Полина Дашкова - Вечная ночь
— Дурак, — говорил ему продюсер, — женитьбы и разводы — это тоже реклама. Сколько там у тебя романов, никого не беспокоит. Чтобы беспокоило, нужно трахать только звёзд: спортсменок, телеведущих, балерин. Да ещё дарить своим подстилкам «Мерседесы», квартиры, шубы, бриллианты. Тогда твоей любовью люди заинтересуются, станут обсуждать, писать. А так — хоть всех клубных девок поимей. Кому дело до голой низкой физиологии? Интересно про высокое, про бабки. Чем больше бабок, тем интересней. Официальный брак — это имущественная сделка, а потому хороший информационный повод.
Так рассуждал продюсер Бориска, и был прав. Но следовать его правоте Вазелин не мог. Закрутить роман с какой-нибудь звездой спорта или балета у него не получалось. Он даже не пробовал, справедливо опасаясь получить унизительный отказ. Он не умел ухаживать, а сами звезды на шею ему не вешались. Он не имел средств на серьёзные дорогие подарки вроде квартир и машин, и, вероятно, если бы даже посчастливилось ему стать очень богатым человеком, он всё равно ничего никому не дарил бы, ибо самым ценным подарком считал себя самого, гения и красавца. А если уж совсем честно, то Вазелин был по природе своей жаден. В детстве, в пионерлагере, толстый мрачный мальчик Валик поедал сладости под одеялом и ни с кем никогда не делился, хотя не раз бывал бит за это жестокими сверстниками.
Однако необходимость информационного повода для очередной пиар-кампании назрела очень давно, и медлить с этим не стоило. Слава Вазелина возникла и держалась исключительно благодаря умной, правильной рекламе. Вазелин был брендом, то есть плодом профессиональной работы продюсеров, имиджмейкеров, проплаченных журналистов. Разумеется, это никоим образом не умаляло его собственных творческих заслуг. Он писал стихи и музыку, пел свои песни, имел голос богатого диапазона, яркую мужественную внешность. Но сколько таких, пишущих, голосистых, фактурных, готовых на все, толпилось у главного подъезда «Останкино», рекламировало себя в паутине, лезло во все дыры, вставало на уши, дышало в затылок?
«Их много, а я один! — утешался Вазелин. — Я единственный, уникальный, неповторимый. Я — солнце русской поэзии».
Как будто в подтверждение этих слов, ночью в клубе, после концерта, на котором не было Жени, к нему подошёл невысокий тощий парень с короткими рыжеватыми волосами, в круглых стильных очках, тот самый, что крутился в фойе, когда они с Наташкой орали друг на друга. Парень оказался корреспондентом тонкого еженедельного журнала, из тех, что печатают подробную телепрограмму и светские сплетни. Он хотел получить интервью, большое, на разворот, с фотографиями.
Обычно такого рода интервью организовывал продюсер Бориска. Иногда проплачивал, иногда умудрялся устроить все бесплатно, через свои разнообразные связи. Разворот в журнале с миллионным тиражом — это круто, это один из самых действенных видов косвенной рекламы.
— Вам удобно прямо завтра с утра? — спросил корреспондент, робко и восторженно глядя на великого поэта.
— Что, так срочно надо? — снисходительно улыбнулся Вазелин.
— Вас хотят дать прямо в следующий номер.
— Ну ладно. Только утром я сниматься не буду. Я с утра не в форме.
— Хорошо. Фотограф может прийти вечером, когда скажете. А интервью желательно поскорей. Мне ведь надо будет расшифровать текст, написать, потом отправить вам на подпись.
— Ладно, давай часам к двенадцати.
— Ой, а пораньше нельзя? — спросил парень, слегка помявшись. — Мне к половине первого позарез надо быть в «Останкино», там ток-шоу, тема «жёлтая пресса», меня пригласили, первый раз в жизни.
Вазелин проявил великодушие, назначил ему встречу на одиннадцать, в кафе возле своего дома.
* * *Остаток ночи старший лейтенант УВД Антон Горбунов провёл в Интернете, узнал о Вазелине много интересного и отлично подготовился к интервью.
Оказалось, что Вазелин и Валерий Качалов — давние лютые враги. Однажды они чуть не подрались. На концертах очень важно, кто, когда и после кого выходит на сцену. Качалов отказался выходить после Вазелина, заявил, что зал опустеет, все нормальные люди слиняют, останутся одни психи, потому что только психи могут воспринимать кровавый понос, который он, Вазелин, именует песнями.
Вазелин в долгу не остался, обозвал Качалова трэшем, совковой попсой и отстоем. Перебранку подробно, с удовольствием, распечатало несколько таблоидов.
Потом оба певца давали интервью, в которых поливали друг друга грязью. Вазелин утверждал, что Качалов связан с бандитами, в молодые годы был штатным осведомителем КГБ, лизал задницу ЦК ВЛКСМ. Никогда не поёт вживую, потому что нет у него ни голоса, ни слуха. И вообще, давно никому не нужен, поскольку устарел, смертельно скучен и является образцом советской пошлятины.
Качалов не отставал, говорил, что Вазелина и тех, кто его, слушает, надо лечить. Всё, что он сочиняет, — издевательство и плагиат. От его, с позволения сказать, песен можно повеситься, спиться или подсесть на иглу. Он — жалкий пародист. Он — бездарность, которая вопит о своей гениальности на каждом углу, он — фурункул на теле нашей эстрады, образец попсы в самом мерзком смысле этого слова.
На личном сайте Вазелина, в чате, где певец иногда беседовал со своими фанатами, вдруг промелькнуло имя Жени Качаловой.
— Правда ли, что у тебя роман с Женей Качаловой? — спрашивал некто под условным именем Пуся.
— Ха-ха! — отвечал Вазелин. — Это моя великая тайна.
— Так всё-таки правда или нет? — не унималась Пуся. — Мне надо знать, потому что я тебя обожаю.
— Пуся, у тебя на меня есть виды? — кокетничал Вазелин.
— А ты как думал? Конечно!
Тут в беседу вступал некто Хмырь.
— Эй, Vaz, смотри, будь осторожен, девочка Женечка малолетка, хотя, если честно, я тебя понимаю. Видел её в клипе придурка папаши, «Котёнок, не грусти». Она прелесть, настоящая нимфеточка.
— Хмырь, ты козёл! — влезала обиженная Пуся. Хмырь отвечал матом.
Потом они помирились, стали болтать сами по себе, а Вазелин из диалога вышел.
Напоследок Антон заглянул в криминальные новости, но там ни слова об убийстве Жени Качаловой не было.
«Странно, — подумал Антон, — вроде бы новость должна была уже просочиться в паутину. Пусть без имени жертвы, но сюжет по телевизору был. И в сводках происшествий… Неужели опять, как в тот раз, с Молохом?»
Антон знал, что пространство Всемирной паутины не столь бесконтрольно, как кажется. Бывает, какая-то убойная информация висит пару часов, а потом вдруг исчезает сразу со всех сайтов. Возможно, её убирают сами хозяева сайтов, но делают они это вряд ли по доброй воле.
«Значит, информация по Молоху остаётся нежелательной? Опять кто-то будет мешать? Вот, пожалуйста, на совещании у замминистра отказались признать, что это продолжение серии. Соловьёву даже не удалось официальным путём в нормальные сроки добыть расшифровку номеров, которые остались в мобильнике убитой девочки. Бред».
Было восемь утра. Антон выключил компьютер, поставил будильник на десять и уснул на диване, одетый.
* * *Странник до сих пор не понимал, как сумел выдержать столько лет. Коварство тьмы заключалось ещё и в том, что она ловко притворялась светом. Вечная ночь втянула Странника, как болото, чмокнула и сыто облизнулась. Он жил как гоминид среди гоминидов. Много и напряжённо работал, для разрядки стал бегать по утрам, нарочно выматывал себя так, чтобы не осталось никаких физических сил.
Ночь символизирует хаос. Она родилась из хаоса и породила двух древних богов, Танатоса, бога смерти, и Гипноса, бога сна. Смерть и сон родные братья. Есть у них ещё брат Мом, бог злословия. Он связан с самыми тёмными глубинами зла, с подземными безднами Тартара. Слепые дети, безусловно, несли на себе знак тьмы. Они жили во тьме ещё более безнадёжной и страшной, чем прочие гоминиды, и ангелы внутри них страдали нестерпимо.
Иногда ему казалось, что все, происходившее с ним ночами в маленьком подмосковном городе Давыдово, приснилось ему. Шкура гоминида постепенно врастала в его живую чувствительную кожу, и уже не хотелось её сдирать.
Он стал забывать о своей великой миссии и все реже слушал кассеты, на которых был записан голос существа из царства света.
Иногда ночью, во время бессонницы, он задавал себе вопрос: неужели это конец?
Ответа не было. Он кусал подушку и давился слезами.
На самом деле он продолжал постоянно слышать голоса ангелов, его тянуло туда, где было много детей, подростков. Ангелы плакали и звали его на помощь. Он затыкал уши. Он понимал: так легко и безнаказанно, как возле Давыдовского интерната, он не сумеет действовать нигде. Если он попытается, его сразу поймают.
Мир гоминидов гнил изнутри, и вонь душила его. Похоть и разврат наползали на Странника со всех сторон, то, что раньше пряталось за стенами домов, за плотными шторами, бесстыдно вылезло наружу, стало публичным и общедоступным.
