Полина Дашкова - Питомник
– Нет проблем, – кивнул пианист, легко пробегая пальцами по клавишам.
– А пока что, лично для меня, давай «С одесского кичмана».
Пианист заиграл и запел. У него был мягкий баритон, не слишком сильный, но душевный.
Пономарев Владимир Васильевич, семидесятилетний вор в законе по кличке Пныря, уселся в кресло, прикрыл глаза, принялся мычать и покачиваться в ритме песни. Метрдотель и двое официантов растерянно застыли у стола, никто не решался потревожить гостя. На фоне его лирических переживаний вопрос «Что кушать будем?» прозвучал бы кощунственно.
Пныря с возрастом становился все сентиментальной. Он смотрел старые советские фильмы и плакал, слушал песни и подпевал сквозь слезы. В карманах он держал мелочь для нищих и часто просил шофера остановиться, опускал темные бронированные стекла, собственноручно подавал милостыню. Особое умиление вызывали у него чистенькие интеллигентные бабушки, которые не просто просили, а продавали носки, варежки, кружевные воротнички. Если он замечал такую рукодельницу из окошка джипа, мог дать ей и сто, и двести рублей, любил поговорить, повздыхать, старушку называл «мамонькой» и часто, слишком часто пускал слезу.
Кроме того, он занялся благотворительностью, заинтересовался детскими домами, выбрал один, для дефективных детей-сирот, распорядился, чтобы туда завезли два дорогих стационарных компьютера с наборами игровых и учебных программ, три телевизора с видеомагнитофонами, Дважды наведывался лично, причем в эскорте автомобилей был один, до верху набитый детской одеждой, игрушками, сладостями…
Товарищ, товарищ, скажи ты моей маме,
Что сын ее погибнул на войне,
С гранатой в руке, и с шашкою в другою,
И с песней веселой на губе.
Пныря подпевал громко, фальшивым жалобным фальцетом. Слезы текли по его впалым щекам. Официанты терпеливо ждали. В конце последнего куплета пианист выдал несколько мощных аккордов, которые совпали со странным, гулким грохотом где-то поблизости.
– Что это? – шепотом спросил один официант другого. Тот нахмурился и пожал плечами. Охрана Пныри напряженно переглянулась. За грохотом последовал вой сирен.
– Коля, выгляни, узнай-ка, в чем дело? – поморщился Пныря и, ласково кивнув пианисту, попросил со вздохом:
– А теперь сразу давай Высоцкого, «На братских могилах…». Помнишь?
Метрдотель, воспользовавшись паузой, спросил, что же намерен гость сегодня кушать и что приготовить для его драгоценного племянника.
– Генаша, как появится, сам закажет. Я уж с ним и пообедаю. Пока что соку мне принеси. Все равно какого, лишь бы холодного. Ну, Михалыч, давай, Володеньку, с хрипотцой, как ты один умеешь. Давай, милый, а я подпою.
Пианист глотнул минералки, откашлялся и запел на тон ниже, с надрывным хрипом, подражая великому барду. Пныря опять закрыл глаза, заурчал, путая не только мелодию, но и слова покачиваясь и уже наливаясь слезами, однако на этот раз песню ему дослушать не пришлось. Вернулся охранник Коля и сообщил, что в торговой галерее на Пушкинской что-то взорвалось.
– Чечены балуются, – благодушно произнес Пныря, продолжая покачиваться, но вдруг лицо его побагровело, он вскочил, опрокинув стул, ухватил Колю за лацкан пиджака и, глядя на него снизу вверх, прошептал:
– Там Генка!
В первый момент никто ничего не понял, Коля растерянно покосился на второго охранника, Севу, тот молча, недоуменно пожал плечами.
– Генка, племяш мой, по магазинам ходит! А куда ему еще идти, как не в галерею на Пушкинской? Я ведь сам и посоветовал! Хотел с ним пойти, да уж больно жарко, и магазинов я не терплю. А ведь собирался. Да, собирался, потом лень стало, отправил его одного… – Он бормотал очень тихо, неразборчиво, и приходилось напрягать слух, чтобы понять его. – Позвоните в «Склифосовского»! – вдруг выкрикнул он слабым, срывающимся голосом. – Пусть пришлют реанимацию!
– Так там две галереи, – осторожно заметил метрдотель, ставя на стол высокий стакан с ледяным апельсиновым соком, – ведь еще неизвестно, где именно был взрыв, какой мощности, и где в это время находился ваш племянник. А «скорая» наверняка уже выехала. Сейчас это быстро, все-таки центр Москвы…
– Что ты болтаешь? Звони! Пусть пришлют по две реанимации к каждой галерее! – гаркнул Пныря.
Метрдотель послушно набрал «ОЗ». Диспетче сообщил, что к месту взрыва в торговой галере уже отправлено несколько бригад.
– Поздно, – пробормотал Пныря и застыл посреди зала, растерянно, беспомощно озираясь. У него тряслись руки. Он казался жалким больным старикашкой, напуганным до смерти. Таким его еще никто никогда не видел, да и не должен был видеть. Все присутствующие смущенно о вернулись.
О коварстве и жестокости старого вора ходили легенды. Сентиментальность никого не вводила в заблуждение. Он мог рыдать над нищей бабушкой, раздавать сиротам шоколадки, а в это время по его приказу профессиональный убийца начинял взрывчаткой автомобиль, в котором должна была отправиться на дачу семья какого-нибудь упрямца-бизнесмена, отказавшегося платить положенный процент в казну его величества Пныри. Говорили, будто он сам лично развязывает языки тем, кто не желает делиться необходимой ему информацией, не соглашается на его условия, становится у него на пути. Оголенные провода под напряжением, раскаленные утюги, иглы под ногти – все это Пныря якобы умеет и любит. Допросы в бетонном бункере где-то под Москвой, по словам очевидцев, отличались особенной, патологической изощренностью. Впрочем, в роли очевидца никто еще ни разу не выступил. Легенды передавали с чьих-то чужих слов, и легенды эти подозрительно напоминали дурно сварганенные боевики-ужастики о мафии. Как допрашивал Пныря, никто своими глазами не видел. А если кто и видел, то молчал в тряпочку.
В путеводителях по сегодняшней криминальной России Пныря был постоянным персонажем, ему посвящались целые главы, он иногда читал и ухмылялся. Старому хитрому вору нравилось быть загадочным героем уголовного фольклора и бульварной беллетристики. Он рассуждал так: если о тебе говорят, стало быть, ты что-то значишь в этой жизни. Если о тебе говорят с чувством – не важно, каким, злым или добрым, стало быть, ты значишь очень много. Самые несчастные люди те, которые никому не интересны, про которых сплетен не распускают, совсем никаких.
Пауза затянулась. Охрана ждала распоряжений. У ресторанной обслуги растерянность постепенно сменялась любопытством. На потухшего, дрожащего Пнырю было жалко смотреть, и никто не понимал, почему, собственно, старик так запаниковал? Ну да, его племянник шляется по магазинам, и где-то там, в одной из дорогих торговых галерей, что-то взорвалось. Но, во-первых, к племяннику приставлена толковая охрана, и, если что, ребята его собой прикроют, они головой отвечают за драгоценную жизнь воронежского гостя. Во-вторых, совсем не обязательно, что Генаша оказался в эпицентре взрыва. Он может быть в другой галерее, может, вообще давно вышел на улицу и сейчас явится сюда.
Первым опомнился пианист. Он встал, подошел к старику, обнял его за плечи. Они были одного возраста, одного роста, но пианист выглядел крупнее, крепче.
– Вова, ну что ты? – спросил он Пнырю и заглянул ему в глаза. – Не факт, что он там. Не факт, понимаешь?
– Я чувствую, – прохрипел Пныря, – я слишком привязался к нему, слишком люблю его, гаденыша, своих-то нет.
– Да что ж ты его хоронишь раньше времени? – покачал головой пианист. – Отправь ребят, пусть все узнают. Сотовый при нем?
– Сотовый есть, и ребят я отправлю. Но только все и так ясно, я чувствую, Михалыч. Это не просто взрыв. Это по мою душу…
– Кто? – шепотом спросил пианист.
– Желающие найдутся.
– Кто слышал, что ты собираешься в галерею? – уточнил пианист. – Вспомни, кто слышал, но не знает, что тебя там нет?
– Молодец, Михалыч! – Пныря вдруг распрямился, глаза его сухо страшно блеснули из глубоких глазниц, он схватил со стола радиотелефон и, уже набирая номер, рявкнул охранникам:
– Ну, что застыли? Сева, дуй туда, к оцеплению, Коля, проверь машину и здесь все еще раз хорошенько проверь. Петра вызови срочно.
– Так это… – растерянно моргнул охранник – Петр Петрович в отпуске, в Испании. Только вчера улетел.
– Пусть назад летит! – рявкнул Пныря так, что задрожала посуда. – Чтобы к вечеру явился!
Телефон племянника был отключен. Зато Петр Петрович, начальник Пныриной службы безопасности, ответил тут же. Охранник передал трубку Пныре. Судя по звуковому сопровождению, Петр Петрович находился в этот момент на пляже.
– Хорошо, вылетаю ближайшим рейсом, – ответил он без всяких вопросов и возражений.
Пныря отбросил телефон и посмотрел на часы. Именно сейчас, сию минуту, его племянник Геннадий Николаевич Ларчиков должен был явиться в ресторан обедать. Пныря залпом выпил холодный апельсиновый сок. Больше всего ему сейчас хотелось заткнуть свою проклятую интуицию, как затыкают уши, но десятилетия бурной воровской жизни с отсидками, голодовками по сорок дней, перестрелками, предательствами, горой трупов союзников и противников даром не проходят. Чутье старого вора обострилось до невозможности. Он, как троянская царевна Кассандра, умел предчувствовать опасность и беду.
