Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
Упав на пол, она громко, с подвываниями, зарыдала.
Томас, по-прежнему, не выпуская руку обезумевшей от злости Долорес, уже не рычал. Но предупреждающе скалил зубы. Только попробуй еще раз, будто говорил он, только попробуй… хуже будет!
Фома, тем временем, жадно втягивал воздух у раскрытого настежь окна и гладил, гладил болевшую шею. Какая глупая, паскудная смерть его только что миновала… благодаря Томасу.
Наконец, визжащей Долорес удалось надеть наручники и, под конвоем, увести в камеру.
Следом ушел и Джон Доу — с понурой головой, злой на себя и весь мир. Он струсил… позорище. Самуэль и другие офицеры даже не посмотрели ему вслед. От такого уже не отмоешься, кому нужен напарник, думающий только о себе? Способный в трудную минуту бросить вас и удрать, куда глаза глядят. Нет, уйти будет честнее. «Меткое прозвище дал Медведь», вздохнул Самуэль. «Ну, надо же…»
— Томас, — дрогнувшим голосом произнес господин комиссар. Точнее, прошептал. Говорить было очень больно и трудно. — Дружище… иди ко мне.
Фома опустился на пол и, обеими руками, обнял своего четвероногого спасителя, прильнул к нему. Томас не пытался, как обычно, лизнуть щеку друга, хозяина и напарника — умный пес отлично чувствовал его настроение и понимал важность момента. «Ты мой хороший… тезка ты мой, ангел-хранитель», глядя на мощную собачью спину с литыми мускулами, шепотом бормотал Фома. И не пытался спрятать текущие слезы. Сердце господина комиссара понемногу успокаивалось, билось уже не так часто. Томас негромко, глухо «бухнул». Как будто произнес: «Ну, что ты, что ты… я же твой друг, я тебя люблю… как же иначе?»
На следующее утро, придя в Управление, Фома отправился не в свой кабинет, а в лабораторию. Он знал, что судмедэксперт всегда приходит на полчаса раньше своих подчиненных. Значит, и ненужных свидетелей задуманного им дела не будет. Господи, только бы все удалось… Он перекрестился и, нацепив улыбку, открыл дверь в кабинет Новака. Тот задумчиво разглядывал «живой» вещдок в фарфоровом горшке. Короткие стебли, куцые листья и блеклые цветочки с невзрачными лепестками. Какое-то убожество, уродство. А ведь стояло в «пряничном домике» на почетном месте: в лучшей гостиной, на каминной полке. Под портретом в бронзовой раме: мужчина в дорогой старинной одежде, на его губах играет змеиная улыбка, в левой руке — нет, не пышная роза и не целомудренная лилия. Маленький невзрачный цветок.
— Привет, Тед! Что, злодейкой любуешься? — спросил господин комиссар. — Да уж, хороша! Одно название чего стоит. Molifrando magnificat imperii.
— Привет, привет! У-уу, какое самодовольное название для сорной травы! — хмыкнул судмедэксперт. — А ведь ни красоты, ни аромата. Лепестки у этой пакости — как бинты из мусорки в инфекционном бараке, брр!
— Зато яд убойной силы, — парировал Фома. — Экстракт, полученный из ее листьев в разных пропорциях, дает и разный эффект. От медленной, очень мучительной смерти — до почти мгновенной. Надо только слегка «поиграть пропорциями» — так изящно сформулировано в старинном рецепте. Тинктура[iii] из цветов — никого не убьет, но добавленная в еду или питье — порождает галлюцинации. Очень стойкие, полностью стирающие грань между нашим миром и потусторонним.
Кстати, нас на лекциях о духовидении предостерегали: мол, осторожней с видениями! Увидели, ну и забудьте, да побыстрей. Кто их насылает, вам еще не понять «по убожеству своему», даже великие святые — и те, бывало, обманывались. Очаровывались, впадали в прелесть… и, лишь спустя время, прозревали и смиренно каялись. «Повторяю, великие святые, а не вы, юные шалопаи и неучи!»
Название, говорите? Да за одно это башку бы кое-кому оторвать! Прямо кулаки чешутся!
— И не побьете, и не оторвете — три столетия между вами…
— …и этой сволочью. Даже праха — и того не осталось от подлеца, — мрачно произнес Фома.
— Наверное, жалеете, что недоучились? — внезапно спросил Тед Новак.
Фома усмехнулся. Пожал плечами.
— Что сказать, Тед… бывает, что и жалею. Но редко и недолго. Сами знаете, некогда мне предаваться воспоминаниям, профессия не дает отвлекаться. Так, иногда что-то всплывает в памяти, что-то важное, значимое… и все. И жалеть об этом не стоит — ибо прежнее прошло.
Ненадолго, минут на пять, воцарилось молчание.
— Вы не поверите, Тед, но когда-то этих мелких, невзрачных уродцев называли — «божья милость», — печально усмехнулся господин комиссар. — Molifrando magnificat imperii была в большом ходу у монахов и при королевском дворе. Лет этак триста назад. После казни Николаса Андреа Тирренс, их реквизировали в казну — разумеется, сохранив это в тайне. Разумнее было бы уничтожить эту пакость, но оставить было — куда соблазнительнее, решили святые отцы и государственные мужи. Полезное растение, угу! И те, и другие задумали использовать его во благо…, но это все равно, что пытаться приручить черта!
Какое-то время Molifrando magnificat imperii и, впрямь, была полезна: дарила видения тем, кого обрекли на смерть. Чудесные или ужасные — в зависимости от его вины и последующего приговора. Говорят, в последние минуты, кто-то из приговоренных созерцал ангелов подле себя, во славе и величии…, а кто-то — из последних сил отбивался от чертей. Как об этом узнавали? Да Бог весть… секрет утерян, а старинным откровениям нынче модно не верить.
— Скучно не было, — хохотнул судмедэксперт и тихо, сквозь зубы, выругался.
— Угу. Самое ужасное в этом, знаете что, Тед? Molifrando magnificat imperii — искусственно созданная трава. Этакий философский камень для отравителя. Идеальное средство. Шедевр!
— ЧТО-О?!
Господин комиссар мысленно усмехнулся. Небывалый день сегодня, особенный! Ему удалось поразить самого Теда Новака, непрошибаемого циника и любителя черного юмора, которого невозможно ничем не поразить, не взволновать, в принципе. Кроме скандалов, разумеется.
— А что такое, Тед? Бывали гении и триста лет назад… вы, что, не верите в человеческий ум? В его, черт бы их побрал, невероятные порывы и возможности? И напрасно, друг мой!
— И какой только дряни нет на свете, — покачал головой судмедэксперт. — Уж на что я видавший виды, но чтобы такое… Тот, кто ее создал, сейчас в аду лекции читает по токсикологии.
— Да ведь это не первый раз, когда страшное, безусловное зло мечтали обратить во благо, а вышло черт-те что. Потому что в любой, самой наикрепчайшей, стене обязательно найдется лазейка, узенькая такая щелочка… только палец и просунуть можно. А если можно, рассуждают иные, то почему бы и нет? И просунуть, и расшатать посильнее, чтобы уже всю руку туда запустить. В
