Дарья Дезомбре - Тени старой квартиры
– Эй, – потерлась она щекой о его плечо. – Если ты еще не передумал. Я согласна.
* * *Андрей заснул, откинув голову на синий бархат сиденья. А Маше для сна не хватало размеренного «винтажного» стука колес, как в детстве. Татам-тадам, татам-тадам. Она пожалела, что не взяла с собой книжку. От нечего делать повертела в руках бесплатный журнал, заправленный за багажную сетку переднего сиденья: глянцевые страницы захватаны предыдущими пассажирами, обязательные виды Петропавловки и Летнего сада с обязательной же, навязшей на зубах цитатой: «Я к розам хочу, в тот единственный сад, где лучшая в мире стоит из оград…» Бедная, измученная экскурсоводами Ахматова. Маша закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти продолжение стихотворения. Статуи, лебеди, царственные липы – вся прелесть старого сада. А дальше вдруг что-то совсем иное по настроению, что-то жуткое… В раздражении – и почему ей именно сейчас так захотелось вспомнить выученное в далеком детстве стихитворение?! – Маша полезла в Интернет на мобильном телефоне. Открыла нужную страничку, сразу вспоминая забытые строчки. Ну конечно, вот же он. Тот отрывок, что так страшил ее в юные годы:
И замертво спят сотни тысяч шаговВрагов и друзей, друзей и врагов.
А шествию теней не видно концаОт вазы гранитной до двери дворца.
Маша вздрогнула, прочитав дату внизу: 1959 г. Улыбнувшись, снова перечитала стихотворение: не мудрено, что она побаивалась его девочкой. Загадочное шествие теней, прозрачных в светлой белой ночи, отходивших «сотни тысяч шагов» и ушедших, унеся с собой свои тайны. Шествие теней, тайны… Перед глазами, бледным отражением в окне поезда, почему-то стояло длинное лицо постаревшего мальчика – Алеши Лоскудова, который так и не смог никого полюбить, потому что однажды очень испугался. Испугался… Зины ли Аршининой? И чем же его так напугала воспитательница детсада? Тем, что с такой легкостью решила избавиться от их общего ребенка? Наверное, – кивнула отражению в окне Маша. Но неясное чувство недосказанности не отпускало. Если дело только в ребенке, почему он отказался об этом рассказывать? Ведь Маша знала, что ребенок выжил, значит, и преступления не было… Маша нахмурилась: а если все-таки было? Она выдохнула, затуманив толстое стекло, нерешительно подняла руку и написала на запотевшем участке окошка знак: m. Письменное Т – Толя, так они тогда решили совместным голосованием. Но ведь старуха упала, размышляла Маша, а тепло ее дыхания постепенно испарялось, знак исчезал. Ксения Лазаревна писала, зажав карандаш в сведенной судорогой руке, и воспринимала написанное со своего ракурса – снизу. А если смотреть оттуда, то… То получается не Т, а З. Не мужа она обвиняла, но жену. Вот чего так испугался Алеша Лоскудов. Он знал. Как она рассказала ему об этом? Наивно хлопая тяжелыми от туши ресницами? Роняя крупные слезы: мол, сама не понимала, что творила? Простая, славная, недалекая. Кто мог заподозрить такую? Да и тайна у Зины была – копеешная, не секрет вовсе, а так – секретик. Алексею в 59-м было больше шестнадцати. Ни статья за растление, ни статья за развратные действия не могла к ней относиться. Маша встряхнула головой – почему-то мысль о том, что убийца – именно воспитательница, а не страшный людоед, мучила ее, не отпускала. Смещение нормы, вот что. Когда можно пойти на убийство? Как дорого стоит жизнь другого человека? У Зининого мужа смещение произошло в блокадном городе, в лютый голод. А у Зины? Как этому найти объяснение, а, следовательно, и оправдание? Сейчас, после гибели Носова-старшего, – щурилась Маша на снег в окне, – Аршинина является одной из главных наследниц его состояния. Маша могла бы с ней встретиться, задать вопрос… Но надо ли?
Маша осторожно подлезла Андрею под руку, почувствовала озябшей рукой его ровное тепло. Он дернулся, приоткрыл один глаз, взглянул на окно с почти исчезнувшими следами ее каракуль:
– Что случилось?
Маша провела ладонью по стеклу, стерев и эти остатки. Конец. Все закончилось. Она освободилась от этой истории.
– Ничего не случилось. Спи.
А за высвобожденным от ее коммунального морока окном продолжали мелькать, сопротивляясь густому ветру со снегом, стылые стволы. Но падающие с небес, будто разом выпотрошенные каким-то нетерпеливым хозяином, накопившиеся за эту затяжную осень крупные хлопья летели и летели, облепляя все сущее, меняя его цвет и форму, будто преобразуя в нечто совсем иное. Загадочное, и, чем черт не шутит? – возможно, прекрасное.
Отдельное спасибо тем, кто помогал мне в работе над романом:
– девочкам послевоенного Ленинграда, так много вспомнившим о своем детстве: Лене (Елене Валентиновне) Гартвиг, Лене (Елене Викторовне) Фоминых, Марлен (Марлен Иосифовне) Герман;
– хранительнице музея повседневной культуры Ленинграда 1945–1965 гг. Наталье Александровне Баландиной;
– девочкам блокадного города, Дусе и Маше: моей бабушке Марии Викторовне и ее сестре Евдокии Викторовне Лазаревым;
– виолончелистам Евгению Прокошину и особенно – Кириллу Калмыкову;
– хирургу Зейнуру Османову;
– руферам Марии и Сергею;
– моему неизменному доброжелательному критику, сценаристу Анастасии Голотик.
И еще, помимо многочисленных авторов прекрасных мемуаров, вдохновивших меня на этот роман, отдельное спасибо:
– Людмиле Улицкой за прекрасный сборник послевоенных детских воспоминаний «Детство 45–53: а завтра будет счастье»;
– Карине Добротворской за книгу-свидетельство «Блокадные девочки»;
– Михаилу Черейскому за воспоминания «Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка».
Примечания
1
Подробно об этом расследовании читайте в романе Д. Дезомбре «Тайна голландских изразцов».
2
Бурки – теплые высокие сапоги из войлока или фетра на кожаной подошве и с кожаной оторочкой.
3
Подробно об этой встрече читайте в романе Д. Дезомбре «Призрак Небесного Иерусалима».
