ускользало. Но она найдет ответ. Обязательно найдет.
Эрика посмотрела в последний раз на надгробный камень родителей и прошла на несколько метров дальше — там были похоронены ее бабушка с дедушкой, Элуф и Хильма Мустрём. Она никогда их не видела. Трагедия, унесшая жизнь деда, произошла задолго до ее рождения, а бабушка пережила его на десять лет. Эльси о них никогда не говорила, но сейчас, когда Эрика начала задавать вопросы, все в один голос твердили, какие замечательные люди были Элуф и Хильма. Эрике это было очень приятно. Она опять присела на корточки и долго смотрела на надгробный камень. Даже попробовала поворожить немного — а вдруг камень заговорит? Но камень молчал. Придется искать ответы в другом месте.
Чтобы сократить путь домой, она решила пойти по тропинке, которая вела к пасторской конторе и зданию церковной общины, красиво расположенному на холме. У самого подножия взгляд ее упал на крупный, заросший мхом надгробный камень, поставленный немного на отшибе, прямо у скалы, ограничивающей небольшой погост. Она начала было уже подниматься, но вдруг резко, как вкопанная, остановилась, попятилась и долго смотрела с бьющимся сердцем на большой серый камень. В голове лихорадочно кружились обрывки фраз и фактов. Она прищурилась, подошла к камню совсем близко и, водя пальцем, прочитала мелкую надпись, словно хотела убедиться, что органы чувств не сыграли с ней злую шутку.
И все встало на свои места, ей показалось даже, что в голове послышался щелчок, какой бывает, когда правильно вставляешь элемент пазла. Конечно! Теперь она знала, что произошло. Может быть, и не все, но… Эрика достала мобильник и дрожащим пальцем вызвала номер Патрика. Теперь очередь за ним.
Дочери только что ушли — замечательные, преданные, благословенные дочери. На него каждый раз накатывала горячая волна нежности, когда он встречался с ними взглядом. Такие разные и такие похожие. И во всех трех он видел Бритту. У Анны-Греты нос Бритты, у Биргитты — глаза, а у младшей, Маргареты, точно такие же ямочки на щеках, когда она улыбается.
Герман опустил веки, чтобы удержать слезы. Он уже был не в силах плакать. Но как только он закрывал глаза, ему тут же виделась Бритта — такая, какой он нашел ее тогда. С подушкой на лице. Ему не надо было поднимать подушку — он и так знал. Но все равно поднял. Хотел убедиться… хотел посмотреть, во что обошелся ему один-единственный непродуманный поступок. Но он все понял, как только перешагнул дверь спальни. Как только увидел ее — неподвижную, с подушкой на лице.
И в тот самый момент, когда он поднял подушку, он перестал жить. В тот самый миг умер и он, Герман Юханссон. Единственное, что он сделал, уже будучи мертвым, — лег рядом с ней, обнял и прижал к себе. И если бы он мог что-то решать, он так бы и лежал рядом с ней, обнимая остывающее тело и вспоминая всю их долгую жизнь.
Почти не мигая, он смотрел в потолок. Тот летний день, когда они на плоскодонке плыли в Валё… Девочки, Бритта на носу с поднятым к солнцу лицом. Ее длинные красивые ноги, распущенные светлые волосы. Вот она поворачивается к нему и счастливо улыбается. Он, стоя у руля, улыбается ей в ответ и чувствует себя самым богатым человеком в мире…
И тот день, когда она в первый раз поведала ему свою тайну. Зимний день, уже темнело, девочки еще были в школе. Бритта попросила его сесть… «Мне надо с тобой поговорить», — сказала она. У него зашлось сердце — первая мысль была, что она нашла другого и решила его оставить. И все, что она ему тогда сказала, он воспринял чуть ли не с облегчением. Они проговорили довольно долго и, когда настал час забирать девочек из школы, пришли к решению: никогда и ни словом об этом не упоминать. Что произошло, то произошло. Он не стал смотреть на нее по-другому, и чувства его к ней не изменились. Спокойные дни, полные ласки и понимания, горячие ночи — все это на одной чаше весов, а на другой… Нет, ничто не могло замутить их счастливого существования. И они решили тогда — никогда больше этой темы не касаться.
Но болезнь все изменила. Она пронеслась в ее душе, как смерч, и вырвала с корнями все, что они так терпеливо выращивали год за годом, десятилетие за десятилетием. И он не смог устоять перед этим бешено крутящимся смерчем. Он сделал ошибку. Всего одну ошибку. Одну, но решающую. Позвонил по телефону. Как можно было быть таким наивным? С чего он решил, что пора? Конечно, он видел, как страдает Бритта, — все, что было спрятано в самых дальних уголках ее постепенно тающего мозга, с каждым днем болело все сильнее. Решил, что настал час, что бороться дальше бессмысленно. Что Бритта, может быть, наконец обретет покой… С таким же успехом он мог сам задушить ее подушкой. Он знал это, и боль была невыносимой.
Герман осторожно зажмурился, с ужасом ожидая, что увидит перед собой мертвые глаза Бритты, но на этот раз видение его миновало. Он увидел живую, счастливую Бритту. Усталую, бледную, но живую и счастливую, с Анной-Гретой на руках. Она подняла руку и помахала ему.
И он, благодарно улыбаясь, пошел ей навстречу.
Патрик тупо уставился на телефонную трубку. Неужели Эрика права? Звучит совершенно невероятно, но… логично. Он тяжело вздохнул, вообразив дальнейшее развитие событий.
— Пошли, старушка, покатаемся! — Он поймал Майю на руки. — Маму захватим по дороге.
Через несколько минут он остановил машину у кладбищенской калитки. Эрика ждала их там, чуть не подпрыгивая от нетерпения. Это было заразительно, и Патрику пришлось несколько раз напомнить себе не давить так яростно на педаль газа. Вообще говоря, в душе он был лихачом, но когда с ним была Майя, вел машину подчеркнуто осторожно.
— Говорить буду я, хорошо? — Они остановились у отдела полиции. — Тебя я захватил только потому, что не в состоянии тебя переспорить, но он мой шеф, и мне приходилось бывать в подобных переделках и раньше.
Эрика кивнула без особого энтузиазма, если вообще слышала его слова — она как раз в этот момент выковыривала Майю из машины.
— А может быть, погуляете, пока я в отделе? Ты же терпеть не можешь, когда я беру Майю на службу… — поддразнил ее Патрик и получил в награду свирепый взгляд.
— Ее первый рабочий день в полиции особого вреда не нанес, — сказала Эрика. — Тем более ты понимаешь, насколько мне важно, чтобы вопрос решился поскорее.
— Смотрите-ка, кто к нам пришел! — просияла Анника.
Майя ее узнала и расплылась в улыбке.
— Нам надо поговорить с Бертилем. Он на месте?
— У себя, — кивнула Анника и вопросительно посмотрела на Патрика, хотела что-то сказать, но промолчала.
Патрик решительным шагом направился к кабинету Мельберга. Эрика с Майей на руках еле за ним поспевала.
— Хедстрём! Какого черта ты здесь делаешь? Да еще всю семью приволок! — Мельберг с суровым выражением лица встал с кресла.
— Мы должны решить с тобой один вопрос. — Патрик без приглашения уселся на стул для посетителей.
Майя и Эрнст уставились друг на друга с нескрываемым восторгом, и девочка тут же сделала попытку слезть с маминых рук.
— А как он с детьми? — спросила Эрика, с трудом удерживая дочку.
— Откуда мне знать? — строго буркнул Мельберг, но не выдержал и улыбнулся. — Это самый добрый пес в мире. Мухи не обидит.
В голосе его прозвучала чуть ли не отцовская гордость. Патрик с трудом скрыл улыбку: с Мельбергом что-то происходит.
Эрика осторожно опустила Майю на пол, и пес немедленно лизнул ее в нос. У Майи от счастья, изрядно, впрочем, приправленного страхом, округлились глаза.
— Так что тебе надо? — Мельберг продолжал выдерживать суровый тон, несмотря на то что ему очень хотелось узнать причину столь необычного посещения.
— Я хочу, чтобы ты запросил ордер на эксгумацию.
Мельберг поперхнулся, закашлялся и уставился на Патрика, как на сумасшедшего.
— Эксгумацию?! Ты что, парень, рехнулся? — наконец сумел выговорить он. — Я всегда говорил — эти родительские отпуска для отцов до добра не доведут. Эксгумация! Ты что, не знаешь, насколько это крайняя и к тому же необычная мера? У нас и так за последние годы было две, и запроси я третью, они объявят меня идиотом и посадят в сумасшедший дом! И кстати, кого это ты собрался выкапывать?
— Борца норвежского Сопротивления, бесследно исчезнувшего в сорок пятом году, — спокойно и четко, как на экзамене, доложила Эрика.
Она в этот момент сидела на корточках и почесывала Эрнста за ухом. Пес томно прикрыл глаза и просто млел от удовольствия, а если ей случалось замешкаться, требовательно подталкивал руку мокрым носом.
— Простите? — Мельберг, очевидно, решил, что ослышался.
Эрика терпеливо пересказала все, что ей удалось узнать о «банде четверых» и примкнувшем к ним норвежце, а также о его неожиданном и загадочном исчезновении.
